- Вот видите, двенадцать лет. А за это время Дайра ни разу не сорвался,
не дал повода и даже наоборот - стал лучшим из лучших. Так что его надо,
разумеется, держать под контролем, но выводов! Выводов никаких. Ведь еще
никак не проявилось, что у него близкий родственник.
- В том-то и дело, что проявилось. Сегодня он ушел с дежурства, оставил
пост, чтобы проводить сына на аэродром.
- А что, сын разве у него живет? - вскинулся Мальбейер. - Странно.
- Нет, не у него. В интернате. У Дайры жена когда-то погибла от импато.
Он сюда на каникулы приезжает.
- Так-так, - сказал Мальбейер и подумал: "Так-так".
Комбинации складывались и рассыпались мгновенно, не хватало каких-то
деталей и сильно мешало присутствие Сентаури.
- Знаете, что мы с вами решим, дорогой друг. Мы все-таки не будем
никому сообщать. Но сами с него глаз не спустим. Ведь дело-то серьезное!
- Ну, а я-то о чем толкую! - истово подтвердил скаф.
- И как только заметите самую мельчайшую малость - сразу ко мне. Ведь
тут какая ситуация складывается, - продолжал Мальбейер
задушевно-доверительным тоном. - Может быть, вы не знаете, но Дайру прочат
на место Коркады-баль. Сейчас ясно, что допустить такое нельзя - слишком
опасно. Близкий родственник обязательно всплывет, ведь там проверка - так
уж проверка. Тогда ему придется уйти из скафов, а ведь вы знаете, как
трудно бывшие скафы приспосабливаются к обычной жизни. Сколько горя это
ему принесет! Мы с вами сделаем вот что. Мы создадим ему соперника. И
знаете, кого?
- Кого? - завороженно сказал Сентаури.
- Вас.
- А?
- Именно вас, дорогой мой Сентаури! Ведь вы ничем не хуже, разве что
позднее пришли к нам. И если вы будете держать и меня в курсе событий, то
я замолвлю словечко, а... наш дорогой Дайра, и к своему счастью, отойдет
на второй план. Не займет опасного места и ничем не испортит репутации.
Пока Мальбейер говорил, Сентаури медленно багровел. Глаза его
выпучились, челюсть выдвинулась вперед.
- Это что же - вроде платы за донос, так, что ли?
- Нужно ведь как-то оплатить ваше моральное потрясение, - игриво
ломаясь, засюсюкал Мальбейер.
- Я?! Оплатить?! Да как вы смеете, Мальбейер?
- Друг Мальбейер. Друг Мальбейер, мой дорогой.
- Друг Мальбейер. Я пришел, потому что нельзя иначе, а вы мне взятку?
- Оччень хорошо, оччень хорошо, мой дорогой, мой милый, мой честный
Сентаури. Ничего другого от вас я и не ожидал. - Мальбейер моментально
перестроился, стал строгим и неподкупным. Теперь Сентаури мешал ему
думать. - Будем считать, что мы не поняли друг друга, и простим
незадачливому грандкапитану его попытку проверить порядочность
подчиненного. Очень вас ценю и верю теперь до самых глубин... до самых
глубин! Вы скаф, то есть человек высочайшей ответственности, для вас не
должно существовать друзей, близких родственников, начальства - только
святой долг. Вот ваша точка опоры, единственная, заметьте! И пусть никто
больше не знает о нашем разговоре, самое главное, пусть Дайра не
подозревает, пусть он будет спокоен, пусть думает, что вы ему преданы,
ведь он тоже предан, согласитесь, что предан - предан и вам, и остальным
своим коллегам, и делу... не будем его огорчать. А теперь - кру-угом, мой
дорогой друг, кругом, вот так. Прощайте. И выполняйте свой долг!
Скаф, смутно чувствуя, что его оскорбили, повернулся к дверям.
Мальбейер проводил его взглядом генерала, только что вручившего орден: он
стоял перед столом, гордо выпятив грудь, одна рука заложена за спину,
другая - кулаком на бедре.
ХАЯНИ
Между тем начинался день. Тишину стали прорезать еле слышные телефонные
вызовы, то тут, то там завывали лифты, кто-то, покашливая, мягко шел по
коридору. Возник насморочный курьер с пухлым синим пакетом службы
информации. Мальбейер по своему обыкновению рассыпался перед курьером в
любезностях, замахал руками (Я вам верю! Не буду и проверять!), но
отпустил только после того, как пересчитал и сверил документы с
сопроводительным списком. Срочные подписи он оставил на после обеда, так
как по опыту знал - это самое тихое время в Управлении, а летом и по всему
городу. Жарко, подумал он и взглянул в окно. Среди крыш уже горбатилось
необычно яркое солнце. И тогда он сказал:
- Привет вам, уважаемое светило!
Первые сообщения дали надежду на легкий день. Там была жалоба на
странного продавца ("Пусть ваш сотрудник придет, пусть он только посмотрит
ему в глаза - ведь парень из тех импатов, которых давно стрелять надо!"),
жалоба на мужа ("в третий раз обращаюсь к вам. Вы - моя последняя
надежда"), несколько обычных шизофренических посланий, одним словом,
ничего интересного. Правда, оставалось три телефонных звонка и от них
можно было ожидать любой пакости.
Прослушав первый звонок, Мальбейер зевнул, но после второго
насторожился. Судя по белому цвету карточки, звонок записали всего полчаса
назад. Такая оперативность была абсолютно фантастической для
разболтанного, недоукомплектованного и погребенного под рутиной отдела
информации. Содержание карточки стоило опасений. Некая П. сообщала, что в
квартире над ней происходят странные вещи - по симптомам типичный и очень
тревожный случай запущенного импато. Мальбейер потянулся было к авральному
телефону, однако оставался третий звонок. По сообщению ночного прохожего,
в канализационной системе Римского района скрывался импат, по всей
видимости, неопасный. Дело осложнялось тем, что на оба вызова следовало
реагировать без промедлений, а было утро, самое уязвимое время в системе
скаф-патрулирования, когда одни уже отработали, а другие еще не совсем
проснулись. Дежурных групп сразу на все не хватало, оставалось задержать
кого-нибудь из ночной смены, по инструкции имевшей право из-за усталости
не выходить на ответственные операции.
Мальбейер позвонил в дежурный зал и сладким голосом спросил Дайру.
Подошел Хаяни.
- Э-э, видите ли, - смущенно забормотал скаф, - дело в том, что капитан
временно отлучился.
- Ах, как жаль, как жаль, - запричитал Мальбейер. - В таком случае, не
смогли бы вы, дорогой Хаяни, если вам только не трудно, подняться на
минуту ко мне?
- Есть, друг Мальбейер! - отчеканил Хаяни и добавил совершенно
по-штатски. - В сущности, почему бы и нет.
Вот за это Мальбейер не очень любил Хаяни.
Через десять минут Хаяни снова появился в дежурном зале. Вид у него был
раздосадованный и виноватый. На вопрос Сентаури, что случилось, он развел
руками:
- Надо же, стоило только Дайре уйти, и сразу тревога. И если он не
появится, командую я.
- Ты? - удивился Сентаури и с укоризной посмотрел вверх.
- Я. Сам не понимаю...
- Я ему позвоню, - сказал Сентаури, бросаясь к телефону, под которым в
креслах спали два скафа. Тела их были по-младенчески расслаблены; судя по
грязной и мятой одежде, ночь прошла для них не без приключений.
- Глупость какая, - бормотал Хаяни. - Ничего не поймешь с этим
человеком.
Панически взвыл авральный телефон, замигала ярко-красная точка на карте
города, и служебный вариант мальбейеровского голоса, металлизированный,
без интонаций, начал откуда-то сверху сообщать вводные.
ДАЙРА
Предчувствие родилось во сне, и теперь Дайра, глубоко суеверный, как и
большинство скафов, жалел, что поддался усталости и прилег вздремнуть,
пока спит мальчишка. Он очень устал. Он не спал две ночи: одну проговорил
с сыном, а тот глядел восхищенно и понимающе, а другая пришлась на
дежурство, поэтому глаза у Дайры слипались. Не раздеваясь, он как пришел,
бросился в постель и тут же уснул.
Ничего особенного ему не приснилось: разговоры, рукопожатия, полеты на
"пауке" с хохочущим Ниорданом и еще этот вечный сюжет, когда его экипаж и
с ними покойник Берро, что был до Хаяни, вдруг принимались ловить его, а
он прятался в гулких пустых комнатах с окнами без признака стекол,
прислушивался к топоту, а потом приоткрывал дверь и тощая физиономия Хаяни
на длинной уродливой шее просовывалась в проем и начинала обшаривать
закопченные углы комнаты огромными грустными глазами, между которыми так
неестественно топорщился длинный пергаментный нос, похожий на лезвие. За
спиной Хаяни угадывались копошение, влажные темные отблески кожи, длинные
многосуставчатые пальцы, вороха шевелящихся волос.
...На этот раз глаза Хаяни были еще тоскливее, нос еще длиннее, а
последней мыслью во сне было: "С чего я взял, что это Хаяни?" Мысль была
очень мудрой, но додумать ее не удалось: заворочался мальчишка, и Дайра
моментально открыл глаза, уже полный предчувствием. Долю секунды висела
перед ним комната, которую так важно было запомнить, ее словно нарисовали
на летящем куске густой паутины, а потом паутина растаяла и он проснулся
окончательно.
Предчувствие не рассосалось, когда он будил сына, а тот все не хотел
просыпаться, когда он готовил на завтрак гренки с молоком и яйцом, и когда
они сидели на кухне друг против друга, а солнце, яркое, утреннее, било в
глаза и пронизывало кухню сухим антисептическим светом, а мальчишка, одну
за другой пожирающий гренки, казался совсем уже взрослым, наверное, из-за
напряженности в глазах, хотя у детей куда больше поводов для напряжения,
чем у взрослых. И Дайра подумал, что добром это не кончится.
И тут мальчишка сказал:
- Я когда вырасту, обязательно скафом стану.
Это было сказано безо всякой связи с предыдущим, наверное, сама мысль
постоянно сидела у него в голове под спудом и готова была выплыть наружу
при любой, хоть даже и далекой ассоциации.
- Нет уж, - ответил после паузы Дайра. - Хватит с них и меня.
Губы мальчика нервно дрогнули. Немигающие глаза напряженно впивались в
Дайру.
- Почему?
- Хватит с них и меня, - повторил Дайра и перехватил взгляд сына. И
подавил и заставил его потупиться. - Это грязное дело, уж ты мне поверь.
Оно, конечно, святое, но грязнее его ничего в этом свете нет.
- Почему?
- Я говорил тебе. Я зря так много тебе говорил. Надо было, наверное, не
вспоминать случаи, а сказать просто, что убивать невинных - последнее
дело, и хуже может быть только одно - решать, что с этими невинными
делать. Ведь их можно сразу убить, а можно изолировать, а бывает, что и
отпускаем, скажем, нулевую стадию. А решать это скафам. Ты представить
себе не можешь, что такое быть скафом! У нас с ума от этого сходят. А те,
кто не сходит, те... те тоже... тоже! Они все искалеченные, пойми! Ты не
видел. А главное, хоть бы на кого злиться. Может, тут самое плохое, что ни
одного виноватого нет.
- Элдон, - авторитетно сказал мальчишка. - Кто как не он?
Дайра осекся. Не само возражение поразило его (оно напрашивалось), а
тон, которым оно было высказано. Он с жадностью вгляделся в глаза сына и к
своему облегчению увидел, что не так уж они спокойны.
- Элдон не знал. Он хотел, чтобы все сверхлюдьми стали, он счастья
хотел для всех. Разве за это винить? Он и представить себе не мог, что
именно, что единственно у людей проявится резонанс, никто не мог такого
предугадать. Вы ведь проходили, там такой пакет волн СВЧ. На собаках, на
обезьянах испытывали, а у людей вдруг резонанс! Я не знаю, в чем его
обвинять.
Постепенно лицо Дайры принимало нормальный цвет, а краснота
превращалась в пот.
- Но ведь его убили за это.
- Он сам застрелился.
- Это версия.
- Он сам застрелился, я тебе говорю. Я его понимаю. Но он не виноват.
Чем дальше, тем легче стать виноватым, вот в чем штука. Скоро и шагу
ступить будет нельзя, чтобы перед кем-нибудь не провиниться.
- Пап, - сказал вдруг мальчишка совсем мальчишеским тоном. - Я остаться
с тобой хочу.
Их глаза встретились - недобрые глаза отца и умоляющие - сына.
- Нет.
- Я не хочу в интернат. Почему я должен жить один? Что я...
Дайра хотел ответить, сказать все, что полагается отвечать в подобных
случаях, хотя и не полагается их допускать. Что скафы вообще не имеют
права жить с родственниками, даже иметь родственников им не рекомендуется,
и если кто-нибудь узнает, то будут крупные неприятности, но мальчишка на
это мог спросить, почему бы Дайре не бросить работу, которую он с таким
постоянством клянет, и Дайре нечем было бы крыть. Быть скафом -
действительно святое дело, можно всем для него пожертвовать, это же не
слова, а правда чистая, но так хочется выйти неискалеченным, пройти сквозь
все зажмурившись, и он сказал, прицелившись глазами в мальчишкин лоб:
- Ты должен понять, что любить мне тебя нельзя сейчас.
И тут же почувствовал, что сказал пустые слова, от которых впору
поскучнеть моментально, столько раз они говорились, однако мальчишка не
поскучнел.
- А потом?
- Что?
- Потом ты будешь меня любить? - спросил он, умиротворенно соглашаясь с
отцом.
- Конечно! (Проклятая, неумелая, стыдная нежность!)
- А как? - мальчишка словно сквозь обморок спрашивал.
- Ну, как? Целовать буду. Обнимать. Ласковые слова говорить.
- Как мама?
Они сидели друг против друга, залитые солнцем, мальчишка хрустел
последним гренком, пыль сверкающими точками летала по кухне и жара
вступала в свои права, а Сентаури в это время бегал к телефону; и два
импата смотрели на мраморную поверхность стола и думали; и страшный запах,
и выщербина в столешнице; и соседка взахлеб рассказывала про них какому-то
мужчине, который почти не слушал, а твердил про себя, ну когда же ты
кончишь, я уже понял все, понял, ему смертельно надоела эта закутанная в
одеяло и перепуганная, такая сегодня незнакомая женщина, она никак не
может остановиться, ее и обвинить-то ни в чем нельзя, но и оправдать тоже
почти невозможно; и гуськом выбегали на жару скафы, взмывали их пауки, а
Дайра смотрел на своего сына. Дайра, так похожий на своего сына, протянул
руку к вдруг заревевшему телефону, и снял трубку, и поморщился от солнца,
и лицо его вдруг покрылось заботой, а лицо мальчика словно ушло в тень.
Надо было делать что-то с мальчишкой, а тот ершился. Что я, маленький?
Сам доеду.
Он старался не показать обиды, а Дайра подыгрывал ему и притворялся,
что все нормально. Он даже поцеловал сына в висок и быстро вышел из дома.
На улице было много людей. Они шли торопливо, не замечая сочной зелени
под ногами, шли, держась кружевной тени деревьев, шли, хмурясь и улыбаясь,
шаркая и подпрыгивая при ходьбе; они обтекали Дайру, который замер у своей
калитки на улице, насквозь пробитой солнечным светом, и вот машина со
свистом осела перед ним, и прежде чем войти в нее (скафы одинаково
повернули к нему лица, на которых уже стерты были все выражения), он
оглянулся назад и даже не то чтобы посмотрел туда, где сквозь деревья в
окне маячила белобрысая, аккуратно причесанная голова мальчишки, а только
дал ему понять, что помнит о нем и вроде бы как прощается. Мальчишка
понял, прижался носом к стеклу, а Дайре стало очень обидно, что такой вот
малыш принужден скрывать свои чувства, потому что боится выразить их
как-нибудь не так и показать себя в смешном, стыдном свете. Но в следующий
миг он отвернулся и забыл о сыне, с чувством холода и облегчения
переключившись на то, что будет делать сейчас, и странно было видеть со
стороны, как он не впрыгнул, не втиснулся, а словно всосался внутрь
машины, что-то сказал водителю и в тот же момент они взмыли в воздух и
пропали за крышами домов, совершенно бесшумно, а прохожие остановились, и
проводили машину глазами, и кто-то крикнул:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг