гелиоцентрической истиной наших дней.
- А я и не подозревал, что Европа так отстала от России, - с некоторым
сарказмом заметил Гете.
- Тем не менее это факт. Вот вы даже имени Пушкина не слыхали, между
тем ваши стихи у нас каждая губернская барышня знала наизусть, а в тысяча
восемьсот двадцать шестом году вас избрали почетным членом Российской
академии.
- Об этом я и правда не подозревал.
- А все потому, что Европа по-детски эгоистична, самодовольна и ничего
не видит дальше своего носа. И вот спрашивается: а какие, собственно, у
нее на это имеются основания?! У нас в России любой старшеклассник
образованней вашего сенатора, русская женщина - существо утонченное, как
субъективный идеализм, культурный русак настолько человек будущего, что он
представляет собой категорию, непостижимую для Европы. Вы же, то есть
представители романо-германской группы, - главным образом взрослые дети,
которые набивают карманы дрянью, с умным видом беседуют о преимуществах
стирального порошка и любят песенки про собак. Немудрено, что в то время,
как в России создавалась литература порядка интегрального исчисления,
Бальзак дотошно описывал быт пройдох, Диккенс оплакивал свое детство и
творил анемичные сочинения нелепейший из бессмертных Виктор Гюго.
- У Виктора Гюго, - сказал мой великий немец, - в романе "Собор
Парижской Богоматери" есть одна ошибка, непростительная для такого
крупного художника. Когда он описывает ночную столицу, заполненную толпами
горожан, то часто дает цвета. Между тем в темно-мутной среде и только при
условии факельного освещения различимо лишь сумрачно-желтое и глубокая
синева.
Я сказал:
- Только в мое время у европейцев появились более или менее серьезные
писатели, вроде Марселя Пруста, да и те поди Достоевского начитались. Из
чего Европа чванится - не пойму!
- Полагаю, - сказал Гете, - русские сами виноваты в том, что Европа
смотрит на них с чувством некоторого превосходства, вернее, изредка
вспоминает о существовании России с чувством некоторого превосходства,
когда у вас случается очередной скандал. Помню, в тысяча восемьсот
двадцать четвертом году только и было разговоров в Веймаре что о
наводнении в Петербурге. Причем наша публика не столько соболезновала
несчастным, сколько изумлялась дикому гению Петра Первого, который по
своей деспотической прихоти построил новую столицу посреди местности,
вовсе непригодной для существования человека. Это тем более странно, что
русскому императору показывали дерево, на котором вода Невы оставила очень
высокую отметину, но вместо того, чтобы прислушаться к советам
осмотрительных людей, Петр велел это дерево срубить, как персидский царь
Дарий приказал выпороть Мраморное море. Не сомневаюсь в том, что если бы
Фридрих Великий приказал построить новую столицу на Мазурских болотах, его
упрятали бы в сумасшедший дом, а в России все сошло донельзя гладко, если
не принимать во внимание несколько тысяч рабов, которые погибли от голода
и болезней.
- Что правда, то правда, - сказал я, - с царями нам действительно не
везло. У вас Фридрих Великий вольнодумцев привечал, ваш герцог Карл-Август
все театры строил, а у нас, в то время как Спиноза выдумывал свое
богочеловечество, колдунов в нужниках топили, Петр Великий людей аптекарям
на вивисекцию отдавал, при императрице Елизавете аристократам чуть что
резали языки, а уж в Сибирь угодить за какие-нибудь путевые заметки - это
и поныне в повестке дня. Но обратите внимание: беззаконие, произвол,
предварительная цензура, а между тем русские знают французскую литературу
лучше самих французов, - к чему бы это?..
- Вероятнее всего, к тому, - предположил Гете, - что русские вечно
тщатся приобщиться к европейской цивилизации, ибо биологически они
принадлежат к европейской расе, и у них вечно ничего из этого не выходит,
ибо они душою и разумом азиаты.
Я сказал:
- Согласен, в Европе мы чужие, да ведь и в Азии мы чужие... Вообще
Россия не территория, а планета.
- Тем хуже для России. Европейцу, для того чтобы чувствовать себя
уверенно, вовсе не обязательно прочитать всего Шиллера, и даже не
обязательно знать о его существовании, а достаточно досконально владеть
своим ремеслом, которое обеспечивает ему хлеб насущный и независимость,
чтить закон и по воскресеньям ходить к обедне. В России же, насколько мне
известно, законы не чтят, дела своего не знают, к Богу относятся либо
излишне чувственно, либо непонятно враждебно, и поэтому ради душевного
спокойствия напропалую читают Байрона и Гюго. Русские спасаются
начитанностью, как англичане бытом, французы легкостью, итальянцы
ребячеством, немцы обстоятельностью, финны водкой. Что же касается
цензуры, то я даже в какой-то мере приветствую ограничение свободы печати,
хотя бы потому, что всякое стеснение окрыляет дух. Ничем не ограниченная
свобода ведет не столько к обогащению литературы, как к духовному
господству филистера и абсолютизации вкуса черни, которой по нраву
шарманка и кукольные представления в роде Пульчинеллы.
- Я тоже всегда считал, что цензурные притеснения благотворно влияли на
нашу литературу, побуждая ее развиваться внутрь, почему, кстати сказать, в
ней почти ничего нет о правах человека, а все больше речь идет о страдании
и душе. Но тогда тем более удивительно, что Европа перед нашей культурой
отнюдь не ломает шапку.
Гете сказал:
- Дело в том, что Европа скорее привержена ценностям народной культуры,
нежели культуры элитного слоя общества, а народной культуры в России нет.
- Позвольте, как это нет?! А частушки, а политические анекдоты, а
"хохлома"?!
- Я прежде всего имею в виду ту иерархию ценностей, сообразно с которой
строится существование человека. Скажем, даже в самой периферийной
немецкой деревушке крестьянские дома опрятны и красивы, ест немец
аккуратно приготовленную пищу при помощи вилки и ножа, еще в семнадцатом
столетии немец читал по утрам газеты, а по субботам отдыхал с приятелями в
кегельбане за кружкой пива. А у вас?
- А у нас в квартире газ! - вспылил я, но, впрочем, немедленно взял
себя в руки и продолжал. - В периферийных деревушках ничего этого у нас
нет. Какая-нибудь дворняжка, которой хозяин по пьянке отрубил хвост, -
это, положим, есть, а кегельбанов, конечно, нет. Зато у русских
несравненно выше культура человеческого общения, и вечера напролет у нас
не спорят о котировке ценных бумаг на бирже. Вообще средний немец -
извините, это я, кажется, повторяюсь, - средний немец по сравнению со
средним русским есть престарелый ребенок, которого и огорчает чепуха, и
радует чепуха. Ну как же он не ребенок, если он может жить интересами
городского Общества арбалетчиков и часами таращиться на театрализованные
шествия, которые бывают по выходным!..
- Я скажу больше, - добавил Гете, - немцы такие болваны, что во время
революции сорок восьмого года они прежде всего потребовали от властей,
чтобы в театрах простонародье допускалось в партер и бельэтаж!
- А у нас в девятнадцатом году собирались обучить эсперанто всю Красную
Армию, чтобы революционные солдаты и матросы, которые "Мы на горе всем
буржуям Мировой пожар раздуем", могли свободно общаться с испанскими
пролетариями где-нибудь на берегу Бискайского залива и обращать их в свою
религию. Из чего я с прискорбием заключаю, что русские тоже большие дети.
Ну как же они не дети, если охотно дали себя обмануть компании мрачных
доброжелателей, обещавших через два-три года устроить рай!..
Гете сказал:
- То-то и оно, что простонародье везде пребывает в перманентном
состоянии детства и только время от времени впадает в стадию младенчества,
что случается в периоды социально-политических потрясений, когда у черни в
очередной раз зубки режутся, когда у нее поднимается температура и
развивается агрессивность. В свою очередь, и культурные люди повсюду одно
и то же, независимо от национального и расового самочувствия, по крайней
мере, я знаю немало немцев, с которыми можно вечер напролет проговорить о
переселении душ, и как-то меня посетили двое знатных русских, которые
полчаса молчали и смотрели на меня, как на гиппопотама, сбежавшего из
зверинца.
Я сказал:
- К сожалению, культурные люди не делают погоды ни в Австралии, ни в
Европе.
Гете сказал:
- Я бы этого не сказал. Все зависит, как ни странно оно покажется, от
того, какое детство выдалось у нашего обывателя, счастливое или злое.
Немцы сравнительно наивны потому, что они отбесились еще во времена
Реформации, что быт немецкого простонародья установился, утрясся, что
пришли в равновесие его возможности и запросы, и, в сущности, это великое
достижение цивилизации, что немца и огорчает чепуха, и радует чепуха. Ибо
это означает, что он оставляет политикам делать политику, а литераторам
делать литературу. Русское же простонародье безумствует оттого, что
общество еще пребывает в стадии броуновского движения, что в нем творится
бедлам, и люди еще не разобрались между собой, кому следует заниматься
политикой, а кому должно писать стихи. Поэтому в России все знают все,
толкуют о высоких материях и ни одного дела не доводят до логического
конца. А ведь это катастрофа, когда больше одного процента населения
страны толкует о высоких материях и меньше одного процента следит за
котировкой ценных бумаг на бирже, ибо это означает, повторяю, что общество
находится в состоянии хаоса и беды. Если бы у склонности русских к
отвлеченному умствованию была какая-то иная причина, кроме вздорного
характера и неспособности к последовательному труду, то вряд ли они
столетиями существовали бы в условиях деспотии. Вот вы похваляетесь, что у
русских высока культура человеческого общения, что они знают французскую
литературу лучше самих французов, что у вас любой старшеклассник
образованней нашего сенатора, но тогда ответьте, пожалуйста, почему этими
небожителями испокон веков управляют людоеды и дураки?
Я сказал:
- А потому, что русские в крайней степени самобытны, что какие бы то ни
было европейские институции им тесны...
- Пожалуй что так, - согласился Гете, - особенно если к категории
самобытного мы отнесем сиамских близнецов, бородатых женщин и некоторые
особенности африканской кулинарии.
- Но самобытны не в смысле избыточных качеств, вступающих друг с другом
в нескончаемые противоречия, хотя и в этом смысле тоже, а в том смысле,
что вот немцы проголосуют раз в четыре года в пользу социалистов или
христианских демократов и очень рады, а русские придут к избирательным
урнам и отдадут свои голоса первой футбольной лиге или кордебалету
Большого театра, и при этом совсем не рады.
- На такие саркастические выходки, - сказал Гете, - англичане были
способны только при Иоанне Безземельном, а немцы - в эпоху Крестьянских
войн. Из этого я делаю заключение, что русские не лучше и не хуже немцев,
просто им как нации предстоит еще некоторый путь развития до той стадии,
когда о существовании Шиллера будет известно довольно узкому кругу лиц.
- Эх, ваше превосходительство! - с горьким выражением сказал я. -
Последнюю радость вы у меня отнимаете!
- Что делать, что делать... - как бы в спешке ответил Гете.
Ответил и мгновенно исчез, точно картинка с телеэкрана.
Мужики не соврали: в тот день мы действительно частью подбирали пустые
бутылки в Сокольническом парке, частью нищенствовали возле метро, в том
месте, где начинается ряд ларьков. С чего Красулин взял, что у нас с
Волосковым имеются задатки к этому последнему занятию, - не пойму. (Кстати
замечу, что в лице моем, кажется, нет ничего, вызывающего сострадание или
жалость, а в характере - того простодушия, граничащего с нахальством,
которое отличает гениальных писателей, страховых агентов и наглецов.)
Подавали нам редко, исключительно мелочью, и один молодой человек
вручил по ломтю краковской колбасы. Но вообще роль городского попрошайки
показалась мне занятной и даже острой, всего скорее по той причине, что
это все-таки была роль, а кроме того, я был все время сосредоточен на
лицах прохожей публики и поневоле заметил то, чего раньше как-то не
замечал. Именно я заметил, что лица у всех, на кого ни погляди, мрачные,
замученные, как бы спрятавшиеся в себя и словно бы томимые одной и той же
тяжелой мыслью.
Я сказал:
- Интересно, о чем они все думают, Волосков?
- А я почем знаю, - последовало в ответ.
- Вон идет парень в бейсбольной кепке, и такое у него, заметь,
выражение на лице, точно он обмозговывает теорию относительности. А ведь
вряд ли его терзает теория относительности, скорее всего он, подлец,
думает о том, как бы выманить у тещи антикварное канапе.
- Пускай он лучше думает о канапе, целей будет.
- Это ты о чем?
- О том, что я в течение пятнадцати лет занимался отечественной
историей и в результате пришел к выводу, что единственно органичное для
русского человека государственное устройство - это реальный социализм, на
чем, как ты понимаешь, и погорел. Собственно, само понятие "реальный
социализм" эти люди со Старой площади похитили у меня, только вложили в
него превратное содержание. Поэтому на практике у них получился
подслащенный феодализм, а я с ноября шестьдесят девятого года формально
растворился в небытии.
Больше в тот день мы с Волосковым не говорили. Некоторое время я
развлекал себя тем, что каждого потенциального милостивца рисовал у себя в
воображении усопшим, в гробу и с венчиком на челе, так что мне в конце
концов даже стало не по себе в окружении будущих мертвецов. Затем мне
пришла в голову очередная дельная мысль насчет вящего обустройства
российской жизни: я подумал, что если бы каждый гражданин, хотя бы по два
часа в день, простаивал с протянутой рукой, это было бы полезно и для
кармана, и для души.
Бдение четвертое
В субботу вечером я с нетерпеньем дожидался моего великого немца, так
как у меня возник к нему вопрос чрезвычайной важности, который я почему-то
не удосужился задать прежде. (Я вообще от природы несколько туповат,
начитан, понятлив, восприимчив и все-таки туповат, из чего я делаю
заключение, что в одно и то же время можно быть сравнительно умником и
сравнительно дураком.) А Гете все не шел. Уже замолчало радио у соседей,
уже со всех сторон до меня доносился храп, когда наконец Гете пролез
сквозь стену, как пролезают через дырку в заборе, приятным движением
одернул на себе фрак, уселся в кресло и дал знак рукой, что ему надо бы
отдышаться.
- Инда взопрел, - сказал он примерно через минуту, а я подумал: "Откуда
он набирается этих слов?" По совокупности фактов я пришел к заключению,
что я у Гете не единственный собеседник, что, может быть, он ходит
поговорить не только куда-нибудь в район Тишинского рынка, но и удаляется
во времена Москвы стародавней, когда еще были в ходу эти реликтовые слова.
Одно было решительно непонятно: почему он является по ночам не в Германии,
а в России.
Я сказал:
- Чтобы в дальнейшем не рвать нить нашего разговора, давайте вы сначала
выскажетесь в адрес Ньютона и по поводу учения о цветах.
- Охотно, - согласился великий немец. - Шиллеру досталась в наследство
некоторая недосказанность у Шекспира, Байрону - пессимистическая тенденция
Юма, а мне, бедняге, - одни ошибки Исаака Ньютона, из которых, собственно,
выросло мое "Учение о цвете".
- Прекрасно! А теперь у меня вопрос: если вы существуете как дух, то,
стало быть, существует загробный мир?
- Как вам сказать... - отозвался Гете. - И да, и нет. То есть как бы
существует и как бы не существует. Насколько я понимаю, огромное
большинство людей умирает полностью, вместе со своей плотью, а
незначительное число продолжает существование в качестве духов, которым,
впрочем, дано облекаться в плоть. Этих последних я частенько встречаю на
земле в природном обличье и даже в одежде своей поры. Живые их не замечают
в толпе, а я сразу узнаю, и не по одежде даже, ибо таковая может быть
нейтрального характера, а по ненормальному цвету глаз. Представьте, как-то
на Большой Грузинской я встретил Ньютона! И неприятная же у него
физиономия, просто как у лавочника, дающего деньги в рост!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг