в любой точке зала, и все же счастливчикам, сидевшим в передних рядах,
остальные по-хорошему завидовали. Но никто не обиделся: выдержавшие тесты
были равно достойны и места между ними распределял компьютер.
Исключение сделали для тех, кто имел отношение к эксперименту. На
особом просцениуме, в двух шагах от рояля, сидели Борг, Ктор, Игин и Энн. За
ними ученые, инженеры, помощники Борга.
Прозвучал гонг, и зал погрузился в полумрак. Прожекторы высветили
фигурку Джонамо у рояля. Просторная дымчато-голубая тога, ниспадавшая с плеч
пианистки, скрывала множество датчиков, облепивших ее тело.
На экранах возникло лицо Джонамо - прекрасное, отрешенное, без тени
жеманства. Лицо углубленного в свой внутренний мир человека, для которого
окружающее перестало существовать.
Запоздалый шепот скользнул по залу и оборвался на полуслове.
Джонамо склонилась над клавиатурой. Замерла на минуту, и зал тоже замер
- ни кашля, ни шороха, ни звука дыхания. То, что произошло потом, не смог
связно описать ни один из слушателей. Если бы существовали приборы,
измеряющие силу эмоционального восприятия музыки, то их стрелки зашкаливали
бы, гнулись, рвались наружу.
С первых же аккордов волна экстаза прокатилась по рядам. Но не того
экстаза, что возникает в результате наркотического дурмана. Люди поддались
силе чувств, индуцируемых пианисткой как никогда мощно и целеустремленно.
Это был ее звездный час. Каждая музыкальная фраза казалась верхом
совершенства, но за ней следовала другая, еще более совершенная. И росло
напряжение; креп душевный резонанс, усиливалось взаимопроникновение
биополей.
Музыка несла в себе поток образов, зримо воспринимавшихся слушателями.
И мысли Джонамо становились их мыслями...
Лишь один человек не имел права поддаться очарованию гениальной
пианистки, подпасть под ее власть. Им был Борг. Он слушал, закрыв глаза,
подперев голову сморщенным кулачком. И то сводил кустистые брови к
переносице, то расслаблял их вместе с морщинами. Борг ждал кульминации. И не
пропустил миг, когда она наступила. Короткое, быстрое движение старческой
руки, и оборвалась на патетической ноте лавина звуков. Пианистка встала, и
следом за ней безмолвно поднялся весь огромный зал, до единого человека.
А затем Джонамо начала падать. Ее падение было медленным, заторможенным
и словно расчлененным на фазы. И каждый хотел подхватить ее, видя это
бесконечно долгое падение. Но лишь Борг с юношеской стремительностью,
которой никто не мог от него ожидать, бросился к роялю, подставил негнущиеся
руки и мягко опустил Джонамо на просцениум.
В звенящей, как струна, тишине все услышали слабый крик:
- Доченька моя, что с тобой?
Пожилая женщина приникла к неподвижному телу Джонамо и забилась в
рыданиях. Борг тронул ее за плечо.
- Мгм... Успокойтесь, она жива. Жива, говорю я вам!
* * *
В южной части Оультонского заповедника, там, где когда-то встретились
Джонамо и Ктор, был воздвигнут величественный мавзолей из белоснежного
мрамора. Чуть поодаль, образуя с мавзолеем единый ансамбль, стояла фигура
женщины, прижимающей к груди лисенка.
Каждое утро у мавзолея выстраивалась очередь людей. Она тянулась по
аллее, выложенной мраморными плитами, беря начало у входа в заповедник. Люди
несли цветы и складывали их к ногам мраморной женщины. А затем поднимались
по крутым ступеням в мавзолей.
Там, в хрустальном подобии саркофага, вырванная из темноты мягкой
подсветкой, лежала Джонамо.
Вечером, когда допуск посетителей заканчивался, приходил Ктор. Он
стоял, склонив серебряную голову над лицом Джонамо, и вглядывался в его
безмятежные черты. А потом, с трудом оторвавшись, переступал порог
смежного, запретного для посторонних, помещения.
Здесь ничто не напоминало усыпальницу. Еле слышно жужжали и, казалось,
подрагивали в готовности компьютеры. Ползли, перематываясь с барабана на
барабан, ленты самописцев.
Пусто было на компьютерных дисплеях и, сколько ни всматривался Ктор в
надежде обнаружить малейший всплеск, прямые линии вычерчивали самописцы.
И так изо дня в день.
Но Ктор ждал.
"Она здесь, среди нас, и одновременно по ту сторону Вселенной" - так
сказал Борг. А ему нужно верить...
Часть вторая
ПЛАНЕТА "ПРИЗРАКОВ"
1
Корлис
За стеклами иллюминаторов мелькала Гема, пульсирующим пятном заслоняя
бегущие наискось звезды. Слепящими надоедливыми вспышками врывался Яр.
Корлис прикрыл глаза, постоял так с минуту, восстанавливая остроту зрения,
затем подошел к телескопу.
Синхронизатор с запоминающим устройством позволял рассматривать
тысячекратно увеличенную Гему, точно та была неподвижна относительно Базы.
Вот она, в разрывах облаков, колыбель человечества, так неожиданно и
трагически обезлюдевшая полтора столетия назад...
Всякий раз, глядя на планету, где обитали предки, Корлис испытывал
горечь и благоговение, любопытство и мистический страх. Он родился
мечтателем и, вопреки неумолимой действительности, мысленно реконструировал
минувшее, как бы примерял его к себе, а себя к нему. Ничто не могло избавить
его от этой нелепой привычки, а ее нужно было подавить, потому что она
отвлекала от работы, ставила под сомнение объективность оценок и выводов.
Ведь с Гемой Корлиса связывала лишь историческая ретроспектива, если не
учитывать чисто профессионального интереса, который должен испытывать
планетолог к объекту своих исследований. Он, как и остальные, родился на
Базе и не знал других условий жизни. Вернее, абстрактно, разумом, свободным
от эмоций, представить мог, но не с большим успехом, чем ультрафиолетовый
цвет или же орбиту электрона.
В его обязанности входило наблюдение за Гемой. Ежедневно он делал
обзорный снимок - мозаику панорам планеты. До него этим занимался Рон, а еще
раньше - Абрис. Сравнивая снимки, можно было наблюдать в динамике, как
обезумевшая природа пожирает памятники великой цивилизации.
То, что виделось в телескоп, не имело ничего общего с обитаемой Гемой,
какой она была не так уж давно. Обглоданные бактериями-мутантами остовы
зданий чернели среди развалин. Искореженные железной чумой пролеты мостов
заломленными руками взывали к небу. Вспучившийся бетон мертвых магистралей
тщетно сопротивлялся разъедавшим его грибкам. Природа довершала начатое
самими людьми.
Воображение Корлиса рисовало картины бедствия: внезапный всплеск
радиации сразу по всей Геме, столь же внезапно и неотвратимо вспыхнувшая
паника, давка у входов в убежища-тоннели... те, кому "посчастливилось"
укрыться в них, судя по всему, были обречены на медленное умирание,
отчаянная попытка нескольких сотен мужчин и женщин найти спасение в космосе.
Так бросаются в бушующий океан с борта терпящего бедствие судна, повинуясь
не разуму, а безрассудному порыву, инстинкту.
Еще учеником второй ступени Корлис спросил наставника:
- Почему произошла катастрофа?
Наставник долго молчал, а потом ответил:
- Люди много лет находились в состоянии войны с природой. Думали, что
покорили ее. Но природа нанесла решающий удар. Да, мой мальчик, любое
насилие чревато непредвиденными последствиями.
- Откуда взялась радиоактивность? - продолжал допытываться Корлис. - Не
могла же она появиться ниоткуда, сама собой?
Тогда наставник рассказал об эффекте радиационной лавины.
- В течение десятилетий промышленные предприятия, работавшие на атомной
энергии, выделяли в атмосферу продукты распада, как тогда казалось, в
пренебрежимо малых количествах: то произойдет аварийный выброс, то
загрязнятся фильтры. Радиоактивный фон от этого постоянно возрастал. Экологи
предупреждали об опасностях, но речь шла о будущих поколениях, а люди не
слишком заботились о потомках, жили сегодняшним днем. Они считали, что если
непосредственной угрозы их существованию нет, то и беспокоиться не о чем. А
об эффекте лавины тогда не подозревали.
- А что это за... эффект?
- В один недобрый день фон достиг порогового уровня. А следом произошло
непредвиденное: если прежде рост фона был связан с человеческой
деятельностью, то теперь начался самопроизвольный лавинообразный процесс
воспроизводства радиации. Это противоречило науке, но наука часто бывает
самонадеянна и пытается навязывать природе свои законы, выдавая их за ее
законы.
- А что было потом?
- Радиоактивный ураган прокатился по Геме. Он не выбил ни одного
стекла, не подкосил ни единой опоры в линиях энергопередач. Люди с их
несовершенными органами чувств его даже не заметили. Тревогу забили приборы,
но было уже поздно.
"Поразительнее всего, - думал Корлис, став взрослым, - что наиболее
уязвимыми оказались высшие формы жизни и, в первую очередь, мыслящая
материя. Сама же жизнь не исчезла, а, утратив разум, пустилась в
невообразимый дикий пляс, в бешеный разгул, порождая чудовищных монстров".
Уродливые растения-мутанты росли с фантастической быстротой, взламывая
бетон, металл стремительно коррозировал, а стекло кристаллизовалось,
распадаясь на зерна. Все созданное руками человека было проклято и
отторгнуто природой - она словно задалась целью стереть память о людях.
За полтора века, прошедшие со дня катастрофы, растительный мир Гемы
претерпел колоссальную акселерацию, обогатился множеством новых форм,
заполнил плотной массой всю поверхность суши, а животный, напротив,
выродился. Непосредственно через телескоп была видна буро-зеленая масса,
укрытая шапками облаков. И лишь сложная система послойных фильтров позволяла
наблюдать бренные останки человеческой цивилизации...
Вздохнув, Корлис принялся за панорамные снимки. Прежде черновую работу
выполняли автоматы, люди лишь систематизировали и осмысливали информацию,
хотя это осмысливание сводилось к мрачной констатации: увы, процесс
необратим и надеяться на благоприятный перелом бесполезно. Но вот уже пять
лет, как все приходится делать вручную. Автоматы обветшали, утратили
надежность, стали часто ошибаться, а запасные части к ним были
израсходованы. Технологические возможности Базы, ограниченные с самого
начала, с каждым днем становились все более скудными...
Когда Корлис закончил съемки, он еще долго рассматривал Гему в
различных длинах световых волн, инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, через
поляризационные и послойные фильтры, в глубине души надеясь обнаружить
что-либо, свидетельствующее о разумной деятельности. Как ученый, он
сознавал, что эта надежда призрачна, но чисто по-человечески искал в ней
опору, как ищут в пустыне родник. "Поиски разума" стали для него
своеобразным ритуалом, символической акцией, которую он упрямо повторял
всякий раз перед тем, как закончить вахту в обсерватории. А для всякого
ритуала характерна отработанная последовательность действий, жесткая
программа.
Сегодня Корлис уже выполнил се, как всегда, безрезультатно и собирался
уйти, когда неожиданная мысль заставила его изменить решение.
Кроме оптического телескопа с набором приспособлений и нескольких
радиотелескопов на разные длины волн, обсерватория Базы располагала
уникальным беслеровским телескопом, с помощью которого в былые времена
исследовали Метагалактику. До катастрофы орбитальная станция, впоследствии
ставшая зародышем Базы, была центром астрофизических исследований. Потом
стало не до них. Единственным заслуживающим внимания объектом наблюдения
оставалась Гема, но использовать для этой цели беслеровский телескоп,
рассчитанный на вселенские масштабы, казалось бессмысленным. Полтора
столетия прибор бездействовал, пока о нем вдруг не вспомнил Корлис.
Мысль воспользоваться беслеровским телескопом показалась ему настолько
нелепой, что он из духа противоречия решил воплотить ее в действие, хотя бы
как курьез, благо ничто этому не препятствовало.
И вот снят защитный кожух...
Юстировка оказалась безукоризненной. И все же не верилось, что телескоп
Беслера, настроенный давно ушедшими из жизни людьми, будет работать. Но он
заработал. И главное - на его дисплее высветилась упорядоченная вереница
цифр. Они не плясали близ нуля, отображая естественный шум, отсутствовали и
резкие выбросы, наблюдавшиеся при естественных всплесках беслеровского
излучения. Последовательность чисел была детерминированной, причем изменения
происходили в последних трех знаках, четыре первых стояли как вкопанные.
Никакие природные катаклизмы не дали бы такого закономерно организованного
числового ряда.
"Сигнал! Осмысленная передача!" - ошеломленно подумал Корлис и поспешил
включить записывающее устройство.
2
Кей
- Салют, дружище! - приветливо воскликнул главный диспетчер Базы Горн,
поворачиваясь на своем вращающемся креслице к двери.
- Салют, - сдержанно ответил вошедший - невысокий крепыш с хмурым,
замкнутым выражением покрасневших от усталости глаз. - Как ноги?
- Не слушаются, подлые. Вот, даже встать не могу. Атрофия нервных
стволов или другая пакость, похуже.
- А что сказал Пеклис?
- Что говорят в таких случаях врачи? Выкручивается, хитрит. Жить, мол,
будете; и за это спасибо. После такой травмы... "А как с космосом?" -
спрашиваю. "О космосе забудьте".
- Да, крепко вас... Год уже прошел?
- Скоро два. Время-то летит... Мне уже не верится, что был когда-то
космокурьером.
- И еще каким! Никогда не забуду...
- Но-но, Кей! Только без лирики. И не надо мне сочувствовать.
Как-никак, я теперь начальство. Так что докладывай по всем правилам!
- А что докладывать? Все нормально. Слетал. Вернулся.
- Отдохнул? Впрочем, за три часа разве отдохнешь после такой прогулки!
Эх, дружище, не стал бы я посылать тебя, сам бы пошел, да идти-то нечем.
Одним словом...
- Короче, Горн! Чувствую, дело не из легких.
- Чертовски трудное, Кей. И опасное. Но ты вправе отказаться, если...
- А я когда-нибудь отказывался?
Главный диспетчер промолчал. Он отодвинул шторку иллюминатора и сделал
вид, что рассматривает ажурную арматуру Базы, видневшуюся на фоне мелькавших
звезд. Не так-то легко послать друга если не на гибель, то на дело почти
безнадежное. Однако Кей как никто другой подходил для подобного рода дел.
То, чем он занимался изо дня в день и чем еще недавно занимался Горн, было
на грани безумства, хотя по важности и осмысленности не имело с ним ничего
общего.
Когда-то на Геме профессия курьера считалась непрестижной, не требовала
ни ума, ни таланта, ни образования. Здесь же стала самой почетной,
феноменально устойчивая нервная система, мгновенная реакция, изобретательный
ум - этими и многими другими столь же редкими достоинствами нужно было
обладать, чтобы после длительной теоретической и практической подготовки
сделаться космокурьером.
Кей обладал ими. Внешне ничем не примечательный, самый что ни на есть
обыкновенный, он был способен месяцами находиться в открытом космосе и все
это время рисковал оказаться пронзенным шальным метеоритом.
К моменту катастрофы на окологемных орбитах находилось девяносто шесть
исследовательских станций. Все они были обитаемыми.
Эти заатмосферные островки и послужили пристанищем для людей, обрекших
себя на суровое, но единственно возможное существование. Они разлетелись кто
куда, рассеялись по станциям без всякого плана и согласования - не до того
было. И, естественно, оказались разобщены: площадь гипотетической сферы, на
поверхности которой "плавали" космические ковчеги, в несколько раз
превосходила некогда обитаемое пространство Гемы.
Справившись с потрясением, беглецы быстро поняли, что порознь им не
выжить. Часть станций постепенно удалось перевести на новые орбиты,
сблизить, состыковать в единое целое - Базу. На это ушла большая часть не
возобновляемых энергетических ресурсов. Чуть больше половины станций так и
остались на прежних местах. Связь между ними и Базой осуществлялась по
радио. Но мощные планетарные генераторы за полтора столетия пришли в
негодность, отслужив все мыслимые сроки.
Одна за другой станции умолкали. Выждав некоторое время, на замолчавшую
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг