Николай вбирал в себя воздух и не чувствовал его, дыхания не хватало, в
голове стоял туман. Неужели эта Любина выходка настолько все переминила в
их отношениях?
Но почему? Ответ не приходил. Новиков расстегнул верхние пуговицы
гимнастерки, захотелось пить. Но встать не мог. Голова кружилась.
Он просидел минут сорок, прежде чем пришел в себя.
Голова прояснилась не сразу. И вместе с прояснением накатило вдруг на
Николая непонятное упрямство. От былой неуверенности и растерянности след
простыл. Нет, он обязательно настоит на своем! Он добьется своего! И
именно здесь, сейчас, с ней!
Он решительно поднялся, оттолкнувшись обеими руками от спинки скамьи. И
твердым уверенным шагом пошел к подъезду.
Если она не откроет, думал Николай, придется стучать и стучать до тех пор,
пока или дверь не сломается, или Валентина Петровна, Валюша, Валька не
отзовется!
Он взбежал по ступенькам наверх. И, не обращая внимания на неисправный
звонок, ударил кулаком в дверь... и та открылась, она была не заперта. В
чем дело? Николай точно помнил, как хозяйка щелкнула замком за его спиной.
Может, она вышла? Может, пошла поболтать с соседкой, а дверь забыла
затворить?! Он осторожно вошел внутрь, прошел по коридорчику. Дверь в
комнату была также чуть приоткрыта. И оттуда доносилось приглушенное
сопение, вздохи, шуршание. Там кто-го был.
Николай открыл дверь. И застыл. Да, от неожиданности он превратился в
колоду, застряв на пороге с поднятой уже ногой. То, что он увидал,
ошарашивало. Надо было по-быстрому уходить, пока не заметили, пока... пока
можно было улизнуть втихаря, выскочить из этой странной квартиры! Но он
опоздал, а может, просто очень растерялся. И для этого было основание.
Валентина Петровна сидела на диване спиной к Николаю. Халатик на ней был
распахнут, полы свисали почти до паркетин. И этот халат все загораживал.
Но Николай разобрал, что сидит она, поджав колени, привалившись к спинке
дивана или к подушке лежащей у спинки грудью, склонив голову. И не просто
сидит, а мерно покачивается, совсем немного приподнимая бедра, опуская,
поднимая... Халат был длинным и широким, все терялось в его складках. И
все же Николай заметил две торчавшие на уровне сиденья дивана розовенькие
ступни с крохотными пальчиками. И в самую последнюю очередь он увидел два
явно мужских башмака, торчавших из-под халата внизу, у пола.
Он дернулся было назад, но споткнулся, чуть не упал, кашлянул надсадно,
ухватился рукой за дверной косяк. Но его уже заметили!
Валентина Петровна замерла, спина ее напряглась, она еще плотнее припала к
тому, кто был сокрыт от взора Николая. Спина ее одеревенела. Но головы она
не повернула. Зато на плечах ее вдруг появились две большие руки, явно
принадлежавшие не ей. И почему-то сбоку, на уровне ее локтя, высунулась
из-за халата кудлатая темная голова, блеснули карие, почти черные глаза,
нижняя губа отвисла...
- Вот это номер! - прозвучало оттуда с нескрываемым удивлением. -Привет,
служака!
- Убирайтесь вон! - закричала Валентина Петровна, по-прежнему не
оборачиваясь. - Немедленно вон!
Она даже сделала попытку приподняться. Но тяжелые руки соскользнули с ее
плечей на бедра, надавили так, что даже издалека было видно, как они
погузились в мягкую плоть под халатом, удержали. Валентина Петровна как-то
сразу смирилась, затихла, размякла. Но обернуться и теперь не посмела.
Николай расслышал ворчаливое тихое и одновременно нежное:
- Ну чего ты, не надо, весь кайф поломаешь! Ну-у... - и послышалось
чмоканье. А потом прозвучало громко, несомненно, для незваного гостя:
-Заходь, служивый, располагайся, мы щас докончим и внимательно тебя
выслушаем! Чего столбом встал? Не видал, что ль, никогда?
Теперь Николай не сомневался - и голос, и кудлатая голова, и ботинки, и
лапы принадлежали Мишке Квасцову, известному своей "тонкой душой" и
одновременной непрошибаемостью. Таких нахалюг надо было еще поискать! Но
то, что Мишка, лоботряс и тунеядец, бабник и поддавала, сумел вот так вот
окрутить Любину сестричку, про которую ходили слухи, что она, дескать,
"синий чулок", старая дева, монашенка и вообще черт знает что... нет, это
было непостижимо! Все прокручивалось в голове у Николая с отчаянной
быстротой. И как-то параллельно стучала одна, маленькая и довольно-таки
паршивенькая мыслишка - он сам осознавал ее малость и паршивость, но не
мог избавиться от нее, не мог, и все! А мыслишка та была проста теперь
Валюха в его руках! Точно! Некуда ей теперь деваться! И он не уйдет, не
убежит отсюда! Он не молокосос, не гимназистка! Еще бы, если он сейчас
засмущается, словно красна девица, начнет стеснительного из себя корчить,
все, он же потом и в виноватых ходить будет, оправдываться придется,
дескать, экий я неучтивый хам и невежа, вперся... Нет уж! Это она пусть
себя чувствует виноватой!
Это на ней пятнышко, а не на нем, она пускай оправдывается! И еще
многое-многое прокрутилось в мозгу у Николая.
- Ну чего ты? Давай! Поехали! - донеслось из-под халата грубовато, но
приторно.
Руки сильнее сдавили бедра, качнули их раз, другой...
- Нет! Пускай он выйдет! Я не могу! - почти плача проговорила Валентина
Петровна. - Это ж просто не знаю что! Уйдите же!
- Да вы не беспокойтесь, - ответил Николай, он уже собрался с духом, - я,
разумеется, подожду, там, на кухне. Вы не стесняйтесь, ради бога, мало ли!
Дело-то житейское!
Мишка засмеялся - довольно и утробно. Ему явно нравилась ситуация. Он
вообще был невероятно самолюбив - чем больше ходило слухов о его любовных
победах и похождениях, тем уверенней он себя чувствовал в жизни.
Стать Мишкиным приятелем можно было очень просто, д.-д этого стоило лишь
рассказать в компании кое-что из era личной жизни, не возбранялось и
приукрасить немногс, и все - Мкшкиио благорасположение было обеспечено.
Ну, а уж если попадались свидетели этих самых "похождений" - вольные или
невольные - Мишка радовался вдвойне, рoc в собственных глазах, задирал нос
и никогда не отказывал сeбе в удовольствии раздавить с таковыми бутылочку
другую, воскресить в памяти былое, посмаковать. Ну, а колй кто-то
высказывал недоверие или пуще того некоторую брезгливость, недовольство -
у Мишки был готов один oтвeт для всех подобных: "Старина, ежели ты мне
решил поплакаться в жилетку о своих комплексах, напрасно! ты, старик,
лучше того, к специалистам обращайся! да-да, старина, наша совейская
психиатрия достигла таких высот, что тебя быстренько освободят от
наносного, спеши!" Сам Мишка был без комплексов.
Николай сделал вид, что уходит. Но задержался на полминутки. И он опять
увидал, как заходили, заиграли под халатом бедра, как размякла спина, как
пропали Мишкины руки... И еще ему показалось, что он слышит легкое
всхлипывание, даже что-то похожее на плач. Но он тут же пошел на кухню,
взял чайник с плиты и стал сосать воду прямо из горлышка. Потом уселся на
табурет. Как же он не заметил прошмыгнувшего к Валентине Петровне Мишку?!
А может, и не прошмыгнувшего, может, тот пошел нормально и спокойно?! Ведь
сам-то Николай сидел на лавочке почти в прострации, в таком расстройстве
чувств, что хоть на самом деле в психушху клади! Ладно, решил он, это
неважно! Важно то, что Валентина Петровна, Валя, Валенька, теперь в его
руках. Он держит ее так крепенько, что не вырвется птичка, не трепыхнется!
И все! Это реальность! Все остальное - слова, слюни, миражи! Он ее
прижмет, он ее заставит работать на себя! Они вдвоем так скрутят
Любашеньку, так промоют ей мозги, что пошлет она этого своего залеточку
случайного куда подальше! Да, нет сомнений, она будет его, непременно
будет! Николай в возбуждении съел больше половины тарелки печенья и почти
не заметил этого, ел машинально, орудуя челюстями как мельничными
жерновами.
Мишка появился на кухне через три минуты, не позже.
Он вошел с ленцой, шаркая ногами, потягиваясь, поглаживая себя по животу и
зевая.
- Чего приперся? - спросил он грубо.
- Тебя не спросил! - ответил Николай.
Мишка не обиделся. Он по-хозяйски распахнул холодильник, вытащил чуть
початую бутылку водки, разлил в стаканы - по три четверти каждому. Двинул
один в сторону Николая.
- Ну, будь! - только и сказал он, запрокинул голову и одним махом выглушил
налитое.
Николай поморщился. Но... сейчас это было именно то нужное, что хоть
как-то могло его успокоить. И он в два глотка выпил водку. Сунул в рот
печенье.
Мишка был уже на ногах. Он положил руку на плечо Николаю. И сказал с
усмешечкой, но как о чем-то само собой разумеющемся:
- Иди, она ждет!
- Чего-о? - удивился Николай.
- Топай, говорю! Глядишь, и тебе обломится! - пояснил Мишка. - Или
робеешь, молодой человек?!
Николай встал. Пихнул Мишку в жирную волосатую грудь. Но сказал
примиряющим тоном:
- Мне с ней надо просто потолковать, понял?! О наших делах, обо мне и о
Любаше, понял?! А если ты...
Мишка не дал ему закончить. Он подтолкнул его к двери со словами:
- А я чего, я и талдычу тебе - иди и просто потолкуй о том да о сем и о
всяком прочем, хи-хи. - Он мелко и заливисто рассмеялся, но тут же оборвал
свой смех. - Да и иди ты, салага! Сам ты, оказывается, зелень пузатая, сам
ты зеленее травы! А еще учишь там чему-т ребятишек, наставляешь! Да ладно,
это я так, иди и толкуй, не держи зла... А хошь, давай еще по чутку?!
Он налил еще по половинке стакана - бутылка опустела. И сунул посудину
Николаю, чокнулся. Они разом выпили. И разом выдохнули.
- Ну, иди! И не оплошай, служивый!
Николай потрепал Мишку по щеке. И пошел к хозяйке. Когда он вошел,
Валентина Петровна надевала лифчик.
Она так и застыла - в распахнутом донизу халате, с прижатыми к грудям
руками. Но, постояв в нерешительности с секунду, отвернулась и в сердцах,
нервно швырнула лифчик в угол, к шкафу.
- Как вы только могли посметь?! - зло проговорила она. - Вы же просто
чокнутый, больной! Откуда вы взялись на мою голову!
- Дверь была открыта, - ответил Николай. И в его голосе не было даже
слабеньких ноток, намекавших на признание вины. - Вам давно пора
отремонтировать дверь. И звонок заодно!
- Наглец!
- Как сказать.
Николай подошел ближе, почти вплотную. Но он, несмотря на выпитое,
несмотря на виденное, не испытал ни малейшего желания обладать этой не
слишком-то симпатичной и нескладной женщиной, каких по улицам бродят
сотнями. У него свое болело - его буквально зациклило на одном: Люба!
Люба! Люба!
- Ну и что теперь будем делать, как будем выходить из этого дурацкого
положения, - проговорила вдруг Валентина Петровна, стискивая руками
собственные плечи и не оборачиваясь, боясь смотреть ему в глаза.
- Да уж не знаю, - согласился Николай, - положение и впрямь непростое. Я
только одно скажу - это ваше дело, кого любить, где, как...
Она резко развернулась, обожгла его злыми, сверкающими глазами. Но тут же
вновь отвернулась.
- ...но теперь мне понятно, кто вам капал на меня, кто всякие параши
разносил! Этот?! Мишка?!
- Отвяжитесь, - простонала она. И добавила уже спокойней: - Я старше вас
на десять лет - и того, и другого, и я не сужу вот так, с налету! Вы очень
злые, жестокие, вы не способны понять души и мыслей женщины, вы чванитесь,
дуетесь, пыжитесь друг перед другом, я уж не говорю про этих глупеньких
девчонок... но вы сами мальчишки, глупыши, молокососы! Вы же не понимаете
еще, что всегда и за всем стоит челове-ек! Живой человек! А вы дальше
постели, дальше всего этого... - она неопределенно крутанула рукой, - и не
можете сдвинуться, эх, вы-ы! А еще отдавай вам ее, Любу! Ну уж нет!
- Кому это - вам? - поинтересовался Николай с ехидцей.
Она не ответила. И вдруг расплакалась - громко, навзрыд. Халат беспомощно
обвис на ней - он был явно великоват. Ее спина тряслась, плечи дрожали,
голова упала на грудь, сотрясаясь в такт рыданиям. И вот в этот миг на
Николая накатило - то ли это начинала действовать выпитая водка, то ли
женское обаяние, ее неприкрытость и доступность. Он вдруг почувствовал
острейшее желание обнять эту плачущую женщину, прижать ее к себе,
поцеловать, приласкать, подчинить, впиться в нее. Он еле сдержался. Сердце
колотилось как сумасшедшее, норовило выпрыгнуть наружу. Николай расстегнул
верхние пуговицы.
Он уже забыл, о чем собирался говорить, чего хотел добиваться. Теперь эта
нескладная, но стоящая так близко и манящая к себе даже без всяких на то
усилий женщина владела им, она будто околдовала его - он врос в пол, не
мог пошевельнуться, как тогда, в дверях.
- Ну что же вы?! - простонала она почти с вызовом, с нескрываемым упреком.
- Вы ведь для этого пришли? Отвечайте-да? Да или нет?!
- Я не знаю... - пролепетал Николай, - я хотел с вами поговорить... - язык
у него заплетался, ноги дрожали.
- Вот мы и начнем говорить, - выдохнула она. И, будто утверждаясь в своей
догадке, прошептала как-то неожиданно глухо, утробно: - Да-а, ты пришел
именно за этим, именно, и не надо ничего объяснять, потом будем все
выяснять, а сейчас не надо, ну что же ты, будь смелее, давай! Ты еще не
убежал, а?!
- Нет, - тихо отозвался Николай.
И увидел, как она приподняла руки, коснулась ими ворота халата - и тот
соскользнул на пол. Она стояла спиной к нему, совершенно обнаженная, если
не считать полупрозрачных черненьких чулочков с широкой и почти светлой
резинкой поверху. И эта деталь чуть не свела с ума Николая - ведь всего
несколько минут назад он видел ее розовенькие ступни, там, на диване!
Значит, она одевалась, значит, она не ждала вовсе его, это все выдумки,
это игра воображения! А может, она специально для него натянула их, чтоб
выглядеть более привлекательной? Нет! Он не знал! Ничего не знал! Он
только приподнял руки. И она сама ступила назад, прислонилась к нему,
вздрогнула, но тут же расслабилась.
Теперь он был полностью в ее власти. Из головы сразу улетучилось все
предыдущее - и армейские заботы, и Мишка, и даже Люба, все! Она была
тепла, упруга, нежна, чиста. Он дышал запахом ее волос и задыхался, не мог
успокоиться.
- Ну же! - прошептала она совсем тихо, почти неслышно.
Он прижал ее, положив руки на горячие вздрагивающие груди, прижал, сгорая
от желания - теперь он и не помнил про то, что она казалась ему нескладной
и некрасивой, теперь для него она было самой желанной и единственной в
мире!
Он ласкал ее груди, сдавливал их так, что казалось, она вот-вот закричит
от боли. Но она не кричала. Лишь дышала тяжело и прижималась к нему спиной.
- Я люблю тебя, - простонал Николай ей в ухо, - ты права, все остальное
потом, потом...
Он попытался развернуть ее к себе лицом, поцеловать в губы. Одновременно
он судорожно расстегивался, стягивал с себя рубаху, брюки, делал это
торопливо, неумело. Но она не повернулась к нему. Она заупрямилась,
навалилась еще сильнее, словно падая назад, навалилась всем телом и
прошептала:
-Не надо! Нет! Не поворачивай меня! Я чувствуя, как ты распалился, я
чувствую! Ох, как ты горяч, как ты силен, это хорошо, это очень хорошо! Я
хочу, чтобы все было так, чтобы ты взял меня грубо, дерзко... ну, давай
же! Давай! Ты представь себе, что насилуешь меня, что ты дикарь,
насильник, злой, распущенный, но такой уверенный, сильный... Ну же, пойдем!
Она закинула руки назад, обхватила его бедра, сдавила их и сделала шажок
вперед, потом другой, третий - они вместе приблизились вплотную к дивану.
И она нагнулась, легла грудью на валик - спина ее расслабла. Николай
обхватил руками ее бедра, сдавил. А когда она почувствовала, что он
обворожен, покорен, что он никуда не денется уже, она попыталась
ускользнуть, повела бедрами в одну сторону, в другую, попробовала
присесть, рассмеялась низко, грудным смехом, снова повела бедрами. Он не
дал ей выскользнуть, он опустил руки ниже, надавил на внутренние
поверхности ее ног, притянул к себе, приподнял... и поплыл, поплыл!
- Ну же! Грубее! Злее! Терзай меня, не жалей! Что ты как робкий
влюбленный, давай... - пристанывала она, тяжело и сладострастно вздыхала,
покачивалась в такт.
В комнату заглянул Мишка и пробасил невнятно, пьяно:
- О-о! Я вижу, у вас полнейшая гармония, так!
- Пошел отсюда! - рявкнул на него Николай.
- Ах, какие мы нежные, - протянул Мишка и вышел.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг