христианством... В былине поется: "А там во пещерах во змеиных а немного,
немало да двенадцать змеенышей". Я все не мог понять, почему именно это
число варьируется на разные лады. Но меня сбивало с толку летописное
известие о том, что Добрыня утверждал христианство. На самом деле в былине
зашифровано сообщение о борьбе с религией двенадцати апостолов! Только
христианство обязано своим насаждением этому числу первоначальных адептов.
- Слушай, так ведь эта былина, выходит, кем-то сознательно была
закодирована и пущена в обращение! - воскликнула Анна.
Ее услышали и другие седоки. Задремавший было Иван вскинулся и очумело
спросил:
- А? Чего?
Овцын, сидевший спиной к Виктору, тоже повернулся и ревниво сказал:
- Шепчутся и шепчутся... Хватит тебе с Анной сидеть, договорились же -
час ты, час я, - и, как бы оправдываясь за свою невыдержанность, добавил: -
С этим фанатиком не поговоришь ни об чем деликатном...
- Ладно, давай пересаживаться, - Ильин соскочил с телеги и пошел обочь.
Когда Василий занял его место, Виктор немного отстал от возка и пошел
следом, чтобы поразмять ноги.
То, что сказала Анна, поразило его своей очевидностью. Они только
рассуждали, каким способом отправить послание в будущее, а неизвестный уже
сделал это, избрав единственно верный способ. Конечно, только передаваемое
из уст в уста песнопение может преодолеть толщу веков. Сгорает бумага и
пергамент, уничтожаются памятники архитектуры, разоряются могилы вождей,
самые имена народов как пепел развеивает жестокий ветер истории. Но предание
неуничтожимо. Переходя из рода в род, из племени в племя, из языка в язык,
оно становится неподвластно времени. Если, конечно, автором послания был
истинный гений, сумевший вечное передать в формах повседневного, за
привычным и примелькавшимся современникам спрятать то, что они хотели бы
похоронить навсегда.
Если такое послание прорвалось в двадцатый век и вызвало к жизни целый
ряд переложений и исследований, то можно говорить и о его воздействии на
будущее, пусть и в небольших размерах. Впрочем, напоминал себе Ильин, в его
время изучение темы змееборчества только делало первые шаги, неизвестно, к
каким результатам оно приведет впоследствии; возможно, былина о "Добрыне и
Змее" станет отправной точкой для какого-то идейного направления...
Мы все время толкуем о том, что будущее непредсказуемо, что оно вне
нашей власти. И все же каждый может сказать, что его духовное становление
определил какой-то поэт или мыслитель прошлого. Значит, можно говорить о
другом: гений, посылая слово в мир, программирует свое воздействие на людей
иного времени. Выходит, мы вправе утверждать: гений - творец будущего или,
говоря высоким слогом, его демиург... Достаточно Достоевского вспомнить. Его
мысли, высказанные на переломе русской истории, не были поняты
современниками во всем их масштабе. Только тогда, когда пророчества его
подтвердила сама жизнь, истинное значение сочинений писателя стало ясно
потомкам, и с этого времени воздействие их на сознание людей, на
формирование новых идей, на духовный климат эпохи стало стремительно
расширяться... Это подлинная торпеда времени, все ускоряющая свой неслышный
бег по мере приближения к цели...
Занятый этими мыслями, Ильин тем не менее не сильно отставал от
тарахтящей телеги, хотя по временам вовсе забывал о ее существовании.
Сознание автоматически контролировало ситуацию, отметил Виктор, выйдя из
состояния созерцательности. Он вообще стал приметливее к происходившему с
ним, больше стал тяготеть к анализу окружающего и своей роли в нем - то ли в
момент Перехода обострилась способность к остраненному восприятию себя и
мира, то ли само бытие на грани времен не позволяло жить одним измерением,
вызывало потребность в стереоскопическом видении.
"С этой рефлексией свихнуться можно, - досадливо думал Ильин. - Попал в
царство первозданной свежести, в экологический рай, живи, как трава растет.
Люди здесь не размышляют, прежде чем решиться на поступок - просто
интуичат". Институтские словечки вроде "интуичить" мирно уживались в его
речи с грамматическим строем северно-русского говора одиннадцатого века, и
сам он - несмотря на болезненно обострившуюся тягу к самоанализу - не
замечал этого.
Догнав телегу, Виктор сел рядом с Иваном, свесив ноги в лаптях над
дорогой. Старообрядец снова клевал носом, Овцын в который раз с восторгом
рассказывал княжне, какие усилия и средства потратил ее прадедушка на
благоустройство усадьбы. Особенно восхищало его то, что он первым в губернии
завел у себя хор из крестьянских отроков и каждое утро пробуждался под
ангельский распев, долго нежился под пуховиком, пока звучали торжественные
евангельские стихиры. Анна слушала с гримаской отвращения.
- Ну как ты можешь любоваться такими феодальными глупостями! Ведь по
своему сознанию ты стоишь теперь намного выше своей эпохи. Давеча
восторгался, что дедушка мой с конфетой за щекой засыпал - экая роскошь! -
теперь вот азиатскую эту пышность живописуешь. Когда ты поймешь наконец, что
мы, дворяне, в неоплатном долгу перед мужиком, что мы должны в его среду
историческое сознание вносить, таланты его пробуждать...
- Ах оставь, ради бога. Нашла таланты - напьются как звери дикие да
неподобные песни кричат всю ночь...
- Мужик - он точно подлец, - поддержал очнувшийся от дремоты Иван. -
Срамословить горазд.
- Я ничего подобного не слышала, - капризно возразила Анна. - Наши
мужички очень добрые и ужасно милые... Всегда на пасху приходили в усадьбу,
а как кормилица меня на крылечко вынесет - кланяются, красное яичко мне в
ручонку суют... Нет-нет-нет, слушать ничего не хочу. Крестьяне просто чудо
что такое. Милейшие и талантливейшие люди... Виктор, запрети ему!..
- Да ты сама его так запугала, что он другой раз поостережется твоих
пейзан задевать, - отозвался Ильин.
Дорога пошла заметно под уклон, и Виктор сказал, что если верить
описаниям Святовида, скоро будет первый погост. В этом селении волхв
советовал заночевать, ибо следующее поселение отстояло от него на целый день
пути.
И точно, вскорости в просвете просеки блеснуло речное зеркало, стали
видны крыши, сгрудившиеся вокруг островерхой башенки.
Едва успели расположиться на ночлег, как стемнело. В длинную
закопченную избу набилось несколько десятков людей - седобородые старики и
ветхие старухи, мужики-большаки, главы семей, молодые ребята и девки,
русоголовая мелюзга. Только баб-большух не было видно - время шло к ужину, и
они возились у печей.
Обитатели селения сбежались послушать захожих людей - они тут нечасто
случаются, объяснил хозяин избы. А в тот день так совпало, что, кроме Ильина
и его товарищей, в погост прибрели калики перехожие - слепые певцы с
мальчиком-поводырем.
На широких лавках вдоль бревенчатых стен уселись самые уважаемые -
старики, семейные мужики. Молодежь толпилась у входа. Многие заглядывали
через открытую дверь. С полатей свешивались вихрастые головы мальчишек.
Несколько лучин, воткнутых в светцы, освещали красный кут, где
поместились трое старцев-странников. Их осеняло тябло - угловая полка для
"богов", деревянных фигурок Перуна, Хорса, Мокоши. Тут же виднелся
вырезанный из дерева образок с благословляющим Христом. Обитатели избы,
видимо, демонстрировали таким способом свою лояльность господствующей
церкви.
Ильин уже знал из рассказов язычников, прятавшихся в лесу, что
церковники мирились с показным двоеверием, царившим повсюду. На этом этапе
им и такого признания верховенства Христовой веры было достаточно - слишком
много еще было открытых ее противников, ни под каким видом не соглашавшихся
держать в доме священные изображения нового культа.
Хозяин встал со своего места, поклонился в пояс каликам-перехожим,
коснувшись рукой пола, и с достоинством сказал:
- Гости богоданные, благодарим вас за честь великую, за то, что не
миновали нашу весь глухую. Не побрезгуйте угощением.
По его знаку молодуха в расшитой длинной рубахе и рогатой кике,
обрамлявшей высокий лоб, поднесла певцам ковш пенного меду. Калики по
очереди приложились к нему, поблагодарив хозяина величавыми кивками. Затем
один из них что-то сказал вполголоса мальчику-поводырю; тот сноровисто
достал из мешка гусли, тамбурин и свирель.
Широкогрудый плечистый старец с узким лицом, с длинными волнистыми
волосами, схваченными ремешком, положил на струны узловатые пальцы, похожие
на древесные корни, стал неспешно перебирать лады. Чуть позднее запела
свирель, белокурый поводырь зазвенел колокольцами. И когда полились слова
песнопения, Ильин внезапно понял то, о чем никогда даже не думалось прежде:
былина - это осколок древнего языческого богослужения.
Теперь, находясь у полноводной реки этого древнего искусства, слушая
репертуар певцов в законченной последовательности, он постиг и структуру
мистерии. Но главное - он понял, почему столь велико было в народе почтение
к путешествующим сказителям - они были как бы бродячими священнослужителями,
странствующей языческой церковью...
Сами облачения калик существенно отличались от рубах и портов мужиков,
собравшихся в избе. Одеяния с расшитыми подолами походили скорее на туники,
да и орнамент резко разнился с обычными для одежды поселян узорами - опытный
глаз Ильина вычленил из причудливой вязи красного и синего шитья символы
солнца и его олицетворения - Хорса - круги с перекрестьями и свастические
символы, громовые знаки Перуна - розетки с расходящимися лучами,
стилизованные изображения коня.
Догадка осветила ярким светом все, что Ильину пришлось узнать о
сказителях былин за годы учения в университете и во время самостоятельной
исследовательской работы. Разбросанные в беспорядке тексты, к тому же
лишенные музыкального сопровождения, не позволяли понять священного
характера этой поэзии. Теперь, слушая знакомые песнопения - конечно, в
чем-то они были неуловимо отличны, и сами их герои носили иные имена, -
Виктор воспринимал не сюжеты отдельных произведений, но великое целое, миф о
творящих силах мира, о вечной битве добра и зла.
Как же он раньше не понимал, за что церковь преследовала народное
искусство?! Ведь даже по осколкам этой славянской мистерии, дошедшим до
девятнадцатого-двадцатого веков, можно было догадаться, что это фрагменты
языческого богослужения!
Слепые певцы несли народу слово той веры, которая была изгнана
чужеземными епископами с помощью мечей и копий в лесные дебри и безлюдные
пустыни. Вот почему текстам, сказываемым ими под аккомпанемент гуслей и
гудков, была обеспечена преемственность. Как в молитве верующий не посмеет
изменить хотя бы слово, так ничего не переиначит и в священном мифе. Много
веков прошло, прежде чем было утрачено понимание религиозной значимости
текстов былин, но сам стереотип невмешательства в текст, как определил бы
это Ильин, сам поведенческий образец приобрел нерушимость ритуала.
Он подумал, что церковникам должно быть неимоверно трудно духовно
перебороть этих вот стариков с гуслями - при всей изощренности
организованного богословия, подавляющей пышности византийского искусства и
мощи государства, стоящей за миссионерами. Попробуй заставить простого
русича часами выслушивать в храме повествования из еврейской истории,
вникать в тонкости споров между правоверными иудаистами и ревизионистами,
пошедшими за Христом. У народа, имеющего великий эпос, в котором даются - на
уровне мифологического сознания - ответы на главные вопросы бытия, ответы,
исходящие из опыта его собственной истории, отражающие его нравственный
идеал, - у такого народа проповедь морали, адресованной чувственному и
развращенному жителю античного захолустья, просто не найдет ответа в душе.
Оттого и стоят пустыми храмы с крестами. Оттого, несмотря на обещания
загробных мук, несущиеся с амвонов, молодые и старые валом валят на
языческие игрища, сбегаются слушать бродячих певцов, приносят жертвы на
уцелевших по глухим местам святилищах. В открытом споре новой религии победы
не видать.
Поэтому "греческому исповеданию" ничего не остается другого, как силой
давить противника, рушить его опорные пункты, истреблять культуру и ее
носителей. Впрочем, и в самой Греции эта вера утверждалась теми же
методами...
Пение между тем закончилось, калики поднялись и поклонились
собравшимся. Ильин отметил про себя, что в репертуар сказителей не входит
история о Добрыне и змее, хотя почти все остальные известные ему сюжеты были
включены в состав поэтического действа. Ему показалось странным, что мотив
змееборчества не отражен в этих ритуальных песнопениях.
Когда большинство слушателей покинуло избу и хозяйка с двумя дочерьми
принялись накрывать на стол, Виктор подсел к каликам и завел разговор об их
странствиях, стал расспрашивать, как и где они обучились своему искусству.
Из довольно-таки сдержанных ответов он составил представление о вполне
профессиональном характере сказительства. Где-то в дальних краях еще
остались своего рода семинарии, где под руководством жрецов осваивали
искусство поэтической проповеди. Слепцов предпочитали, вероятно, потому, что
их воображение было целиком ориентировано на слово, а не на зрительный образ
- это обеспечивало особую прочность запоминания и точность воспроизведения
священного текста.
На столе появились вареная дичь, моченая брусника, жареные грибы,
печеная репа. Большак поднес каликам ржаной каравай, чтобы они благословили
его. Старцы возложили на него руки и возблагодарили Даждьбога, подателя благ
земных. После этого хозяин прижал хлеб к животу и принялся рушать его
большим ножом.
Братина с медом несколько раз обошла стол за время ужина. Все заметно
повеселели и в конце концов даже нарушили неписаный закон славянского
застолья - не произносить за едой ничего, кроме хвалы богам.
Виктор решился, наконец, задать каликам главный вопрос, мучивший его
весь вечер: известна ли им былина о Добрыне.
Старший из сказителей - Разумник - ответил отрицательно и, в свою
очередь, спросил:
- Ты знаешь?
- Да, - вырвалось у Виктора.
И не успел он сообразить, чем чревато это заявление, как Разумник дал
знак поводырю, чтобы тот принес гусли.
- Я не умею, - запротестовал Ильин.
Разумник положил инструмент себе на колени и провел по струнам своими
узловатыми пальцами.
- Пой!
Ильин оглянулся по сторонам. Встретился глазами с Анной - она смотрела
на него с нескрываемым обожанием. Отвел взгляд. Вздохнул и начал размеренным
речитативом:
Породила Добрыню родна матушка,
Возростила до полного до возраста...
По мере того, как он приближался к концу, рокот гуслей становился
мощнее. Вдохновенное сияние незрячих глаз Разумника, устремленных на
Виктора, говорило о том, что он захвачен былиной.
Произнеся последнюю строку, Ильин долго не решался смотреть на
окружающих. Благоговейная тишина стояла в избе, словно вокруг не было ни
души. И Виктор осознал: все до единого поняли смысл поэтического рассказа,
не умом, не рассуждением поняли, но сердцем, бьющимся в ритме тех веков, что
теряются в темных глубинах начальной истории.
Уже зная заранее ответ, Ильин спросил, с трудом ворочая языком:
- Так слышали вы эту песнь?
- Нет, - сказал Разумник.
- Нет, - как эхо повторили старцы-сказители.
- Нет, - отозвались люди.
- И т-ты с-сможешь п-повторить ее? - задыхаясь от охватившего его
безотчетного страха, спросил Ильин.
- Учен для этого... Я запомнил все до последнего слова...
Хмель разом вылетел из головы Виктора.
Полночи он не спал, то и дело с завистью прислушиваясь к богатырскому
храпу Ивашки, к спокойному дыханию Василия. Всех в избе свалил сон, а его не
брала усталость.
Они так никогда и не узнают, что натворил он сегодня. И никто не
узнает: кандидат филологических наук Ильин совершил преступление - по
легкомыслию вторгся в историческую среду, пустив в оборот новую и
чрезвычайно живучую в силу своей привлекательности вариацию змееборческого
мифа. Все время талдычил о невмешательстве - и вот одним махом создал целое
направление в былинном творчестве. По своему значению для неофициальной
народной культуры песнопения о Добрыне и змее значили то же, что наследие
крупного поэта эпохи печатного станка и всеобщей грамотности...
"Ты запустил торпеду времени!"
Когда он сказал себе это, его снова в пот бросило. Так кто же автор
былины о Добрыне? Ведь он не сочинял ее, а принес из двадцатого века. А
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг