и еще с таким длиннющим шарфом почти до колен, появился на секунду и тоже
на меня свой палец наставил. И губами неслышно сказал: ба-бах! И сверкнул
будто луч, но совсем с другой стороны, и тоже будто в меня попали, но вот
куда? И луч фикса, сама понимаешь, не сверкает, это не световой луч.
Чувства все-таки начали отказывать, и сквозь желтые зигзаги перед
глазами я едва различал убийцу. Тот внимательно и с испугом поглядел на
меня, потом вернулся к Копернику, мешком лежавшему на придорожной траве,
наклонился над ним, обшарил карманы. А у меня никакого с собой оружия не
было, я вообще мог бы голыми руками взять этого сосунка, не то что с
оружием, но закаменелое туловище, страшно тяжелое, приковало меня к земле,
сплющило болью; здоровая нога тянулась к земле, и стоило отчаянных усилий
держать ее на весу, в самом дурацком положении.
Из-за угла, словно сквозь вату, послышались приближающиеся голоса.
Очень будничный треп. Вспыхнул низенький фонарь на перекрестке, освещая
пешеходам дорогу, - а я и не заметил, что наступили сумерки. Юнец
выпрямился и не оглядываясь опрометью кинулся в противоположную сторону.
Я осторожно опустил здоровую ногу и принялся истошно орать. Боль
удесятерилась.
А дальше я помню смутно. Помню, как меня укладывали на носилки, как в
нескольких сантиметрах от лица мигала операционная лампа, и врач говорил:
"Вот сволочи!". Помню, как начала оттаивать левая половина тела - еще в
машине, - а меня держали, потому что я рвался соскочить на ходу, как уже в
больнице подносили к моей голове небольшой шлем-усыпитель, а мне он
представлялся мнемомаской оригинальной конструкции и мне совершенно
почему-то необходима была мнемосвязь с Метрополией, до чего-то я
догадался. И как мучительно собирался я с мыслями, как вспоминал уроки
знакомого космолома, бродяги с очень пятнистой репутацией и невероятной
биографией, о том, что надо делать, когда тебя хотят усыпить, а ты имеешь
основания возразить, и как я хотел обмануть сон, и вялый, еще не совсем
оттаявший, дождавшись одиночества, пытался совладать с телом, которое
вдруг стало чужим, и встать, и пройти к двери, и отшатнуться, увидев
дежурную за ярко освещенным столом, потом перебраться к окну, заглянуть
вглубь двадцатиэтажной пропасти, и собраться, и перебороть слабость, и
перекинуть ногу через подоконник. Не помню, совершенно не помню, как
спускался, практически ничего не осталось в памяти, как бежал по городу,
шокируя прохожих больничным нарядом, помню, что бежал и что остановился
только перед гостиницей на том самом месте, где удавили моего дружка и
тайного космолома, милягу Коперника, с которым не виделся до инспекции
лет, наверное, десять, если не все пятнадцать, и который стал вдруг для
меня таким дорогим.
Склонность к самоанализу, доставшаяся мне от отца, не раз впоследствии
вынуждала меня задаваться вопросом, почему я, человек, к аффектации вовсе
не склонный и, пожалуй, даже скептический, довольно-таки равнодушный ко
всем, кроме себя самого да еще тебя, так болезненно и бурно воспринял
гибель Коперника - он ведь только считался моим другом, как и десятки и
сотни прочих, с кем сталкивала меня жизнь. Хотя, конечно, он для меня
значил побольше этих многих прочих. Почему я воспылал такой бешеной жаждой
мести к его убийцам? В том, что убийц несколько, я ни секунды не
сомневался. И я до сих пор на свой вопрос точного ответа не знаю.
Предполагаю, что одной из причин было наработанное в проборах чувство
общей жизни с напарником - если идешь на опасный отлов и твой товарищ
погибает, ты имеешь очень мало шансов вернуться живым на базу. Еще
предполагаю, что из-за моего отношения к городу. Он с самого начала
встретил нас обоих, как враг. Враг мелкий, достойный разве презрения, но
встреченный в неожиданном месте. И цветастые эти, и кретиноватый Маркус,
имеющий мордашку иисусика, и проход наш от космодрома до магистрата - мы
были вместе с Коперником и заранее вроде бы против всех. Не знаю. И еще
одно - сам, конечно, Коперник. Не друг, ну какой там друг, просто он
особый был человек, я таких не встречал больше. Даже и сказать не могу
точно, чем он для меня был особым - может быть, тем, что он всегда и всех
понимал, всегда и во всем как бы сочувствовал, даже тем, кого уничтожать
собирался - и уничтожал, кстати. Таких я больше не видел, вот разве тебя,
но и ты тоже... У тебя своя жизнь была, ты ее ото всех охраняла, и от меня
в том числе. А Коперник - он раскрывался, он, если точнее, тебя раскрывал,
и хлопал тебя по плечу, мол, все нормально, старик. Понимаешь, с ним можно
было поговорить. Так и примем.
А вообще-то она редко приносила мне пользу, эта склонность к
самоанализу. Остались без ответов такие простые вопросы, как, например, о
том, зачем я пошел в куаферы и как с куаферством склонность с самоанализу
может сочетаться - ведь люди мы действительно грубые, развитые больше
физически, чем интеллектуально, "неандертальцы", как сказал один
небезызвестный в наших кругах резонер, договорившийся в конце концов до
того, что человечеству и вообще жить не стоит, если оно породило
куаферство, фашизм и рабовладельческий строй. Он потом струсил и стал
предателем, между прочим.
И вот я стоял над тем местом, где недавно мешком свалился мой друг
Коперник с передавленной шеей, стоял и постепенно заряжался желанием
немедленно действовать. Я сжимал кулаки и зубы. Я вспоминал магистрат,
цветастых, я заново проигрывал все, что успело произойти с нами в
Эсперанце, вспоминал подробности рейса на Галлину. Зацепок, подозрений
было сколько угодно, но не складывалась из них картина, непонятно было,
что делать. Самым подозрительным для меня - была встреча с гидом
цветастых. "Насыщенная программа"... Теперь насыщенная программа ждала
одного меня. Состояла она пока почти сплошь из неизвестных мне пунктов, но
по крайней мере один пункт, первый, стал для меня ясен - космопорт.
Легкий стук о дорожное покрытие, музыкальный скрип - сзади села машина.
- Он! Ну наконец-то!
Я нехотя оборачиваюсь, мне трудно заставить себя оторвать взгляд от
места, где убили моего друга Коперника, теперь-то уж я уверен, что
Коперник был очень дорогим для меня человеком, самым дорогим после тебя
(это так странно, что я выговариваю тебе слова любовных признаний, когда
уже бросил тебя, оставил одну, от меня ты такого, наверное, не ожидала).
Вижу машину, обыкновенную бесколеску с полупритушенными габаритными
огнями... Нет, не совсем обыкновенную. Красные лампочки чередуются с
синими. Это значит, что мной заинтересовалась полиция. Что ж, вполне
естественно.
Около машины - человек в плаще. Ничего полицейского, кроме невероятно
широких плеч. Впрочем, широкие плечи сейчас выращивать модно. Не сходя с
места он спрашивает утвердительным тоном:
- Хлодомир Вальграф, если не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, - отвечаю я, одергивая халат.
- Служба городского спокойствия. Гранд-капитан Фей. Эрих Фей.
- Вокруг меня, как видите, никаких беспорядков.
- Мы вас искали, - укоризненно говорит полицейский. - Вы убежали из
больницы, и пришлось вас искать.
- Со мной все в порядке, еще раз повто...
- У меня к вам, с вашего разрешения, несколько простеньких вопросов.
- Спрашивайте. Только быстро. У меня нет времени.
Лица полицейского я не вижу, оно в тени, и это раздражает меня. Вижу
только блестящий плащ, из-под него выглядывает что-то действительно
форменное, но вот плащ! Полицейские не могли такое носить, в служебное
время, во всяком случае. Блестящая, в фиолетовую искринку, ткань (она
тогда не вызвала воспоминаний о втором выстреле, да и вообще плащ из
воспоминаний был совсем не такой), множество карманов, изобилие тканой
интеллектрики, множество приспособлений, совершенно нефункциональных,
таких, как петельки на бедрах и в подмышках для просовывания, надо думать,
больших пальцев, кармашки для цветов. Цветов, правда, не было.
- Вы видели, как убили вашего коллегу Коперника?
- Видел. Мальчишка, жиденький такой, невзрачный, догнал его сзади и
петлю на горло накинул. Оплошал что-то Виктор. Ему бы оглянуться тогда.
Нет бы ему посмотреть, что сзади творится.
- Смею заверить, это бы ему не очень помогло. Местные ребятишки довели
этот способ до совершенства. Наш город, - объявил он с гордостью, - иногда
называют родиной душителей.
Хорошенькая слава у вашего города. Что ж это вы, служба городского
спокойствия?
Эрих Фей искательно подхихикивает.
- Вы не знаете, у него в Эсперанце были враги?
- Не знаю.
- Знакомые?
- Понятия не имею, - мне не хочется сообщать ему никакой информации.
Мне он и сам подозрителен, этот гранд-капитан Фей в его нарядном плаще,
опора и символ городского спокойствия.
- Что-нибудь подозрительное случилось за этот день?
- Нет.
- А не упоминал он...
- Чего не упоминал?
- Да я не знаю. Что-нибудь, какие-нибудь аллюзии из прошлых своих
космополовских инквизиций?
При слове "космопол" его голос наполняется вдруг самой искренней
ненавистью.
- Простите, не понял?
- Да нет, это я так.
Гаденько хихикнув, Эрих Фей умолкает. Он переваривает информацию, он
задумчиво трет лицо, все еще покрытое тьмой.
- Еще вопросы? А то у меня времени нет.
- Да, еще пару минут, с вашего позволения. Такой вопрос: как по-вашему,
за что его могли убить? Он никому не мог стать поперек дороги?
- Это космополовец? Да у него врагов, что у вас домов!
- Ну да, ну да. Конечно. Только видите ли, в чем дело, - говорит Эрих
Фей, блюститель городского спокойствия, и наконец выступает из тени (лицо
у него грубое, толстое, состоящее в основном из щек и усов), - убили-то
его здесь. Тут много профессионалов. Они уже давно просто так, из любви к
искусству, людей не убивают. Вот вы все инспектируете, а мы, с вашего
позволения, уже два года как порядок здесь навели... Ну, почти навели.
Трудно, сами понимаете. (Голос полицейского приобретает
застольно-доверительную окраску.) Туристы, цветастые, метаморфозники, кто
только сюда не ездит. Чуть что случись, с кого спрашивать? Только причина
убрать вашего друга все-таки должна быть. И веская.
- Не знаю я таких причин, - говорю я сварливо. - У вас все?
- Последний вопрос. Он никого знакомых не встретил в Эсперанце?
- Нет.
- Так-таки уж совсем нет?
- Я сказал - нет.
- Нигде? Ни в магистрате, ни в гостинице, ни на улицах?
Я молчу. Фей вдруг спохватывается, хлопает себя по лбу и, бормоча
что-то про свою забывчивость, лезет в один из своих карманов. Он
демонстративно достает коробку "Музыкального дыма", заговорщицки
подмигивает и протягивает сигареты мне:
- Закуривайте.
- Не курю, спасибо.
- Да не стесняйтесь, закуривайте. Пожалуйста.
- Я не курю. У вас все?
- Последний вопрос, и до свидания. Вспомните, может быть, в космопорту
его что-то насторожило?
Мне не хочется ему отвечать, но почему-то я говорю:
- В космопорту его что-то насторожило.
И сам настораживаюсь.
- Можно сказать, обеспокоило, ведь так?
- Тут вы в точку попали. А почему, собственно, вы про космопорт
спрашиваете?
- Имею, знаете ли, основания спрашивать. - Страж городского спокойствия
снова переходит на доверительный тон. - Никому бы не сказал, но вам, его
другу, можно, я полагаю. Нечисто у нас в космопорту.
Я делаю круглые глаза и сочувственно ахаю.
- Привидения?
Фей трясет головой то ли утвердительно, то ли отрицательно - не
поймешь.
- Нечисто, - повторяет он со значительным видом. - Странные, знаете ли,
людишки там попадаются. Опасные для городского спокойствия - так бы я их
определил. Так что же все-таки насторожило, если не сказать - обеспокоило
- в космопорту вашего друга Коперника?
Я коротко рассказываю ему про встречу с группой цветастых.
- Хм! - говорит полицейский. - Гид, говорите? А ну-ка?
Он достает откуда-то чуть ли не из-за спины розовую карточку вокса,
что-то шепчет в нее:
- Взгляните-ка! Нет ли вашего знакомца среди этих портретов?
- Он не мой знакомец. Он знакомец Коперника.
- Разве? Но вы говорили, что ваш...
- Я говорил, что Коперника.
На экране вокса поочередно сменяются пять или шесть фотографий. Я с
жадностью вглядываюсь в них. Физиономии типично бандитские.
- Нет его здесь.
- Вы уверены? Посмотрите еще. А то закуривайте.
Опять "Музыкальный дым" появляется прямо перед моим носом.
- Нет его здесь. И не курю я, сказал же!
- Вы не беспокойтесь так. Я, конечно же, знаю, что вы не курите. Кому,
как не мне... И все же очень, я бы сказал, странно, что вы никого не
можете опознать, хотя бы одного. Ведь других гидов-мужчин у нас нет.
Туристы больше женщин предпочитают. - Гроза городских беспорядков
позволяет себе игривость тона, и это так же неестественно, как его плащ
или доверительность.
- Еще вопросы? - говорю я. - А то у меня срочное дело.
- Разве что самый последний. - Фей настороженно озирается, подходит ко
мне вплотную, испытующе смотрит в глаза. - Только на этот раз чистую
правду. Как вам понравился наш город?
- Мне никак не понравился ваш город, - шепчу я ему чистую правду прямо
в лицо. - Я тороплюсь.
Он делает шаг назад и переключает настроение на мажор.
- Не хочу быть навязчивым, - радостно сообщает он, - но если вы в
космопорт, то нам по пути.
Мне не очень улыбается добираться в космопорт в компании явно
сумасшедшего, но помолчав, я говорю:
- Я в космопорт. Буду благодарен за транспорт.
- Вот и мило. - Эрих Фей, столп городской законности, чуть ли не
потирает руки от удовольствия. - А то у меня, знаете ли, есть небольшое к
вам такое, как бы это сказать, предложеньице, при обсуждении коего наспех
я опасаюсь наткнуться на необдуманно отрицательный респонс.
- На что, простите?
- Респонс, - повторяет Фей, - ответная реакция то бишь.
По-староанглийски.
Я готов поклясться, что и по-новоанглийски "респонс" означает то же
самое, но от замечаний благоразумно воздерживаюсь.
- Итак, - Фей распахивает дверцу машины, - милости просим в мой вегикл.
- Мне бы только переодеться. Я быстро.
- Ах! - говорит он мне с восхищенным упреком в голосе. - Все вы,
инопланетяне, такие блюстители предрассудков и приличий. Идите, я подожду
здесь.
По пути в космопорт Эрих Фей, гроза местных душителей и утонченный
любитель староанглийского, посвящает меня в свои планы, которые я просто
отказываюсь классифицировать. Вы человек смелый, профессиональный следопыт
и все такое прочее, - говорит он, - вы можете прямо-таки очень помочь
следствию, если не ограничитесь ролью свидетеля, а разделите со мной
тяжкое бремя инвестигатора. Последнее слово, надо полагать, тоже было
староанглийским, поэтому, пытаясь попасть в тон, я отвечаю, что пропозиция
очень для меня лестная и как нельзя более соответствует моим внутренним
побуждениям, однако релевантно ли будет аматеру инвестигировать столь
серьезную и ответственную асассинацию?
- А? - спрашивает бальзам городских неврозов.
- Асассинацию. Убийство то бишь. По-среднеанглийски.
И чувствую, что в тон не попал. Фей делает вид, что оценил юмор, и
перекошенно улыбается. Вдоволь наулыбавшись, он говорит:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг