потирая ладонью подбородок.
- А "Община" - якобы запись бесед с Махатмами?.. - продолжал наступать
я. - Ведь это полнейшая философская путаница! Недаром сами Рерихи никогда
больше ее не издавали. Если бы книга не была проникнута добрыми чувствами,
желанием добра, симпатией и сочувствием к тому, что происходило в те годы
в нашей стране, ее вряд ли упоминали бы даже рерихоманы - настолько она, с
одной стороны, воплощение доброй воли, а с другой - свидетельство
поверхностнейшего и путаного знания всего, что относится к области
социологии. Разве не так?.. Лишь присущий стилю Рериха символизм придает
этому сочинению некое величавое глубокомыслие.
- Действительно... - проговорил Евтеев и усмехнулся. - Я тоже обратил в
свое время на это внимание, но почему-то не счел важным додумать эти мысли
до конца...
- Значит, никаких встреч с Махатмами у Рериха не было и никаких
поручений они ему не давали... - задумчиво произнес он через минуту.
- С Махатмами из _Шамбалы_ - это уж точно... - подтвердил я.
- Но что же получается? - опять пожал плечами Евтеев, на время
утрачивая интерес к Шамбале и Махатмам: его целиком захватила моральная
сторона вдруг открывшегося. - Выходит, что Рерих был мистификатором?! Не
могу в это поверить... Ну, ладно, пусть ему была так важна его
трансгималайская экспедиция и _именно такой_ ее маршрут, так хотелось
побывать на родине, что он решил слукавить, чтобы дело было вернее, но
издание в Монголии "Общины" в 1927 году?.. Что-то тут я недопонимаю...
- Мистификация чистейшей воды, - с глубоким сожалением подтвердил я.
- Повторяю, встреч с Махатмами из _Шамбалы_ у него не было. Более того,
его трансгималайская экспедиция и была - в первую очередь - именно
попыткой найти Шамбалу или хотя бы встретиться с Махатмами.
- Ну, ты даешь! - ошеломленно и как-то по-детски покачал головой
Евтеев.
Но я был хорошо подготовлен к этому разговору.
- Вспомни, что пишет Шапошникова, прошедшая в 1976 году дорогой
экспедиции Рериха по Алтаю: "Его экспедиция не проходила по... главному
пути движения народов через Алтай. Николай Константинович предпочел
параллельный, на мой взгляд, второстепенный путь... Может, не только
переселение народов его интересовало, но и что-то другое, что пока от нас
скрыто? Как бы то ни было, проблема загадочного маршрута возникла и
требует решения..."
У него ничего не вышло с поисками Шамбалы по пути из Индии, и тогда он
решил пойти дорогой староверов, искателей Беловодья. Вчитайся внимательнее
в его дневниковые записи, и ты поймешь, что было его-главной целью в этой
экспедиции. Он бредил Шамбалой и Махатмами, он был поглощен этой идеей!..
Я резко встал и взял с книжной полки Евтеева записи Рериха о
трансгималайской экспедиции, изданные в 1974 году.
- Вот, страница 253: "...Вечером наши ламы читали молитвы Майтрейе и
Шамбале. Если бы на Западе понимали, что значит в Азии слово Шамбала или
Гесер-хан!"
Дальше (я перелистнул страницу): "Среди дождей и грозы долетают самые
неожиданные вести. Такое насыщение пространства поражает. Даже имеются
вести о проезде здесь Учителя (Махатмы) сорок лет назад..."
"Двадцатого июля получены указания чрезвычайного значения.
Трудновыполнимые, но приближающиеся следствия. _Никто в караване еще не
подозревает о ближайшей программе"_, - я выделил эту фразу голосом.
"На следующий день опять важные вести, и опять спутники не знают о них.
Сверяйте эти числа с вашими событиями..."
"...Вчера буряты пророчествовали что-то сумрачное. Именно: "Посылаются
лучшие токи для счастливого решения дел". Предполагаем выступить через
Цайдам к Тибету девятнадцатого августа..."
Евтеев слушал с напряженным вниманием.
"Пятого августа. Нечто очень замечательное. В десять с половиной утра
над станом при чистом синем небе пролетел ярко-белый, сверкающий на солнце
аппарат..."
Я снова перелистнул страницу.
"За Ангар-Дакчином - Кокушили, те самые Кокуши, о которых знают
староверы на Алтае, искатели Беловодья. _Тут уж недалеко заповедные
границы_..."
Евтеев, глядя на меня далеким взглядом, задумчиво покачивал головой.
- И вот: "Ждем тибетские посты. Почему их нет? Что-то забелело вдали...
Снег? Но нигде кругом снега нет... Шатер? Но это нечто слишком большое.
Оказалось, гигантский гейзер глауберовой соли. Белоснежная, сверкающая на
солнце глыба; _уже заповедная граница_", - снова выделил я голосом.
- Но я все-таки не могу понять, - после паузы принялся за свое Евтеев,
- как он мог решиться на мистификацию?..
- Ничего слишком сложного, - ответил я. - Я много об этом думал. Эта
мистификация не бросает тень на его имя, она лишь оттеняет черты его
сложной, увлекающейся, в немалой степени противоречивой личности. - Я
чувствовал досаду оттого, что приходилось уклоняться в сторону от цели,
ради которой и затеял этот разговор.
- Во-первых, он ведь руководствовался самыми добрыми побуждениями; если
в истории с "посланием" еще можно - при желании - усмотреть какие-то
личные интересы, то в издании "Общины" они начисто отсутствуют даже для
предвзятого взгляда. Его одержимая вера в Шамбалу, Махатм, убежденность в
их чуть ли не решающей роли в жизни Азии, крайне преувеличенное
представление об их авторитете густо рассыпаны по страницам его книг. Сам
он в то время не обладал широкой известностью, но страстно желал добра,
считал свои мысли полностью _созвучными_ мыслям Махатм, а свои намерения -
взять то же "послание" - угодными им, и поэтому, как человек страстный и
_уверенный_, что делает _добро_, решился опереться на авторитет Махатм и
Шамбалы.
Так, наверно, все было, если в нескольких словах...
Евтеев долго молча курил, потом задумчиво усмехнулся:
- То есть выступил в роли посредника между Шамбалой и Человечеством.
Скромная миссия, ничего не скажешь...
- Это может выглядеть и так, но - опять повторяю - он не думал об этом,
а о том, как лучше сделать то добро, которое в его силах... Но мы с тобой
заехали в сторону: разговор ведь идет о существовании Шамбалы. Главное то,
что если Рерих и встречался с какими-то "махатмами", то к Шамбале они не
имели ни малейшего отношения. Его сведения обо всем этом, хотя он и
считается признанным авторитетом по части Шамбалы, почерпнуты из десятых
рук, и нет никаких оснований думать, что в основе этих легенд лежит что-то
реальное. Шамбала даже не мираж, это миф, призрак. И не стоит так
переживать, что экспедиция за призраком не удалась. Все твои надежды,
связанные с Шамбалой, - это плод твоей фантазии, не больше. Так уж мы
устроены, что - какой бы обыденной жизнью не жили - где-то в глубине души
у нас всегда живет вера в чудесное; не ты первый, не ты последний, старик.
Я следил за выражением его лица, и мне показалось, что я его все-таки
убедил; но так мне только показалось.
- Хорошо, - сказал он, - пусть Рериху не удалось найти Шамбалу и
встретиться с Махатмами. Пусть. Но ведь даже то, _как_ он верил в их
существование, как, несмотря на лишения и опасности такого путешествия,
упрямо стремился их найти - само по себе весомейший аргумент в пользу
того, что они есть.
Евтеев был невменяем...
7
- Вот что меня глубоко поражает, - сказал Евтеев, прикурив сигарету. -
Почему именно в таких, богом проклятых местах, - он кивнул за лобовое
стекло на расстилавшуюся перед машиной Гоби: щебнистую, черную, с редко
разбросанными кустиками травы, с зубчатой грядою гор на горизонте, -
именно в таких местах, а не где-нибудь в сосновом бору, охватывает до
каждой клетки тела, до невольного испуга ощущение и понимание огромности,
_необъятности_, молчаливой загадочности мира?.. Ты не испытывал еще здесь
подобного?
- Испытывал... - тоже удивился Швартин. - Особенно после заката, когда
уже горят первые звезды... Потрясающее ощущение... И действительно - с
чего бы оно?..
Голубой дороги впереди не было. Не потому, что солнце уже скатилось к
горизонту, тени стали длинными: уже третий день они ехали без дорог по
пустыне, которая началась за сомоном Баян-Гоби.
- Давай сменю, - предложил Евтеев, увидев, как Швартин устало вытер
ладонью потный лоб.
- Буду держать вон на ту гряду, - показал взглядом Евтеев, когда сел на
его место.
- Давай, - согласился тот. - Чем та гряда хуже соседних?..
- Думаю, мы доедем до нее до заката?
- В Гоби глазомер - вещь обманчивая... - с сомнением усмехнулся
Швартин.
- Это да... - устало признал Евтеев.
- Странно... - продолжил оборванный разговор Швартин. - Вот Гоби...
Щебень, песчаные барханы, такыры, скорпионы, чахлая трава, скалы, хребты и
каменистые холмы... Полная скудность и неприглядность; когда солнце еще,
вдобавок, печет - просто "врата в ад"; чем она, казалось бы, может
обогатить, что дать уму и сердцу?.. А ведь не побывай я здесь - насколько
был бы беднее, не подозревая этого.
- Я с тобой согласен... - задумчиво кивнул Евтеев. - В обыденной жизни,
да и на "нормальной" природе тоже, отсутствует сознание, что Земля - это
ведь просто пылинка во Вселенной; и чувства, и мысли сугубо земные, а вот
здесь, еще, пожалуй, в горах...
- В горах тоже... - подтвердил Швартин.
- ...мысли и чувства отчего-то сами собой, без малейших умысла или
усилия проникаются Вселенной, Вечностью, Временем, Беспредельностью... Я
пытаюсь понять - отчего? От отрешенной враждебности здешней природы и в то
же время от ее исполинских мощи и шири? От ее величественного и скупого
разнообразия, которое не приковывает к себе мысли и чувства, а становится
для них чем-то вроде трамплина, бросающего за пределы Земли?.. От самой
космичности здешних пейзажей, так напоминающих пейзажи многих других
планет-песчинок?..
Они надолго замолчали, Швартин - глядя в даль, Евтеев - на пустыню
перед машиной.
Изломанная гряда из красноватого песчаника заметно приближалась, уже не
вызывало сомнений, что до заката они будут у ее подножья. В бинокль
Швартин видел итог упорной, протяженностью в сотни тысяч, а может, и
миллионы лет работы ветра: бесчисленные зубцы, выпиленные в песчаниковом
монолите, торчащие в небо гигантские пальцы, головы странных чудовищ.
"Хаптагаи - это хорошо, - подумал он, - сарыки, джейраны, горные бараны
и козлы - хорошо тоже, но надо почаще снимать и вот такие виды, сами по
себе, а не только как фон для козлов, и хаптагаев..."
Вдруг он до озноба ощутил всю их с Евтеевым затерянность среди этого
необъятного безлюдного пространства. "Забираемся-то мы лихо, - подумал он,
- а вот как будем отсюда выбираться?"
- Я опять подумал, - сказал он, - не зря ли мы отказались от
проводника, того старичка, которого предлагал намын-дарга [партийный
руководитель района] в Баян-Гоби?
Евтеев презрительно хмыкнул, но, взглянув искоса на озабоченное лицо
Швартина, ответил тоном успокаивающим и убедительным:
- С проводником, Степа, мы были бы простыми экскурсантами, не больше. А
так мы с тобой первооткрыватели... Да, именно так, хоть, может быть,
кто-то здесь и бывал до нас. Это ведь громадная разница, согласись.
Швартин лишь вздохнул и ничего не ответил.
Вблизи изрезанная ветром гряда песчаника производила еще более сильное
впечатление. Солнце, сползшее к горизонту, делало ее багрово-красной.
Швартину и Евтееву казалось, что они очутились среди развалин исполинского
фантастического города, и отовсюду - игра теней на причудливых глыбах и
игра воображения - заглядывают, вглядываются равнодушно и отрешенно,
смотрят странные лики.
Они начали готовиться к ужину и ночлегу. Швартин доставал из машины
еду, спальные мешки, Евтеев снимал с багажника, укрепленного на крыше
машины, куски саксаула, нарубленного еще утром на барханах, готовил
костер: кипятить воду на чай.
Ужинали под черным небом, непривычно щедро убранном яркими звездами.
Долго пили чай, то молча поглядывая через костерок друг на друга, то
вглядываясь в глубину Вселенной, в бесчисленные звезды, светящие из ее
глубины.
- Знаешь, почему еще я так быстро поверил в реальность Шамбалы? - вдруг
спросил Евтеев.
Разговоры о ней, казавшиеся Швартину в Киеве, когда хотел переубедить
Бориса, странными и никчемными, здесь - в Гоби - уже не казались ему
такими.
- Почему? - спросил он, прикуривая сигарету от тлеющей веточки
саксаула.
- Во всех источниках утверждается, что Шамбала ограждена некими
неизвестными силами, а сами Махатмы владеют "психической энергией"... Для
тебя это с самого начала было аналогично "астральной материи", ты с самого
начала не принял это всерьез.
- Увы... - развел руками Швартин.
- А я вот сразу поверил в это...
- Хочешь, расскажу одну историю, за правдивость которой ручаюсь?
Тот кивнул.
- Я совершенно _случайно_ услышал ее от своей матери. Ты можешь пожать
плечами: мою мать ты никогда не видел, и то, что эту историю я узнал от
нее, для тебя, конечно, не может быть гарантией ее правдивости... Но,
видишь ли, если бы мне ее рассказал кто-то другой, я бы послушал и не
придал ей значения, но моя мать не только на редкость правдивый человек,
она не только _не смогла_ бы ее выдумать - ей это просто не пришло бы в
голову...
Я тогда еще учился заочно в Литературном институте. И вот на одном из
семинаров (разговор на нем, помню, зашел о том, почему, хоть со времен
Отечественной войны прошло немало лет, пока еще не появился роман о ней,
сравнимый с "Войной и миром" Толстого) наш творческий руководитель
предложил нам попытаться написать по рассказу о войне: ведь у каждого если
не отец и мать, то родственники - в крайнем случае кто-то из знакомых,
были ее участниками.
Моя мать прошла всю войну медсестрой; я и начал ее расспрашивать,
объяснив, зачем. Она долго вспоминала разные случаи, но я чувствовал, что
все это не то что мне надо; истории, которые она со своими обычными
добросовестностью и бесхитростностью рассказывала, меня тогдашнего,
намерившегося написать если не эпохальный, то, как минимум, выдающийся
рассказ о войне, не вдохновляли. Я замучил ее своей привередливостью, она
сидела, устало и напряженно пытаясь вспомнить что-то такое, что меня бы
удовлетворило, и вдруг сказала, как показалось мне в первую минуту, ни к
селу, ни к городу:
- Да, однажды у меня был больной, который летал.
- Что? - переспросил я, глядя на нее с недоумением и невольной досадой.
- Ну да, сам летал... - удивившись и обидевшись моему недоверию,
повторила мать.
- Как - "летал"?! - опешил я, поняв, что мне не послышалось.
Вот тогда она и рассказала эту историю...
8
- Мать услышала о Ване в начале февраля 1944 года, когда работала уже в
эвакогоспитале, занимавшем корпуса пятигорского санатория N_3 "Машук".
Начальником эвакогоспиталя был полковник медицинской службы Костиков
Василий Иосифович, а начальником отделения, в котором работала мать (в
него входили 17 и 18 корпуса) - Александр Яковлевич Мирошниченко. Он был
настолько добрым человеком, что за глаза его называли "доктор
Притрухевич". До восемнадцатого корпуса Ваня уже лежал в каком-то, но и в
восемнадцатом его перевели из общей палаты в изолятор.
За неделю до того, как стать у него сиделкой, мать начала все чаще
слышать: "В восемнадцатый корпус положили контуженого, и никто не может с
ним сидеть: все боятся".
А потом ее вызвал полковник Костиков - в кабинете его был Мирошниченко
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг