попер, сам себе свинью подложил. Но это - ладно, это себе. Но ведь он-то
по-честному! А наткнулся на глухую стену... Короче, разговора не
получилось.
Серегины рапорты, хотя тот и не жаловался, не плакался, окончательно
убедили Новикова в том, что общего языка найти не удастся. Он вообще не
знал, как быть. Позиция Сергея его обескураживала - ведь в конце-то концов
это он, именно он, Новиков, должен был затаить злобу на ловкача-соперника,
испытывать к нему неприязнь. Но не наоборот!
Все это сбивало с толку. Иногда Николаю хотелось отыграться на этом
наглеце. А почему бы и нет?! Разве он не заслужил этого?! Или все прощать,
подставлять левую щеку?! Ведь ему, как сержанту, как командиру, ничего не
стоит загонять волею судеб посланного в его взвод обидчика до полного
изнеможения, до того, чтоб отстал, наконец от... Нет, осознание того, что
слепая, тупая ревность и дурацкая, годная для французских романов месть
осложнят и без того крайне запутанные отношения не только лишь с самим
Ребровым, но и с отдалившейся теперь от него, Новикова, Любой
останавливало. Николай сдерживал себя, мучительно искал выход. И не
находил его, выбиваясь из колеи, нервничая и кляня все на свете, но затаив
свои переживания в себе.
Ни один человек в части не смог бы сказать, да что там - сказать, подумать
даже, что с сержантом творится неладное. Николай внешне, как и обычно, был
подтянут, уравновешен и непроницаем. На занятиях эта его подтянутость
служила примером. А в свободное время он и смеялся и шутил наравне со
всеми, будто и не лежал камень на сердце.
Две недели они сосуществовали под одной крышей, будь то казарма, столовая
или солдатский клуб, под одним небом - на плацу и в поле, да и везде: в
бане, в наряде, в курилке, сосуществовали, стараясь не встречаться
взглядами. И все равно каждый ощущал присутствие другого.
Бежать от этого было некуда.
Разговор в курилке стал для Сергея откровением. Все обрушилось на его
голову столь неожиданно, что он, подобно застигнутому хищником ежу или
дикобразу, сразу же ушел в себя, выставив наружу лишь колючки - для
самообороны, чтобы хоть как-то скрыть пылающую рану. Если бы не
строжайший, не оставляющий почти ни минуты свободного времени распорядок
дня, если бы не чрезмерные, выматывающие после беззаботного житья в
последние месяцы на гражданке нагрузки, которые вышибали из сознания все
мысли, кроме одной, - мысли об отдыхе или, по крайней мере, короткой
передышке, если бы не все это, он бы не выдержал. Именно это спасало его,
не давало раскисать, вытягивало из болота самомучительства и душевных
терзаний.
Он с нетерпением ждал, когда они примут присягу, когда кончится этот
занудный, тоскливый карантин. После этого будут пускать в увольнения - и
все можно будет выяснить на месте, все можно будет разузнать у самой Любы.
Внутренне он почти смирился с ее прошлым, ранее неведомым ему - ну мало
ли, бывает и так. Донимала досада, что узнать об этом прошлом привелось не
от нее самой. В глубине души он давно уже простил ей это прошлое и,
наверное, смог бы себя заставить забыть о нем... Если бы не живое
напоминание, присутствующее рядом в образе сержанта.
Сергей намеренно избегал встреч с ним, чтоб не бередить свежую рану, уже
начинавшую затягиваться, - ведь что было, то было, и не ему винить ту,
которая заслонила собою все вокруг, ведь если что и было, так это же до их
знакомства, а раз так, то, почитай, и не было! Но как не встречаться в
одном взводе с сержантом?!
И еще Сергея пугала возможность повторения такой же истории с ним самим:
ведь он здесь, а она - там, одна, молодая, привлекательная, притягивающая
к себе... Сергей настойчиво гнал от себя эти мысли, но они возвращались
вновь и вновь. Да еще это проклятое, совершенно ненужное и нелепое чувство
вины перед Новиковым! Ну в чем он виноват?! Он что, отбил у солдата его
суженую? Что, вот так, взял и отбил, как последний подлец?! Ведь нет же!
Нет!! Откуда он знал?! Может, он и вообще к ней не подошел бы тогда, если
б знал?!
Все перепуталось. И ни единого кончика из этого нелепого клубка не
торчало, не за что было потянуть, чтоб распутать.
А до присяги было еще далеко. До окончания учебки еще дальше.
Но время шло. День за днем. Одинаковые и заполненные занятиями - проходили
минуты и часы, складывались в сутки, а потом и недели. И порой тягостные
мысли покидали его надолго - жизнь брала свое.
Ошметки глины не хотели отставать от полотна короткой саперной лопаты.
Приходилось постоянно обтирать ее о траву, это утомляло больше всего.
Сергей, скашивая глаза направо, завидовал Суркову.
Тот был всего в полуторах метрах, но как раз через них пролегала невидимая
граница в грунте - Сурков метал изпод себя жирный и мягкий чернозем. Он
уже наполовину вырыл свой окоп. А у Сергея и первая и вторая половина были
еще впереди.
Отрывая от неподатливой земли по крохотному кусочку, он частил, надеялся
быстротой взять свое и не отстать от прочих. Спина взмокла, по лицу катил
смешанный с пылью пот. Копать приходилось лежа на боку, как в "боевой
обстановке".
Сержант издалека наблюдал за работой взвода, и под его внимательным
взглядом переменить положение или хоть чуть приподняться не было
возможности. Приходилось выносить и боль в затекшей пояснице, и пот,
застилающий глаза, и все прочие неудобства. Сержант засек время и следил
теперь, чтобы все постарались уложиться в нормативы. Объяснения и
неудобства в расчет не принимались.
Сергей знал об этом и вгрызался в глину с остервенением, с лютой злостью
на нее, не обращая внимания на усталость.
- Ну до чего ж ты ретивый малый, как я погляжу! - донеслось слева.
Там ковырялся в такой же глине Черецкий. Слова его прозвучали зло,
несмотря на явную одышку.
Сергей молчал, делал свое дело, даже не повернул головы, будто Черецкий не
к нему обращался.
Но тот был настырным.
- Слушай, Серега, ну чего выкладываться? Мы ж в этой глине, как черви,
завязнем, все равно не уложимся. - Черецкий заговорил мягче, ему было так
же нелегко. И он искал поддержки.
- Дело хозяйское, - не оборачиваясь, буркнул Ребров. Черецкий сорвался:
- Да ты, баран, простых вещей усечь не можешь! Не соображаешь, что ли,
если мы все скажем, что грунт паршивый, что только динамитом возьмешь, -
ну чего он нам сделает?! Ты оглох, что ли?! Серый, балда! На нас же, на
дураках таких, мир стоит! А мы - терпеть, да! Пускай другой участок дает!
Вон хотя бы как у этого салабона Сурка!
- Встать нельзя, а то б я тебе по роже дал, - без особого пыла произнес
Сергей. - Тебя ж никто не обзывает!
- Да ладно, фрайср нашелся, обиделся на слова! Я ж не со зла, а ж для
общей пользы...
-Да как хочешь! А я буду здесь рыть, уложусь или нет - видно будет, не
расстреляют же, чего боишься? Не-е, Боренька, сам ты фрайерок!
Черецкий перевалился на спину, раскинул руки по сторонам. Ему надоело
упрашивать и разобъяснять - верно говорят, каждый сам за себя, думалось
ему.
- Ну и рой, чтоб тебя...! - процедил он уже без злости, почти спокойно.
Сурков доканчивал свой окоп. Он вполз в него и старательно оглаживая
лопатой земляную насыпь перед собой, бруствер укреплял. Уши его, обычно
нежно-розовые, побагровели, он тяжело, но удовлетворенно сопел, поглядывал
по сторонам.
- Радуется, ударничек, всех обошел... - с сарказмом выдавил из себя
Черецкий. На лице его горела недобрая ухмылка. - Эй, Сурок, ты чего это
там - быстрее положенного, что ли, перестраиваешься?! Думаешь, на лычку
больше дадут или в прорабы назначат, а? Эй, Хомяк, твою мать! Ты что,
старших не уважаешь? А ну ползи сюда, старику подмоги!
Несмотря на то что предложение Черецкого об искусственном разделении ребят
в учебном взводе на "стариков" и "салаг" не прошло в силу своей очевидной
бестолковости и надуманности, сам автор этой новации не отказывал себе в
удовольствии иногда помечтать, вообразить себя старослужащим, даже
"дедушкой". Правда, на этой почве Борька уже получил пару оплеух, да и сам
раздал не меньше - но уж очень ему, видно, было приятно, ну никак не мог
смириться.
- Ничего, Боренька, тебе-то вот настоящие старики, как распределят по
частям после учебки, устроют житуху, попомни мое слово! - сказал Сергей,
не переставая орудовать коротенькой лопаткой, будто заводной.
- Я сам кому хошь устрою! А эту помесь Сурка с Хомяком сегодня же вечером
научу быть почтительным, он у меня еще солдатской присяги не проходил! -
отпаривал Черецкий. Он по-прежнему отдыхал, благо, что сержант на дальнем
фланге возился с кем-то, что-то показывал и растолковывал. - Он у меня
настоящим солдатом станет!
- Тебя самого присягать надо! - выкрикнул молчавший до этого Леха Сурков.
- И это запишем, и это учтем! - Черецкий залился ехидным,
нервически-деланным смехом.
- Боря!
- Чего тебе?
- Я все хотел спросить у тебя - чего это ты такой злойто, тебя чего,
обделили чем-то в розовом детстве или папа тебя с яслей пивком подпаивал,
да не допоил?! Ответь, пожалуйста! - Сергей, перевернувшись на другой бок,
уставился на Черецкого.
Тот ошалел, выпучил глаза - то ли от неожиданного вопроса, то ли от
прямого попадания.
- Ну, не хочешь - не отвечай.
Сергей снова судорожно вцепился в лопату. Опустил лицо вниз: из-под глины
начинал проступать песок. Он копнул еще несколько раз и, убедившись, что
не ошибся, крикнул:
- Нажми, Борька, дальше легче пойдет!
Черецкий недоверчиво поглядел на Реброва, но, увидав выбрасываемый тем
наверх желтенький песочек, схватил брошенную лопату и с силой вонзил ее в
глину.
Новиков не спускал глаз с циферблата часов, наверное, время, отпущенное
уставами на окапывание, подходило к концу. Проще было самому рыть землю,
чем наблюдать за этим процессом и бездействовать, по крайней мере, ему так
казалось.
Наконец он приподнялся с бугорочка, на котором сидел последние пять минут,
и не спеша пошел вдоль линии окопов, отмечая что-то у себя в блокнотике.
Сергей чувствовал, что он не успевает, но поделать ничего не мог - Новиков
подходил все ближе и ближе. И если бы в запасе оставалось хотя бы две-три
минуты, он отрыл бы до конца эту ненавистную земляную щель. Но в запасе не
оставалось и минуты!
Черецкий уже понял, что дело безнадежное, и сидел рядом с неглубокой своей
ямкой, прямо на травке, терпеливо ожидал приближения сержанта. Но не
так-то он прост был. Сергей заметил, что Борька успел вымазать грязными,
глинистыми руками все лицо и принялся вдруг дышать словно загнанный
жеребец, почти так же поводя боками, а уж рот разевал - куда там жеребцу!
Но получалось довольно-таки натурально.
Когда сержант подошел вплотную, Черецкий с маху ткнул лопаткой в землю, да
так, что попал в камень или кирпич - конец лезвия чуть согнулся, и
Черецкий будто в сердцах хлопнул ладонью по колену.
- Кремень, зараза! Ну не берет, товарищ сержант, хоть ты лопни!
Новиков поковырял мыском глиняные комья и кивнул понимающе, поставил
галочку в своем блокноте.
Черецкий почти сразу же перестал "задыхаться" и чертыхаться и незаметно
подмигнул Сергею: знай, мол, наших.
- У вас, Ребров, то же самое, грунт тяжелый? - на ходу произнес Новиков,
уже собираясь поставить еще одну отметку.
- Нормальный грунт, - ответил Сергей, глядя в сторону. Ему только ваньку
валять еще не хватало. - Глина с песком.
- А что ж не уложились-то? - Новиков хотел, чтобы вопрос прозвучал как
можно более бесстрастно. Но ему это не удалось - легкий оттенок сожаления
лег сверху и придал его словам некоторую глумливость.
Сергей не оправдывался.
Неизвестно, как бы складывались события, но многие ребята из взвода уже
сгрудились вокруг, прислушивались. Новиков успел пожалеть, что не
поддержал просьбу Сергея о переводе в другой взвод, его рапорт Каленцеву.
Но сказал то, что должен был сказать:
- Придется повторить.
Все замерли. Кто-то присвистнул. И ждали, ждали продолжения. Черецкий
из-за спины сержанта выразительно пощелкивал себя пальцем по лбу. Сурков
сочувствующе разводил руками. Хлебников виновато улыбался.
- Зачет сдавать будете сегодня, в свободное время. Лично мне, рядовой
Ребров. Ясно?
- Так точно, товарищ сержант, - ответил Сергей.
У него в глазах мельтешила нахальная, ухмыляющаяся рожа Черецкого. И никак
Сергей не мог избавиться от этого гнусного видения.
"Салага, зелень пузатая, котелок медный! - И снова: Салабон! Внучек! Учить
тебя и учить! Зелень! - звучало у него в ушах противным шепотком. И
шепоток тот по тембру и высоте явно принадлежал Борьке Черецкому.
Са-ла-женок!" Но сам Борька стоял себе рядышком и рта ке раскрывал, лишь
кривился и щурился - эдак по-стариковски, поглядывал свысока. И надо бы
ему врезать было хорошеньхо! Да не место и не время. Сергей только сплюнул
под ноги сильно похлопал себя ладонью по пояснице.
Новиков объявил перекур и вновь двинулся вдоль окопов, вытаскивая на ходу
из кaрмана брюк пачку сигарет.
На фоне серого облачного неба фигура его казалось черной.
В обед Сергею передали письмо.
- Ты извини, - сказал парень из второго отделения, принесли вчера еще, да
тебя не докричались, я дневальным был, вот запамятовал немного.
Сердце екнуло и забилось часто-часто. Сергей не обратил внимания на
извинения - какие мелочи! Но... письмо оказалось от брата:
"Сергей, привет, братуха!
Видишь, как получилось, - я приехал, ты в армию ушел, забрили, что
называется. Ну да ладно, служи! Мне все четыре довелось отпахать на флоте
- от звонка до звонка, сам знаешь. А пишу тебе не просто так. Так бы и не
стал зря сантименты разводить. Хочу тебя порадовать - мать пошла на
поправку, и врачи-то не ожидали, и никто. Хотя ты, я знаю, этого еще не
просек, ты вечно сам в себе. Но все равно, не бревно же ты, должен
чувствовать. Скоро она сама тебе напишет... Ну давай, не буду тебя
отвлекать от службы да про дом напоминать, а то еще, глядишь, и
расплачешься, а тебе еще трубять и трубить, только начал. Пока! Привет
отцам-командирам и братишкам-годкам!
Ю.Ребров (без даты)".
"Не то, чего ожидал! Но все же, дай бог, мать поправится. Что ж это ему
выпало-то - и с одной стороны, и с другой, и с третьей! И сам - хорош
гусь! Все о себе да о себе, про мать и вовсе не думал, верно Юрка пишет:
бревно оно и есть бревно!" Сергею стало хуже, чем было, хотя казалось, что
хуже некуда. Но нет, есть, есть куда. Он представил себя со стороны, ну
как бы сам посмотрел на такого? Как? Да очень просто - гад он и есть гад:
невесту у служивого человека увел? увел! мать чуть не в гроб ложилась, уже
при смерти была, а он? хоть бы хны! все о себе да о себе! друзьями
надежными, верными - и то обзавестать не сумел! Точное есть выражение:
дерьмо в проруби! Очень точное! А Новикову Коляне надо в ножки еще
поклониться, что чан не своротил на сторону, а ведь своротил бы - и правда
его! Совсем Сергей расстроился, донельзя.
Пересдавать зачет, как и сказано было, пришлось после обеда, когда все
отдыхали. А отдых мимолетный в первые месяцы службы почитался за высшее
благо, за дар несказанный, чуть ли не сказочный.
Ребята провожали Сергея сочувствующими взглядами.
Мишка Слепнев задрал вверх большой палец: мол, не отчаивайся, все путем.
Ему легко было желать удачи, сидючи-то в курилке!
Обед был сытный - каши не жалели, гороха тоже, отпускали всю пайку на
пятьдесят шесть копеек в день, как и полагалось. А потому и голодных не
было, каждому желающему, если, конечно, укладывался по времени, без
скаредности наливали добавку - одинаково жидко-вязкую: где суп, где каша -
спервоначалу и не разберешь. И теперь большинство сидело у казармы -
немного осоловелые, разморенные. Какой-то счастливчик или просто нахальный
тип умудрился даже вытянуться на травке, под прикрытием кустов. Сергей,
разумеется, завидовал ему. Но случай у него был особый, и потому молить
сержанта о снисхождении было совестно, невмоготу. Да и не желал он никого
просить!
Шли молча, Новиков чуть впереди, Сергей за ним. В поле было безлюдно и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг