- Я не об этом. Нельзя, чтобы он был один.
И я передал Дину все, что услышал от Мейдена и Риверы.
- Разбудить Минского? - ошарашенно спросил Дин.
- Пожалуй, не надо. Просто смотрите за ним в оба. Комната заперта?
Обеспечьте мгновенный доступ, и если что - немедленно входите. Пока все.
Я опустился на диван и попытался сосредоточиться. Если жертва,
намеченная Пахарем, действительно Минский, то что с ним мог сделать МИНИКС
сейчас, глубокой ночью, когда биолог спал один в запертой комнате? Для
убийцы-человека этот момент был, пожалуй, удобен. Но удобен ли он для
компьютера? Никогда еще мне не приходилось задаваться такими вопросами. Но
сейчас подобный вопрос был вполне реален. Большой вычислительный комплекс
"Логос-дейта", ведавший всем, что автоматически двигалось, включалось и
выключалось на Амброзии, мог, например, выкачать воздух из комнаты
Минского. Правда, для этого надо было ее загерметизировать, а режим
герметизации и изоляции - это аварийный режим, он включается с воем сирен.
Смерть Минского наблюдала бы вся Амброзия...
Впрочем, что компьютеру до людских глаз? Он неподсуден и бежать не
собирается. Я снова ловил себя на том, что непроизвольно переношу на
математическую программу, уложенную где-то в недрах машинной памяти,
психологию настоящего живого преступника. Конечно, думал я. МИНИКСу нет
дела до нашей этики. Испытывать стыд или страх он тоже не умеет. Что же
тогда мешает ему реализовать цель, поставленную Пахарем, прямо сейчас? Я
снова и снова перебирал в уме пути, которые МИНИКС мог использовать. Если
отбросить всякую этику и рассуждать предельно холодно, по-машинному, этих
способов уже сейчас, ночью, было немало. Компьютер мог, например, включить
режим консервации, и тогда все, что понастроили люди на Амброзии, начнет
автоматически сворачиваться, сплющиваться, компактно складываться в
гармошку, стремясь занять наименьший объем. На каждом астероиде такая
возможность предусмотрена, так что компьютер может хоть сейчас в считанные
минуты раздавить свою жертву между полом и потолком.
Меня пугала неторопливость компьютера, в ней было нечто величественное
и непостижимое, как помыслы дьявола. Впрочем, говорил я себе, дьявол
строит свою стратегию, глядя на бога. Что если компьютер просто
"размышляет", как быть с нами? Все, что идет по каналам связи, в том числе
и секретным, ему известно; мы же в своих разговорах даже не подумали
зашифровать фамилию Минского! Значит, наши цели МИНИКСу хорошо известны, а
всякая кибернетическая система стремится выполнить задачу оптимально, с
наименьшими затратами. МИНИКС, несомненно, уже смоделировал и рассчитал
десятки вариантов нашего поведения, в ответ на любые наши действия у него,
конечно, уже намечены контрмеры, и вообще он знает о нас сейчас гораздо
больше, чем мы сами. Телеобъективы, вмонтированные во все помещения отеля
и биостанции, доносят до местного компьютера, а значит, и до МИНИКСа,
каждый наш шаг; скрыться же от этого всевидящего ока можно, лишь выйдя на
поверхность Амброзии...
И тут новая догадка блеснула передо мной: я могу просто исчезнуть,
перестав существовать как человек! Веяного, кто появляется на астероиде,
компьютер запоминает - по лицу и по визитной карточке, которую положено
сдавать в информационный центр. Но что значит для машины "запомнить"? Это
значит - зафиксировать в памяти информацию о данном объекте. Однако всякую
информацию можно изъять, стереть! Если уничтожить все, что знает обо мне
местный компьютер, он просто не поймет, кто перед ним! Он даже не отличит
меня от неживого существа... В его глупых машинных глазах я буду выглядеть
как кукла, движущийся предмет, о котором ничего нельзя сказать, кроме
того, что он похож на человека... Робот! Робот-уборщик! Вот кем я буду в
сознании компьютера...
Было два часа ночи, когда я примчался из отеля на терминальную станцию.
Именно отсюда, с главного терминала, начиналось любое общение с местным
компьютером "Логос-дейта", здесь происходил ввод и вывод информации из его
памяти. В пустынном зале у пульта дремал молодой негр. "Начальник смены
Т.Баркер" - значилось на его нагрудном жетоне.
- Комиссар ООН, - представился я и показал свой значок. - Необходимо
срочно изъять все, что касается меня, из памяти компьютера.
Баркер оказался проворным парнем. Через несколько минут все сведения
обо мне исчезли из машинной памяти, и я, с точки зрения компьютера,
превратился неизвестно во что. К сожалению, я не мог исчезнуть совсем -
телеобъективы, озирающие каждый квадратный метр Амброзии, показывали
"Логосу", что я существую. Но все-таки в сознании его я был теперь
предметом, хотя и движущимся, но неодушевленным.
Несколько успокоенный, я вернулся в отель. О сне, конечно, не, могло
быть и речи. У меня было чувство, что с момента, когда мне стало известно
о существовании Пахаря, я прожил огромную, долгую жизнь, полную успехов и
невзгод, надежд и разочарований. Действительно, за эти сумасшедшие дни
столько рухнуло и вновь встало передо мной, что я даже не пытался все это
как-то охватить, осмыслить, связать одно с другим и прийти к логическому
концу. За какую бы мысль я ни взялся, она начинала разрастаться, ползти во
все стороны и очень скоро превращалась в канительную философскую
казуистику, в зыбкую умственную трясину, из которой я никак не мог
выбраться. Так, меня, например, не оставляло ощущение, что в разговоре
Пахаря с Минским мы упустили нечто важное, потеряли какую-то существенную
деталь, может быть, даже ключ ко всему. Я с беспокойством думал, что ключ
этот, скорее всего, зарыт именно в том философском лабиринте, который
выстроился в споре двух противников. Все-таки это были ученые, а не
какие-нибудь заурядные криминальные типы. Пусть Пахарь и брейкер, думал я,
но он еще и профессиональный исследователь-кибернетик, так что мотивы его
действий могут быть весьма неожиданными и странными. В свое время Роберт
Оппенгеймер сотворил атомную бомбу, но искал-то он не погибель для
человечества, а научную истину.
"Вы полагаете, что изобилие можно дарить?" Этот вопрос Пахаря чем-то
волновал меня. Войдя к себе в номер, я нашел в разговоре это место и
включил видеозапись.
- Вы полагаете, что изобилие можно дарить? - Пахарь с сожалением
посмотрел на Минского. - Давайте немного отвлечемся. Вы вот цитировали
Вернадского, а я вам хочу напомнить слова другого мыслителя. В его главной
книге беседуют два мудреца - добрый и злой. "Видишь сии камни в этой
пустыне? - спрашивает злой. - Обрати их в хлебы, и за тобой пойдет
человечество, как стадо". На что добрый отвечает: "Не хлебом единым жив
человек".
- Это евангельская притча...
- Да. Но мыслитель, о котором я говорю, пошел дальше. Он предвидел, что
в наше время в изобилии будет произведен не только хлеб материальный, но
и, так сказать, хлеб духовный. Вы вот скоро сумеете дать человеку пищу где
угодно и сколько угодно. Но что нам мешает сотворить ему и все остальное -
тоже в неограниченном количестве: и радость, и печаль, и красоту, и
любовь? "Мыльные клубы" - что это, как не места, где человек вкушает ловко
приготовленную пищу духовную?
- "Мыльные клубы" привлекают только обывателей.
- Ну и что? Важно, что найден принцип, способ смоделировать жизнь
человека, исходя из его индивидуального вкуса. Сейчас это делается по
обывательскому вкусу, по законам китча. Но вопрос только во времени.
Подождите, научатся ублажать и нас, интеллигентов. Такую тонкую духовность
состряпают на компьютерах, что мы тотчас слюни пустим. Мне, кибернетику, о
таких вещах лучше судить. И я вам говорю: мы уже близки к этому! А тут еще
вы со своим изобилием. Человечеству в таких обстоятельствах крышка, вы
понимаете? Мыслитель, которого я имею в виду, предвидел это еще в XIX
веке. Он говорил: "Тогда будет отнят у человечества труд, личность,
самопожертвование своим добром ради ближнего - одним словом, отнята вся
жизнь, идеал жизни".
Минский прищурился:
- Достоевский?
- Да, - кивнул Пахарь. - Подумайте над его словами.
Биолог скептически посмотрел на Пахаря.
- Вы знаете человека, который готов дать каждому все, что тот пожелает?
- Можно сказать... знаю.
- В таком случае поздравляю: вы знакомы с господом богом.
- Не нужно шутить, - скривился Пахарь.
- Я не шучу. Наша беседа выглядит интересной, но далекой от практики. Я
не верю, что человечество вот-вот будет закормлено хлебом духовным. Его
никогда не хватит.
- Почему?
Минский пожал плечами.
- Но это же очевидно! Потребности человека бесконечны. На всем
протяжении истории людям всегда чего-нибудь не хватало. Удовлетворялись
одни потребности - возникали другие.
Пахарь опять невесело усмехнулся:
- Когда-то люди думали, что число звезд на небе тоже бесконечно. Но вот
астрономы нашли способ подсчета, и оказалось, что в каждом полушарии
земного неба можно одновременно видеть не сто миллиардов, не сто
миллионов, и даже не просто миллион, а всего-навсего шесть тысяч звезд.
Вот так "бесконечность"! Я говорю это к тому, что представление о некой
величественной бесконечности возникает у нас часто на самом пустом месте -
просто из-за того, что мы не имеем способа и системы отсчета. Как
исчислить потребности человека? Мы не знаем. И вот уже бесконечным нам
представляется то, чего просто очень много. Эта картина типична. Познавая
себя, мы то и дело попадаем в ситуацию кретина, умеющего считать только до
десяти. Этот кретин сидит в комнате, где кто-то распотрошил толстую книгу
под названием "Человек", и пытается привести все в порядок. Естественно,
при каждой попытке сосчитать количество страниц несчастный приходит к
выводу, что число их бесконечно.
- А потом приходит умник, овладевший системой счета, и быстренько
разбирается в проклятой книге, так? - иронически продолжил Минский. - Вы
забыли об одном обстоятельстве: книга все время пополняется новыми
страницами, ибо человек развивается, живет, а значит, поступает порой
весьма неожиданным образом. Никакая система, даже самая совершенная, его
зигзагов не предусмотрит.
- Да почему же и не предусмотреть? - деланно удивился Пахарь. - Ведь
человек, что бы он ни делал, есть часть природы. Вдумайтесь в это: часть,
то есть нечто ограниченное, определенное. Во всех своих проявлениях
человек конечен - уж это факт! Скорость его умственных и психических
реакций - величина определенная и вовсе не бесконечная, зрение и слух не
охватывают всего физического спектра, емкость памяти ограничена, а уж
способность воспринимать и перерабатывать информацию в сравнении с машиной
и вовсе ничтожна.
- Но зато дух, дух человеческий безграничен! - воскликнул Минский, -
Человеку ведь нужна не просто радость, а все на свете, вся жизнь, то есть
борьба за истину, любовь, страдание... Нужна вся полнота человеческих
отношений!
- И вы опять же полагаете, что эта "полнота" - величина бесконечная?
- Разумеется! Как же иначе?
Пахарь с грустью посмотрел на Минского.
- Согласитесь ли вы с тем, - спросил он, - что в человеческом языке
сконцентрировано все основное содержание духовной и практической жизни
людей? Что понятия языка, все эти синонимы, антонимы и производные
конструкции максимально отображают многообразие человеческих отношений?
- Да, соглашусь.
- Так вот, еще в 1975 году кибернетики подсчитали, что даже в наиболее
развитых языках - таких, как английский, итальянский, русский, -
содержатся средства для выражения лишь двухсот отношений между людьми. И
этого, оказывается, вполне хватает для описания всего многообразия мира,
который реально окружает человека и создается его воображением.
Согласитесь, двести - еще не бесконечность... Да и что говорить о
бесконечности - вы посмотрите вокруг. Многим только кажется, что их
потребности безграничны. А дайте им побольше хлеба да зрелищ, да питья, да
женщин - они и утешатся!
- Я, конечно, не моралист и не философ, - ответил Минский, - но я
твердо знаю одно: человек никогда не согласится с тем, что достиг конца.
На его пути могут встать самые заманчивые, самые приятные тупики и
ловушки, но он всегда найдет в себе силы бунтовать против них...
Последние слова Минского потонули в крике Дина, лицо которого вдруг
наложилось на видеофильм:
- Шеф, мы все заперты!.. Происходит черт-те что!.. Брейкер ушел!..
Минский...
Экран погас. Но я уже и сам видел, что брейкер начал действовать.
Усилив свое биополе, он породил настоящую фантасмагорию. Или это компьютер
начал войну против нас? Раздумывать было некогда. Пространство вокруг
искажалось и вытягивалось, словно в видениях наркомана. Две стены моей
комнаты наклонились друг к другу, почти превратив ее в трехгранную призму,
а пол медленно разъезжался, открывая стальную решетку, из-под которой
пучилась белая тестообразная масса, жирные отростки которой уже выползли
на середину.
Я схватил бластер и выскочил в коридор. Стены его тоже куда-то
заваливались, тягучая белая масса толстым слоем покрывала пол. Весь отель
словно погружался в молочный кисель. Нигде не было видно ни души. Номер
Пахаря тоже был пуст. Скользя и разбрызгивая липкую массу, я бросился по
отпечатавшимся следам. Из-за дверей, мимо которых я пробегал, порой
доносились глухие удары - люди пытались выбраться. Но я не мог
остановиться, чтобы помочь им. Следы Пахаря (если это были его следы) вели
на верхние этажи отеля, и судя по тому, что они еще не заплыли, он не
успел далеко уйти.
Я взбирался по скользкой лестнице на предпоследний этаж, когда наверху
раздался грохот, переходящий в резкий свист. Стреляли из бластера.
Возможно, кто-то из моих ребят. Или стреляли в них. Я осторожно выглянул в
коридор. Следы Пахаря шли налево и исчезали в темном провале посреди пола.
Туда же ленивыми струями стекала масса, а сама мрачная дыра медленно
затягивалась сдвигающимися плитами и вот-вот должна была исчезнуть совсем.
Только сейчас я осознал, в какую трудную погоню пустился. Пахарь щедро
демонстрировал свою способность проходить сквозь полы и стены.
Поскольку след брейкера был потерян, следовало найти кого-нибудь из
наших. На этом этаже наблюдение вел Дин. Я осторожно двинулся к его
комнате и еще издали понял, что слышал в работе его бластер. Дверь номера
была разбита выстрелом изнутри, а следы Дина исчезали под стальной стеной,
замкнувшей коридор. С помощью таких тупиков брейкер мог отгородиться от
кого угодно. Я двинулся назад, и в этот миг где-то рядом прогремел еще
один выстрел. Я кинулся вперед, зная, что в номере Дина есть окно.
Обжигаясь и разрывая одежду о горячие зазубрины, я протиснулся через
разбитую дверь в комнату и распахнул иллюминатор. Он выходил на уровне
второго этажа во внутренний дворик - атриум; там был устроен зимний сад,
но сейчас его медленно заволакивал белый едкий дым горящей пластмассы. В
этом дыму кто-то двигался.
- Эй! - крикнул я.
Это был Пахарь. Прихрамывая, он пересекал атриум и, оглянувшись на мой
голос, поднял руку. Я мгновенно пригнулся, но выстрела не последовало.
Вместо этого кто-то с чавкающим звуком дохнул мне в спину. Обернувшись, я
увидел, что выход, проделанный Дином, исчез. На его месте стояла глухая
металлическая стена с пятнами машинного масла. Совсем недавно она, видимо,
была полом где-то в технических службах. Третий раз я оказывался в тупике,
а Пахарь беспрепятственно уходил дальше. Настороженное внимание, с которым
я преследовал его, начинало переходить в злость. Я уже прикидывал
расстояние до поверхности атриума, когда заметил, как забурлил белый
кисель вдоль одной из стен. Сунув руку в тягучее желе (оно оказалось
теплым), я нащупал узкую щель. Она явно расширялась. У меня не было
времени ждать, когда стена поднимется достаточно высоко, и, обмотав голову
рубашкой Дина, я прополз под стеной. Впечатление было такое, будто я
нырнул в кремовый торт. В соседнем номере дверь оказалась незапертой, и,
выбравшись в коридор, я рванулся на последний, самый верхний этаж.
Проклятый брейкер! Устроив такую фантасмагорию, он, будучи обнаруженным,
наверняка попытается удрать с Амброзии на спасательной ракете. Ярость, с
которой я думал об этом, была вызвана еще и тем, что мне только сейчас
стал ясен план его бегства.
Я оказался прав. Пахарь, уже в скафандре, возился у аварийного выхода
на поверхность, когда я подсечкой сзади сбил его с ног. Он с грохотом
ввалился внутрь кессонной камеры. В тот же миг дверь за нами закрылась.
- Назад! - закричал Пахарь, отталкивая меня. - Здесь смерть!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг