Роман Подольный.
Планета Правда
- Люблю москвичей! - будто бы сказал один кавказский поэт собравшимся у
него приятелям. - "За то люблю, что, когда они у нас,- они наши гости, и
когда мы у них - они наши гости"
Эту байку мне рассказали на Внуковском аэродроме.
И в Ереван я прилетел на этот раз настороженный: за каждым своим шагом
следил, а в каждом кафе или ресторане хватался за бумажник, точно ковбой за
револьвер,- чтобы успеть первым.
Прежде считал, что южане любят показать пришельцу широту души - пусть
порою из не слишком похвального желания пустить пыль в глаза. Теперь же я
жадно ловил признаки удовольствия на лицах сотрапезников, когда те
обнаруживали, что расплатиться я "успел первым". И не верил, даже ясно читая
на этих лицах разочарование, а то и обиду. "Э, нет! Вы наши
гости..." - твердил я про себя, поднося пышные букеты и коробки конфет
сотрудницам института, куда был командирован, женщине-инженеру на опытном
заводе, случайным знакомым, зазвавшим меня в гости.
Денег с собой оказалось довольно много. Благо! Копились на кооператив -
чтоб нам со Светкой было где зажить своим домом. Но во время моей предыдущей
командировки она, Светка, благополучно подала заявление в ЗАГС. Поскольку же
в одиночку делать это еще никому не удавалось, то в партнеры себе выбрала
Вовку, которого я звал именно так, опираясь на более чем двадцатилетний опыт
общения (начиная с детского сада).
А заведующим отделом в моей газете сделали парня, работавшего здесь на
добрых полгода меньше меня. Сделали после того, как я на летучке в пух и
прах раздолбал позицию газеты по одному спорному вопросу. Очевидно, для
главного редактора этот вопрос спорным не был.
Командировка должна была дать мне передышку и вот не дала, а уже
подходила к концу... Дела переделаны, нужные встречи -позади, самолюбие свое
кое-как потешил, покоя - не нашел...
В последний ереванский день ноги сами понесли меня на окраину города.
Сюда еще не добрался всерьез городской трест благоустройства- или как он там
называется? - и грубый булыжник мостовой не успел прикрыться асфальтом, а
между увитыми диким виноградом двухэтажными домиками выпирала к самой дороге
ничем не прикрашенная серая скала; на булыжнике, скале и виноградной зелени
густо лежала-до дождя-желтая пыль.
Я шел - и представлял себе, как соотечественники большого поэта говорят
между собой о заезжих москвичах; как Светлана объясняет поддакивающему
Вовке, что я всегда был несколько инфантилен; как главный редактор
озабоченно покачивает головой выспрашивая у сотрудников, что у меня с ними
за отношения, да и вообще-уживчив ли я...
Не понимают люди друг друга, обманываются и обманывают, и ничего с этим
не поделаешь. Сколько ни крой ложь во всех ее разновидностях: во здравие и
во спасение, в крупном и мелочах, другим и себе...
Ох, была бы телепатия! Сколько о ней пишут - а толку? Конечно же, чисто
лженаучная идея. А мы-то точно по науке живем: думаем одно; говорим другое,
делаем третье.
- Не надо,- услышал я у самого уха негромкий голос.- Не надо так
считать.
Слова звучали как-то слишком ровно (впрочем, это-то я понял много
позже, хотя некую странность в речи уловил сразу, еще не успев осознать, чем
именно вызвано ощущение "странности").
Итак, я, ко всему, начал думать вслух! И меня услышали. Хотя чего-то в
этом роде можно было, конечно, ожидать при моем нынешнем настроении.
- Почему же не надо так считать? - я круто повернулся.
Невысокий широколицый человек лет тридцати кивал мне головой, держась
на довольно далеком расстоянии - дальше, чем мне показалось, когда его
монотонный голос зазвучал вроде бы над самым ухом.
- Да потому так считать не надо, что дело по-другому обстоит.- Он все
кивал и кивал головой, щурился, улыбался, всячески демонстрируя мне свое
расположение. И, пожалуй, чересчур демонстрировал. Не верил я этой слишком
выразительной улыбке, слишком многочисленным кивкам, слишком добродушному
прищуру глаз. Да ничему и никому сейчас не верил, как не верил всю последнюю
неделю. Ах, он мысли мои подслушивает, в душу лезет. Я медленно сжал кулаки,
сжал так, что почувствовал боль в суставах пальцев. Вот я его сейчас...
Да, велик соблазн - обрушить на случайного встречного свои претензии к
судьбе, сделать собеседника ответственным за все сделанное другими...
- А этого тоже не нужно,- улыбка не исчезла, но и расстояние между нами
осталось прежним, хотя я решительно шагнул вперед. - Вы огорчены и
раздражены, давайте лучше я поговорю с вами, а не вы со мной. Кстати, за
этим вот домиком есть садик с платаном посередине, отдохнем в тенечке,
ладно?
2
Платан там был - как раз посредине маленького ухоженного садика, и была
скамейка под платаном.
Я опустился на нее, и вдруг почувствовал... нет, понял, что сижу не на
скамейке в тихом узеньком дворике ереванского дома, а в амортизационном
кресле космического корабля. Что здесь, кроме меня, штурмана - Младшего, еще
механик - Средний и капитан-Старший.
Я оставался собою, человеком, познавшим горечь, которую приносит измена
любимой, боль от предательства друга, и я был одним из тех, у кого за всю
жизнь ни разу не было даже повода усомниться в ком-нибудь из близких или
далеких. Каждый из моих спутников, любой из жителей моей планеты равно был
открыт мне-или открылся бы по первому моему зову.
Мы смотрим на экран, где все расширяется и расширяется диск с
расплывающимися пятнами облаков. Вот она, первая планета, до которой смогли
долететь синфяне. Но я не радуюсь. Мы не радуемся. Разумной жизни здесь нет.
Иначе датчики корабля отметили бы присутствие информационного все-поля еще
на расстоянии по крайней мере в сотню диаметров этой планеты. Мы прилетели в
пустыню. Создает все-поле коллективный разум. И вне все-поля не может жить
разумное существо.
Сотни лет, как на Синфе строят космические корабли. Но первыми к
звездам летели мы. Лишь к нашему времени удалось создать искусственную
концентрацию все-поля в объеме корабля, концентрацию, достаточную, чтобы
экипаж из трех человек смог продержаться годы полета.
И мы полетели, выдержали, достигли. Зачем?
Я уже не смотрю на экран. Штурман тоже. Но капитан смотрит. И это его
глазами я и штурман увидели светящиеся скопления строений, связанные прямыми
отрезками. Очевидно, линиями транспортного сообщения. Разум? А
датчики-испорчены? Других объяснений не могло быть.
И тут глазами землянина я увидел вдруг еле заметное изменение на лице
Старшего. А как синфянин, почувствовал всем телом его радость. Капитан
смотрел на регистратор все-поля. Диск его менял цвет - медленно, неуверенно,
но менял. Все-поле у планеты было.
Ничтожное, слабое, но за нас были годы тренировок - и природные
способности, которые и привели именно нашу тройку на борт первого
звездолета. Мы выживем.
В вечном изгнании. Потому что никогда, никогда не удастся в таких
условиях создать нужную для обратного полета концентрацию все-поля.
А здешний разум? Как он может существовать при такой малой
напряженности все-поля? Как местные разумные вступают в контакт друг с
другом? Как возник социум из существ, друг друга не понимающих?
Капитан представил себе лицо ведущего антрополога Синфы. Это лицо,
такое знакомое, тут же всплыло и перед Штурманом и Механиком. Они вызвали из
памяти любимую мысль их общего наставника:
Только случайная мутация, давшая первобытному свирепому дикарю орган
для генерации все-поля и прямой связи от мозга к мозгу, позволила нашим
предкам создать общество, спаянное взаимным пониманием. Пониманием, которого
были лишены, как лишены и поныне, все остальные твари на Синфе.
Да, так учила синфянская aнтpoпология, так учили нас троих, так было, и
есть, и должно быть всюду, где эволюции удается вырастить разум.
- Может быть, здесь для общения достаточно и такого ничтожного уровня?
- Механик был оптимистом. Капитан усомнился. Я же был так потрясен нашим
открытием, что воспринимал их мысли слабо, они скользили у самого края моего
сознания. А мое второе "я", вернее же - первое, земное, с удивлением
смотрело на лица Капитана и Механика. Совсем, совсем человеческие, земные -
и в то же время неподвижные, словно у статуй, брови не поднимаются, не
искривляются, улыбка не раздвигает губы. Ну да, нам, землянам, нужна мимика
как спутник беседы, она дополняет речь, обогащает оттенками - к чему же это
нам, синфянам, и без того понимающим друг друга.
3
О, мы научились улыбаться, морщить лоб, двигать бровями. Как научились
и говорить. В конце концов, Всего лишь двести тысяч синфянских лет назад
наши предки это умели. Воздействие на собеседника через все-поле приходилось
применять лишь изредка. Иначе от нас потребовалось бы слишком большое
напряжение, слишком пристальное внимание к этой стороне дела, а у нас ведь
были и другие задачи.
Да, земляне, как наши далекие предки, пользовались словами для передачи
мыслей. И это у них называется передачей мыслей!
Землянин говорит другому землянину: "Здравствуйте", но это всего лишь
следование древнему обычаю, а не осмысленное пожелание победы над болезнями.
На вопрос же "Как поживаете?" никто и не ждет сколько-нибудь вразумительного
ответа. Но хуже другое. Земляне так часто думают одно, говорят другое,
делают...
Тут я-землянин сообщил своему синфянскому "я", что оно может не
продолжать - у меня хорошая память и на Земле я живу несколько дольше него.
Что происходило дальше? Ужас пришельцев перед открывшейся им чудовищной
ситуацией был смягчен жалостью к землянам, а потом и оттеснен ею. Слишком
людьми, пусть обделенными судьбой, были хозяева планеты, чтобы гости
решились предоставить землян той горькой участи, на которую обрекли братьев
по разуму случайности эволюции. Земле надо помочь!
Все-поле у планеты, пусть ничтожное, есть, а генерировать его могут
только разумные существа. Значит, в зачатке земные люди этой способностью
обладают и даже, неведомо для себя, пользуются. А всякую способность можно
развить, как развили в себе сами Синфяне владение земной речью.
Понадобятся многие годы и отчаянные усилия? Но эти годы у нас есть, а
сил ради такой цели не жалко. Мы обязаны сделать планету лжи планетой
Правды.
Конечно, на каждого из прилетевших синфян приходится примерно по
полтора с лишним миллиарда будущих учеников. Многовато... Но тем более
гордились мы трое своим решением. Надо разработать только систему обучения,
затем наши собственные ученики сами станут учителями; законы геометрической
прогрессии сократят сроки решения задачи... Земля будет спасена! И, по
древнейшему и простейшему из великих этических законов, это спасет и самих
пришельцев. Возросшее все-поле даст нам возможность вернуться домой. Если
доживем.
(Как я-землянин обрадовался, что синфяне приняли именно такое решение!
Представил себе мир без лжи, даже невольной-словно она бывает невольной,
даже во спасение - как будто ложь может что-то спасти, мир без шпионов и
дипломатов, без преступников и изменников, мир открытых сердец и простых
душ!..)
С чего начать? Что нужно сразу, немедленно?
Первое: контакт с учеными, причем прежде всего - с теми, кто знает,
насколько разнообразны земные люди.
Второе: изучение отклонений от местной физической нормы, с тем чтобы
обнаружить людей, особо активно генерирующих все-поле.
Третье: активное общение с детьми, наиболее пластичной частью всякого
общества; цель - уяснение, насколько возможно усилить генерацию все-поля
направленным воспитанием.
Три пути. Потому что нас трое.
Капитан, Старший, стал сотрудником научного института народоведения.
Механик, Средний - врачом в больнице. Штурман, Младший - учителем.
Документы? Техника, взятая с Синфы, документов не знающей, справилась с
полученным заданием.
4
...Как эта женщина разговаривала со мною-врачом. И что она думала! Я
уже привык за время работы к земной жестокости, и все-таки мне было не по
себе. Да, ее отец долгие месяцы лежал без сознания, и она проводила возле
него целые дни, с утра до вечера. Да, ей пришлось уйти с работы, "запустить"
сына-школьника, она теряла друга, за которого надеялась выйти замуж.
Все это она говорила и думала-растерянная, измученная, опустившаяся.
Как я пожалел бы ее,
Если бы не прочел неотвязное, повторяющееся, страшное: "Лучше бы умер".
Я ПОМНИЛ, каким был перед смертью мой отец. Он знал все, что знал я,
наши горести были общими, отец ушел, зная, что я продолжаю его путь, и моя
боль смягчалась тем же сознанием. Но если бы я мог продлить его жизнь!..
Какое счастье для таких людей, что они не читают мысли друг друга.
- Вы же можете ходить сюда пореже,- ответил я, опустив глаза: я ее
боялся. А женщина попросила ночной пропуск в больницу. Она хотела быть рядом
с отцом и ночью. Хотела? Да. Она не лгала. А раньше, только что, даже в эту
самую секунду? Я же знаю, вижу... Чему тут верить? Неимоверно сложно
сознание людей, лишенных светлого дара мысленного общения. Можно прийти в
отчаяние, пытаясь сколько-нибудь в этом разобраться. Как они могут понимать
друг друга? И самих себя?
5
Я иду вдоль стены с длинным рядом дверей, помеченных номерами и
украшенных табличками. Неловко обхожу встречных. Мне не по себе. Никак не
могу привыкнуть, что мои мысли и чувства никто не может услышать, если я не
заставлю двигаться губы, язык и голосовые связки.
Обеденный перерыв еще не кончился, а взятые из дому бутерброды уже
съедены, и в институтском коридоре толпятся все - от лаборантов до
директора. И все они говорят. Это ужасно. Но меня оглушают и пугают не
звуки, вернее, не одни звуки.
О чем только не думают эти странные люди! Их перепутанные мысли
сбиваются в голове несчастного гостя в липкие клубки.
"У кого занять трешку?" "Эх, почему я раскопал не тот курган, а
соседний!" "У Норы день рождения, а меня не пригласила... Позовет... или?"
"Где Инка такое платье отхватила?.." "Еще четыре часа вкалывать" "Сергей
Сергеевич хмурый ходит - на пенсию пора, да не хочется..." "Не болит ли у
новенького сердце?"
А, это уж - про меня. Улыбаюсь, придаю себе бодрый вид, успокаиваю
веселым взглядом - кого? Не разберешься в этой толчее.
Вот и дверь с нужным номером. Вхожу. Комната пуста. Ну да, все же в
коридоре. Сажусь за тот из пяти столов, поверхность которого свободна от
книг и бумаг.
Слегка облупленная дверь отгораживает меня от клубящихся в коридоре
смерчей мысли и чувства. Низкая напряженность все-поля имеет в данном случае
свои преимущества. Даже такое небольшое расстояние и такая ничтожная
преграда дают возможность если не отключаться полностью от чужих забот, то
хоть недолго подумать о своих собственных. Очень недолго.
Дверь открывается... Какое счастье, что синфянская эволюция не
позаботилась о развитии мимики! Лицо мое умеет принимать лишь те выражения,
которые мы успели освоить. Так что растерянным выглядеть я не могу. Только:
вежливым, внимательным, серьезным. Да еще серьезным с легкой улыбкой на
губах. Знакомлюсь, жму руки, слышу слова, принимаю мысли.
А потом меня втягивают в общий разговор. Сегодня защищает диссертацию
сотрудник соседнего отдела. Мои новые знакомые не стесняются в выражениях.
- Компилятор.
- Если не плагиатор.
- Да нет. Просто бездарь.
Мысли... По значению они со словами не расходятся. Только намного резче
и грубей. И на том спасибо. Говорят, пора идти. На ту самую защиту
диссертации. Что же, пойдем.
Зал с возвышением, на котором стоит длинный стол. В зале сидят на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг