тебе с ними будет хорошо... Чего ты вылупился, чего зыркаешь?
Николай разом отрезвел, оттолкнул ее. Он хотел закричать, затопать ногами.
Но не мог. Не мог, и все! И потому он сказал тихо:
- Чтоб через две минуты тебя в расположении части не было! Ясно?! Учти, не
поленюсь, проверю, и если обманешь, я тебе задам! Я тебе... я про тебя
командованию доложу!
Тонька Голодуха не смотрела на него. Она натягивала на худющее тело
старенькое тоненькое просвечивающее платьишко. Сегодня ей здесь больше
некого было ждать, все ушли в кино, все про нее забыли.
Глава третья
СУЕТА СУЕТ
- Леха, едрена кочережка!
Сурков обернулся - метрах в пяти позади неге стоял, растенырив огромные
лопатообразные руки, носатый, губастый, лохматый, с усами, свисающими к
подбородку, парень в пестрей ковбойке и тертых джинсак-варенках.
- Кареш! Земеля! Вет это встреча! Забрили все ж таки?!
Сурков пытливо всматривался, пытаясь за завесой густой растительности на
лице пария, обнаружить знакомые черты. Но никак не мог припомнить
лохматого. Прохожие с недовольными лицами обходили остановившихся, спешили
по своим делам.
- Привет, - неуверенно пробормотал Сурков.
- Эх, ты, "приве-ет, привет!" - передразнил его парень, - земляков не
узнаешь, что ли, едрeна-матрена?! Тебе чего - в рекрутах память отшибли?!
Ну-у?! Напрягись, Леха! Гриню Сухого припоминаешь, а?
У Суркова будто пелена с глаз спала. Перед ним в впрямь стоял
односельчанин, Гришка, бузотер и матерщинник, неузнаваемо измеииввийся,
заматеревший, но все же - он, тот самый Гришка, что пропал из села четыре
года назад. Мать его, Варвара Тимофеевна, говаривала обычно, обреченно
махая рукой: "Гдей-то в городах! Не пишет, окаянный!"
"Окаянный" выглядел весьма счастливым и довольным человеком. Улыбка не
сползала с его губ, и, видно, от нее у уголков глаз скопились тоненькие,
слабенькие, но уже постоянные морщинки, делавшие лицо приветливым, добрым.
- Это надо отметить, едрена кочерыжка! - воскликнул Гриня, охлопывая
Суркова по плечам, спине. - Ну и встреча, земелюшка, родимый, корешок.!
- Надо бы, да не положено мне, Гришань.
- Ага, болтай, служивый! На положено, знаешь, что наложено?! Или не
слыхал? - Гриня напирал на букву "о", и это делало его речь одновременно
какой-то казарменноказенной и залихватски-балаганной. - Ишь, чего удумал!
А земляков своих, последних могикан села, уважать тоже не положено?!
Сурков набычился.
- Ладно, шучу! - Гриня подхватил Суркова под локоть, потащил за собой, не
обращая внимания на сопротивление. - Да не перечь ты, земеля, не обижай,
едрена-матрена! Хоть общагу нашу поглядишь, пошли, пошли!
Общежитие было на самом краю города, в так называемых "спальных районах",
точнее, в одном из них, совершенно неизвестном Суркову. И потому Гринино
"пошли" обернулось сорока минутами езды - сначала на метро, потом на
автобусе.
За все это время Леха ни разу даже рта не успел открыть - Гриня болтал без
умолку, расписывая на все лады прелести городской жизни. Похоже, он был
слегка навеселе.
Лишь перед самыми дверями Сурков успел вставить:
- Гришань, мне тока до двадцати двух ноль-ноль...
Земляк рассмеялся, показывая большие желтые прокуренные зубы.
- Успеешь, Леха, щас же... - он взглянул на часы, - пять всего! Ну,
полтора, считай, на дорогу. А три с половиной - наши! Ну чего ты, в
натуре? Все путем, Леха, все ништяк!
Солнце, зайчиком прыгнувшее с дверного стекла в глаза Суркову, на
мгновение ослепило. "А-а, была не была!" - подумал он и дернул
никелированную ручку на себя.
- Вот так, Леха. Гляди, как живет рабочая молодежь, гордость и смена
отцов-подкулачников колхозных! Гляди, завидуй и радуйся!
В комнате стояли три железные кровати. Над ними висели три огромных
календаря с голыми мясистыми девахами неизвестного происхождения и
неведомой национальности. Календари были явно детищем кооперативных
чудо-умельцев. Еще там было две табуретки да пять-шесть пустых вешалок на
гвозде у входа. На одной из кроватей сидел светленький, стриженный под
нулевку паренек с прыщавым носом. Он лениво перебирал струны пооблезшей
дешевенькой гитары. На вошедших он даже не взглянул.
- Кеша, хрен моржовый, чего расселся! Принимай гостей, едрена-матрена! -
Гриня вытолкнул Суркова на середину комнаты, хлопнул в ладоши.
Паренек оживился, глазки у него настороженно и плотоядно забегали.
- Понял! Я чичас, мигом обернусь!
У двери Гриня перехватил руку паренька, сунул что-то, наверное, деньги.
Суркову стало неловко, у него в кармане был всего трояк - что на него
возьмешь? Ни-че-го! Да еще и на обратную дорогу оставить нужно.
Гриня заметил растерянность земляка.
- Не-е, ты нас не обижай, Леха, - пробасил он, - со служивого брать -
грех, ты чего! Ты присаживайся лучше, в ногах правды нету. Фуражечку сыми,
вот так. Думаешь, не понимаю, земеля? Да я ж сам два года от звонка до
звонка отпыхтел, лычку собственным горбом заработал правда, нужна она мне!
Все будет в норме, не боись.
Леха смотрел на соблазнительных девах - они ему почему-то казались разными
фотографиями одной и той же похотливой, сладострастной и раскормленной
бабы, хотя это было, разумеется, не так.
- И шалашовок достанем, не спеши! - уверил его Гриня. - Щас, вот тока силы
восстановим да встречу малость обмоем - и все ништяк будет!
Сурков заерзал, ему не хотелось дополнительных приключений. Но сказать об
этом он постеснялся.
- Ты видал Кешу? Во-о, обрила дурака, он два дня как с суток вышел, понял,
едрена кочерыжка?! А я скажу - поделом всяким таким раздолбаям, с
дисциплиной и порядком надо бороться! И круче надо! Распустили, понимаешь!
- Гриня распалялся от собственных речей, бил кулачищем по колену. - Но
рабочего человека не тронь! Рабочий человек имеет право!
Сурков с тоской смотрел в окно и кивал, поддакивал - пути назад не было.
Не прошло и получаса, как Кеша вернулся с четырьмя "бомбами" непроницаемо
черной бормотухи. И ввчти следом из распахнутого окна общаги понеслась но
нустынному и неухоженному приволью "свального района" разухабистая, не
совсем ладная, но громкая песня на три голоса:
Верю я, придешь ты на пeр-р-ро-он!
Проводить наш первый эшeло-о-он! И-эх! Милые глаза! Словно бирюза! Мне вас
позабыть нельзя-а-а!!!
После присяги Сергей воспрял духом. Теперь был недалек тот день, когда все
разрешится самым простым, естественным путем, достаточно будет лишь
заглянуть при встрече Любе в глаза. Но в первую группу отпускников он не
попал.
Зато удивил всех Черецкий - получил увольнительную записку, прошел
осмотр... а за ворота не переступил. Остался в части. Сержант Новиков
подумал про него с ехидцей - совсем, дескать, оборзел! Но потом позабыл.
Черецкий не пришел на обед. "Ну и черт с ним, - вспомнил за столом про
подчиненного Николай, - увольнение у него законное, а о своем желудке
пускай сам заботится, нравится голодным ходить - ходи себе на здоровье!"
Неделю назад Каленцев вызвал к себе Новикова и Реброва. Устроил обоим
разгон. Но письма от Любы Смирновой не показал.
- Ну что же, Ребров, - сказал он, потирая стриженый затылок, - считайте,
просьба ваша удовлетворена - перевожу вас в другой взвод, надеюсь, там все
будет в порядке!
Сергей такого оборота не ожидал. Про рапорт свой он давным-давно забыл.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите остаться в своем взводе, - сказал
он.
Каленцев хлопнул себя по колену.
- Прямо сказка по белого бычка!
- Привык я к ребятам, - Сергей осекся, не сразу находя нужные слова. - Да
ж необходимость отпала.
Ротный вытер платком испарину со лба, посмотрел на стоящего перед нем,
махнул рукой.
- Но чтоб больше не жаловаться, ясно?!
На том и порешили.
Каленцев отпустил обоих. Но чуть позже нагнал Сергея в коридоре,
остановил. Чувствовалось, что oн хочет сказать нечто важное, но не знает,
как начать.
Сергей ждал.
- Тут вот что, - совсем тихо проговорил Каленцев. - Письмо пришло на имя
командира части. Кое-кто волнуется о вас, мол, прижимают, пользуясь
служебным положением, и так далее в том же духе, понимаете?
- Кто прислал? - спросил Сергей, у него все внутри застыло, казалось, даже
сердце перестало биться.
- Ну-у, этого я вам не скажу. Для вашей же пользы! Но сигнал имеется.
Продумайте все хорошенько, надо ли давать кому-то поводы для таких вот
жалоб. И есть ли воoбще поводы эти, есть ли причина, а? По-моему, у вас
все нормально идет? Я по глазам вижу - все в норме! Но ответить мы
обязаны, понимаете? Что отвечать?
- Чтоб не лезли не в свои дела! - резко заявил Сергей.
- Ну-у, так не годится, - Каленцев разулыбался. - Это несерьезно, да и...
люди волнуются, переживают, их состояние вполне объяснимо.
- Вы дайте мне адрес, я сам отвечу.
- Нет, так не делается, вы сами же себе все напортите.
- Тогда отвечайте что хотите! - Сергей был взбешен тем, что дело принимает
такой оборот, что оно получает огласку. Только этого ему не хватало!
- Не забывайтесь, рядовой Ребров, - приструнил его старлей.
- Виноват, - Сергей опустил глаза.- Раз уж вам так надо отвечать, пишите,
чтоб успокоились и не поднимали паники, а то я сам с ними буду разбираться!
- Экий вы грозный, как я погляжу! - Каленцев снова раздвинул губы в
улыбке. - Отпишем, что все в порядке, и делу конец.
Ребров кивнул. За одно лишь он мог поблагодарить
Каленцева - за то, что тот затеял этот неприятный разговор не в
присутствии Николая.
В жизни солдата переписка - дело особой важности, кто служил, тот знает.
Каждая весточка радует сердце под форменкой, каждой строке рад получатель.
Но бывает и совсем по-другому, бывает - в крайних случаях. Уже третий день
Сергей носил во внутреннем кармане нераспечатанное письмо из дома. Стыдно
было признаться даже самому себе, но все связанное с семьей, домом
вызывало у него частенько раздражение: вечные болезни, советы, поучения,
постоянный интерес к его личной жизни... За два месяца службы он написал
матери только одно совсем коротенькое письмецо, да и то - сухое,
казарменное.
Тощенький конвертик жег грудь. Но распечатывать его не хотелось -
наверняка там привычное, старая песенка: будь таким, будь сяким-разэдаким!
Но все-таки он распечатал конверт.
Писала не мать. По размашистому почерку Сергей узнал руку брата. "Это еще
куда ни шло!" - облегченно подумал он и принялся читать.
"Здорово, Серега!
Ты что-то совсем зазнался там у себя на службе, совсем забыл про нас!
Может, тебя в большие чины произвели и ты почитаешь, недостойным вести
переписку с простыми смертными? Но ты не забывай, что эти смертные - твои
мать и брат. И именно смертные - ты сам знаешь, как плохо чувствует себя
мама..."
Сергей передернул плечами словно в ознобе. Начинается! Теперь пойдет
наставления давать и мораль читать! Но одновременно он почувствовал
отвращение к себе самому.
Впрочем, и первое чувство и второе быстро улетучились.
"...но не буду поучать, твое дело, ведь насильно мил не будешь: не хочешь,
не пиши! Матери я объясняю твое молчание непосильной загрузкой да тем, что
на службе времени в обрез. Она верит. Но меня-то не проведешь, подольше
твоего служил, знаю, всегда минутку можно выбрать, чтоб пару строк
черкнуть! Да и усталость не настолько велика, чтоб ручку не поднять. Понял
намек?! Кстати, друзья твои повнимательнее тебя. Тут заходил один - то ли
Кисцов, то ли Хвостцов, все про тебя расспрашивал. А что мы знаем, что
ответить можем! Правда, он матери обещал лекарство импортное достать,
говорит отец у него за бугром пашет.
А потом этот твой приятель как пошел плести про тебя всякие страсти, что,
мол, забили совсем, до полусмерти! Что издеваются, как хотят, чуть ли не
до петли довели! Мать в обмороке! Я этого твоего Хвастцова за дверь-то и
выставил! Не обессудь! Но он вроде не обиделся. Да и хрен с ним"
"И здесь наш пострел поспел! - промелькнуло в голове у Сергея. - Неужто
Люба права? Может, ей виднее со стороны? Но ведь все-таки Мишка-обалдуй
для меня старается, выкладывается, а что все наперекосяк - разве ж его
вина?!" Он пожалел, что распечатал письмо. Но надо было дочитать до конца.
"...я тебя утомил, наверное. А до главного только добрался! Слушай,
Серега! Тут наш папаша объявился, понял? Собирается вернуться к нам,
точнее, к матери. Вот такие вот пироги! Ты его последний раз видал лет
восемь назад, забыл, небось. Но я тебе хочу сказать - не наше дело
встревать! Они сами пускай разберутся. Ты не лезь, мать не нервируй и на
отца бочку не кати - какой ни есть, а родитель, понял?! Я сам с ним имел
беседу. Он настрадался за жизнь - на десятерых хватит. Пускай продохнет
малость. Кстати, и про тебя рассказывал, про любовь твою Любашеньку, сам
понимаешь..."
Сергей нервно стиснул в кулаке письмо. Рука дрожала. Сейчас ему хотелось
одного - чтоб никогда, нигде у него не было ни знакомых, ни родственников,
ни друзей, ведь иного способа избавиться от пересудов, сплетней, советов,
оговоров, просто невозможно!
Походя мимо курилки, он разорвал скомканное письмо вместе с конвертом,
бросил в бак. И почти бегом поднялся в казарму.
Бумага, ручка были в тумбочке.
Дрожащая рука крупно и порывисто вывела:
"Ребровым!
Делайте что хотите - сходитесь, расходитесь, болейте, выздоравливайте,
шушукайтесь с моими приятелями, сплетничайте обо мне, поливайте грязью,
жалуйтесь, доносите! Но оставьте меня самого в покое! Не нужны мне ваши
нотации и указания. Ясно?!
После службы я все равно к вам не вернусь! Так чтo занимайтесь собой, а от
меня отвяжитесь, в конце концoв! Сергей, c тем 1999...Г.".
Сдерживая нервную дрожь, он вывел адрес на конверте, лихорадочно
цодергиаясь, заклеил его, пришлепнул ладонью к столу. И, улыбнувшись, что
клей взялся, в пoлугорячечном состояния выбежал из казармы.
Но у той же курилки он сообразил, что делает очередную глупость. И почти
сразу же успокоился. Разорвал свой ответ на мелкие клочечки, ссыпал их в
тот же широко раскрытый, заваленной окурками зев бака.
Присел на скамью, почти не отрываясь вытянул сигарету. Потом еце одну. В
голове зашумело и стало вроде бы немного полегче.
Черецкий в тот день не остался без обеда и не ходил голодным, как думал
Новиков, по той простой причине, что еще за три дня до воскресного
увольнения был приглашен Олей в гостя в теперь сидел за семейным обеденным
столом в гостиной - самой просторной и уютней комнате квартиры полковника
Кузьмина, расположенной тут же при части, в военном городке.
В той же комнате, за тем же столом находилось и все небольшое семействе
Владимира Андреевича во главе с ним самим. Солнце, раздробленное кружевами
тюлевых занавесок, проникало в гостмую несмелыми тоненькими лучиками, и
потому в ней царил уютный, и особенно приятный летом, полумрак. И это
состояние уюта наполняло все и всех, кроме, пожалуй, самого гостя - Борьки
Черецкого.
В среду он поджидал Олю у клуба. И дождался! Приглашение обрушилось на
него как гром среди ясного неба. От неожиданности Борька потерял дар речи
и покорно, не понимая еще ничего толком, кивнул. Он был заранее готов и
кивать, и говорить "да" в ответ на все ее слова, не вдумываясь в их смысл,
не вслушиваясь, готовый на все. Его растерянный жест девушка поняла как
знак согласия, рассмеялась, пошутила по поводу неслыханной смелости и,
размахивая малюсенькой черной сумочкой на длиннющем рeмешке, убежала.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг