приходил править тризны; вряд ли теперь кому-нибудь были ведомы самые имена
погребенных. Однако то на одном, то на другом кургане Ильин замечал красное
яичко или исклеванную птицами краюху хлеба - проезжие и прохожие смоляне
"здоровались" с предками.
Только медноствольные сосны, пронизавшие корнями толщу курганов,
ведали, кто покоится в сердцевине насыпей. Посаженные сразу после
захоронения, они росли, впитывая в собственную плоть прах погребенных.
"Мы мучаемся оттого, что не вечны. Но на самом-то деле плоть человека
неуничтожима - она становится землей, травой, деревом... Это же наши предки
стоят здесь сплошною стеной, слушают голоса птиц и шаги людей". Ильин даже
остановился, пораженный простотой, даже элементарностью этой мысли. "Да,
протяни руку, и ты коснешься живой плоти, в которой заключена земная,
осязаемая сущность кого-то из твоих пращуров, бессмертная сущность!"
Миновав могильник, Виктор долго еще размышлял о том, что древний
человек постигал истину интуитивно, в то время как его потомкам для прорыва
к ней приходилось воздвигать лестницу из умозрительных построений. "Да
дарует бог философу понять то, что лежит у всех перед глазами". Кто же это
сказал, кажется, австрийский мыслитель Витгенштейн... Формула капитуляции
рационализма... В самом деле, какая разница, каким образом я и мой далекий
предок приходили к одним и тем же выводам - он нюхом, вслепую, а я - при
свете неоновой лампы. Приобретя нечто в способности осмысления, человек
столько же терял в силе интуиции, но сумма понимания всегда оставалась
неизменной. В сущности, прогресс означает лишь накопление информации, но к
постижению истины мы не приблизились ни на шаг со времен Сократа или -
раньше! - с тех пор, как кроманьонец намалевал охрой силуэты быков и людей
на стене пещеры. Мы просто научились дробить истину, толочь ее в пыль - и
все затем только, чтобы из нейтрино, электронов, атомов, молекул снова
лепить целое. Пошли по параболе, думая, что она выведет в иной мир, а
оказалось, что кривая замкнулась, мы вернулись к исходной точке,
опустошенные, неспособные крупно чувствовать и мыслить, обреченные на
бесконечное самокопание"...
Смядынь, извилистая речка, впадавшая в Днепр к западу от Смоленска,
образовывала в своем устье тихую заводь. Здесь была оборудована пристань, на
которой перегружались товары с судов, пришедших по пути из варяг в греки.
Все новости первыми узнавали крючники, таскавшие мешки и бочки. Они были и
главными толкователями политических событий для массы простонародья. Ильин и
в первое свое посещение обратил внимание на кучки бородатых грузчиков,
окруженных почтительно внимающим людом.
И на этот раз несколько плечистых молодцов, одетых в латаные посконные
рубахи, с бесформенными сыромятными поршнями на ногах, оживленно обсуждали
последние новости, а заглядывавшие им в рот поселяне ловили обрывки умных
разговоров, молча отталкивая друг друга, чтобы пробиться поближе к
аналитикам. А те важно расчесывали бороды костяными гребнями и говорили о
знамениях, случившихся в недавние времена.
- Когда у Трегуба Узла овца двуголового ягненка принесла, я вам что
говорил? - торжествующе подбоченясь, сказал чернявый мужик с низким лбом и
мощными надбровными дугами.
- Хэх, да я еще зимой толковал, что быть побоищу за стол Киевский, -
возмущенно вскинулся востроносый молодой грузчик с редкой рыжей бородой. -
Помнишь, филин на церковь каждый вечер прилетал, я и скумекал...
Чернявый наморщил лоб так, что грубые волосы, разделенные на прямой
пробор, сомкнулись с кустистыми бровями, и пренебрежительно отозвался.
- Эка премудрость! Догадался он, когда об том все бабы судачат. Я-то
ведь вам про то говорил, что Ярослав со Святополком власть поделят.
- А это мы еще посмотрим, - с хитрым прищуром сказал третий - богатырь
в мешковатом рубище. - Борис тоже не лыком шит.
- Да и Глеб голова, - заметил долговязый мужик в островерхом колпаке,
похожий на бурлака с репинской картины.
В сознании Ильина немедленно отозвалось: "Бриап - это голова". Вот,
оказывается, какая богатая родословная у пикейных жилетов! Под стать
царствующим особам генеалогия - девять веков. Если б те хилые старикашки из
Черноморска увидели этих плечистых молодцов, вряд ли признали бы в них своих
предков.
- Святополк всех одолеет, - убежденно заявил чернявый и с особой,
прямо-таки государственной значительностью наморщил чело.
- Ах ты, какой скорый, - язвительно сказал востроносый. - Борис на
печенег с войском ушел. Ужо придет под Киев, посмотрим, кто одолеет. Чья
сила, того и власть.
По всему было видно, что эти двое - постоянные антагонисты, любое
утверждение чернявого вызывало немедленное возражение востроносого.
Остальные пращуры пикейных жилетов группировались вокруг них примерно
равными командами.
Послушав прения грузчиков, Ильин узнал много нового. Оказалось, что
только за последние сутки вверх и вниз по Днепру проследовали несколько
ладей с дружинниками. Одни спешили в Смоленск, другие поднимались к волоку
на Волгу, чтобы попасть в Суздаль, третьи переволакивались на Касплю, по
которой проходил путь на Полоцк и Новгород.
- Того и гляди, сами князья скоро здесь объявятся, - рассуждал
чернявый. - Все теперь к Киеву потянутся.
- Как бы не с войском пришли, - озабоченно отозвался репинский бурлак.
- Знать, не всем по нутру Святополково княжение.
Ильин с невольным уважением взглянул на спорщиков. Не-ет, напрасно он
их пикейным жилетам уподобил. Они не из праздного интереса судачат, любая
сумятица на Руси по их жизни тяжелым катком прокатится. Оттого и горячатся,
наскакивают друг на друга. Да по правде сказать, и в проницательности им не
откажешь.
Даже для него - несмотря на его хорошее знакомство с историей этого
периода - было немало непонятного в побудительных мотивах тех или иных
поступков князей. А эти люди, стоявшие на самом низу социальной лестницы,
вполне точно представляли себе внутренний мир тех, кто должен был видеться
им едва ли не полубогами.
- Борис с Дикого Поля вернется, сила у него великая... - размышлял
востроносый. - Как бы не слететь Святополку...
- Я вот что, братцы, смекаю, - прервал его богатырь в рубище. - Пока
Борис с печенегом бьется, Ярослав может с дружиной заявиться - он ведь
наверняка прознал, что Святополк в Киеве без войска сидит.
- Тут правда твоя, - вздохнул чернявый. - Коли он поспешит, так и
отцовский стол из-под брата вышибет. Рать-то у него немалая, говорят.
Собирался он с Владимиром биться, на тот случай и варяг к себе зазвал.
Ильин решил сходить в город, потолкаться на рыночной площади. Авось и
там узнает что-нибудь интересное, а между делом и закупит кое-какую снедь да
свезет ее на наемной подводе к ладье.
"Надо уносить отсюда ноги поскорее", - думал он, шагая по торной дороге
к возносившимся над дубравой холмам, увенчанным частоколом. Смоленск,
стоявший на скрещении важнейших водных путей - с Западной Двины, с Ловати, с
Волги, с Оки - неизбежно должен был оказаться на дороге у любого из князей,
сидевших в отдаленных городах, и теперь, во время смуты, могущих попытаться
силой взять Киевский стол.
В житии Бориса и Глеба, помнилось Ильину, говорилось, что муромский
правитель Глеб был умерщвлен здесь, на Смядыни наемными убийцами,
подосланными Святополком. К сожалению, Ивашка не сказал ему, когда именно
совершилось злодеяние, а дату его вполне можно было выяснить, если бы Ильин
догадался спросить о днях памяти Глеба по церковному календарю.
Уносить ноги из Смоленска надо, это вне всякого сомнения. Но куда
плыть? Киев сейчас не самое спокойное место, да и на берегах Днепра
небезопасно. Лучше всего отсидеться где-нибудь ниже стольного города, пока
не определится расстановка сил, пока по торной водной дороге Руси туда-сюда
снуют воинские ватаги. И, по мере возможности, продолжать поиски
пришельцев...
Относительно гостей из будущего энтузиазм Виктора сильно выдохся, не
говоря уже об Овцыне, который с самого начала смотрел на затею с розыском
"земляков" с изрядным скепсисом. Анна, похоже, совсем забыла, что собиралась
возвращаться к своему обожаемому папа. Но едва мысли Ильина обратились к
неотвязно преследовавшей его в последнее время теме - взаимоотношениям с
княжной, - как он позабыл о своих выкладках.
С того самого дня, когда их тяготение друг к другу стало очевидным для
Виктора, он постоянно обдумывал, оценивал свои чувства. Ему ясно виделась
разница между полной самоотдачей Анны и своей рассудочной... нет, любовью
назвать это было нельзя... своим постоянным оглядыванием: как выгляжу со
стороны, что происходит во мне - нечто истинное или мимолетное увлечение?
Различие виделось ему знаменательным - дитя девятнадцатого века мыслило и
чувствовало ярче, крупнее. Он же дробил, мельчил все дотошным анализом -
понимал это и ничего не мог с собой поделать.
Но иногда Виктор говорил себе, что дело вовсе не в принадлежности их к
разным эпохам. В восемнадцать лет он, наверное, воспринимал бытие так же,
как Анна, и вовсе не двадцатый век повинен в его рационалистическом
самокопании, а возраст, когда человек начинает не просто воспринимать, но
прежде всего осмыслять действительность.
Он и раньше раздумывал над тем, почему происходит так, что в юности
живешь как бы вне реальности - любые прожекты кажутся осуществимыми, и
дружбу водишь с такими же идеалистами, как ты сам. Но стоит тебе опериться,
встать на ноги, приходит черед полезных знакомств, кои теснят по сути дела
необязательные, лишь сердечно обусловленные связи. Поначалу объяснение
казалось простым: меняется время, а с ним и все поколение. В шестидесятые
годы, особенно в первой половине их, в жизни общества было больше места
мечтаниям, слово "будущее" стало одним из расхожих. И молодежь
соответствовала эпохе - рвались в физику, собирались что-то открывать,
истово служили культу нового. Семидесятые годы оказались куда прагматичнее.
Идеальный дух мало-помалу выветривался, в первые ряды, энергично работая
локтями, пробивался потребитель, гешефтмахер. Очень быстро его господство
утвердилось сверху донизу - он начал обвешиваться знаками престижа, купался
в комфорте. Никому почти не было дела до новизны, само понятие будущего
потихоньку уступило место "славным традициям". Все чаще взывали к "отцам и
дедам". Постепенно это словосочетание приобрело значение некоего пароля.
Физики полиняли на фоне преуспевающих деляг. Да и поэты утеряли звонкость
голосов. Реликтовые энтузиасты ютились на обочине жизни - они превратились в
подобие секты со своим жестким ритуалом: водка, пение сакральных в своей
неизменности текстов Окуджавы и Галича, разговоры о байдарочных или плотовых
походах, просмотр слайдов...
Видно, что-то в нем самом изменилось, и это что-то оказалось чуждо
Анне, ее восторженность слишком часто разбивалась о его скептическое
всезнание. Может быть, Торир, дитя природы, психологически ближе ей, хотя он
варвар в культурном смысле.
Постоянно возвращаясь мыслями к одному и тому же предмету, Ильин тем не
менее подсознательно надеялся, что все как-то образуется помимо их воли,
вернется на круги своя. Иначе он просто не представлял себе, как можно жить
дальше...
До слуха Виктора донеслось монотонное пение. Повернувшись на голос, он
заметил под стеной городища группу калик перехожих в пропыленных сермягах, в
измочаленных лаптях. Один из слепцов, седобородый старец в суконном колпаке,
выводил речитативом какое-то былинное сказание, другие сосредоточенно
внимали ему.
...Брал коня Добрыня богатырского,
Да седлал Добрынюшка добра коня...
У Ильина дыхание перехватило от волнения. Текст былины был почти
идентичен тому, что по неосторожности "рассекретил" он сам минувшей осенью в
дальнем углу Новгородчины. Неужели история о змееборце распространилась с
такой скоростью? Выражение лица сказителя и его слушателей явственно
свидетельствовало о том, что для них это новое произведение, что старец
старается передать его в точности, не заботясь о красоте исполнения.
Когда слепец умолк, Виктор решился подойти к группе странников.
Поздоровавшись, он спросил откуда держат путь калики.
- Из разных мест бредем, - ответил один из них. - Вот сбились в кучу,
ждем, пока мальцы наши - поводыри - о ночлеге договорятся.
- Я услышал, что ты про Добрыню пел, - сказал Ильин, обращаясь к старцу
в колпаке. - Не приводилось прежде...
- Так и нам то в новость, мил-человек, - отозвался молодой калика,
подняв на Виктора незрячие глаза. - Слушаем и дивуемся, знатная старинушка.
Беспременно сами петь станем.
- Откуда путь держишь, дедушка? - продолжал Ильин, стоя перед
седобородым.
Тот с достоинством ответил:
- Из славного Новгорода Великого.
- Давно ли ты, почтеннейший, это сказание знаешь?
- Зимой на торгу от другого калики слышал.
- А раньше не приходилось про Добрыню петь?
- Нет, богоданный, не было таких старин, хоть и исходил я почесть всю
окрестность новгородскую, до самой Перми добирался...
Остальные слепцы подтвердили: подобной былины прежде не бывало на Руси.
Ильин с новой силой пережил то чувство, что охватило его после
сделанного открытия: он ненароком запустил торпеду времени. Совершено
преступление, но знает об этом только сам преступник. Люди живут, не
подозревая, что на их будущее уже обрушилась лавина, которая, может быть,
погребет еще не родившихся, которая способна изменить самый лик земли.
Теперь Виктора охватила настоящая паника: что если он, все время
рассуждая с позицией всезнайки, ведающего о грядущих усобицах и потрясениях,
на самом деле не способен ничего предсказать, так как вызванный им обвал
информации уже повлиял на сознание людей, определил их поступки, а значит,
привел к искривлению хода истории? Быть может, никакого заговора против
Бориса и Глеба теперь не возникнет, а Святополк разобьет Ярослава? В общем,
все пойдет наперекос: родится новая династия, заключит совсем иные союзы с
соседними странами, придет иная религия, иная культура...
Позабыв о своем намерении сделать закупки, он помчался вон из
Смоленска, словно воображаемые события уже произошли и надо было уносить
ноги из пекла. Только углубившись в священную рощу, он немного успокоился.
Безмолвные ряды курганов как бы свидетельствовали о неизменности,
нерушимости бытия, над которым не властны воля и слово человека.
И все же безотчетный страх перед будущим не покидал Ильина все время,
пока ладья стояла у Гнездова. Лишь на следующий день, когда отвалили от
берега и подняли парус, он смог отвлечься от тягостных мыслей о своей вине
перед историей. Мерный плеск воды за кормой действовал убаюкивающе.
Глава IV
Кто убил Бориса и Глеба?
I
Овцын лежал на дне ладьи, глядя в небо, и пел об амуре легкокрылом,
который ранил его отравленной стрелой и поселил в крови нестерпимый жар.
- Вася, сколько ты этих песен знаешь? - лениво проговорил Ильин. - Я,
наверное, больше сотни переслушал, а ты все новые откуда-то добываешь,
словно из бездонного сосуда какого-то.
- А почему ты никогда не поешь? - вопросом на вопрос ответил Овцын. -
Вот Анна нам тоже немало романсов пела, да и простонародные премило
мурлычет. Даже Ивашка, и тот сколько песен знал...
Ильин бросил быстрый взгляд на Анну, полулежавшую на носу ладьи на
охапке свежего сена, на Торира, который, сидя спиной к мачте, плел вершу из
ивовых прутьев. Сам Виктор пристроился на кормовой лавке у рулевого весла.
- Я, Вася, в такое время родился... Как тебе сказать поточнее, в эпоху
однодневок.
- Что ж, у вас поэты прекрасных стихов не писали? - недоверчиво
спросила княжна. - Никогда не поверю.
Торир тоже подал голос:
- Не знаю, из каких мест ты, Удача, может, и впрямь у вас с этим туго.
А вот у нас в Норвегии в каждой местности дюжина скальдов найдется. В народе
так считают: ежели ты в стихе неловок, значит, не настоящий воин.
- Да, я слышал про это, - кивнул Ильин. - У вас приравнивают искусство
стихосложения к телесной ловкости...
- Любая старуха, любой мальчишка могут сказать хорошую вису.
- Это что такое? - поинтересовался Овцын.
- Короткий стих, посвященный какому-нибудь приметному событию или
забавному случаю.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг