вражескую стену. Увлеченные примером князя, шли вперед воины, побросав
позади себя ненужные уже копья, вздымая вверх боевые мечи и топоры. Враг
не выдерживал, он пятился - метр за метром, оставляя поле русичам.
- И-эх! Вот так! Еще раз!
Рядом с Вeхом, мерно орудуя своим харадужным мечом, шел Радомысл. Щит его,
утыканный стрелами, то взлетал вверх, спасая от удара, то вновь опускался.
И тогда видно было, что кольчуга на Радомысле иссечена во многих местах.
Но он не вырывался вперед, не отставал, успевая следить за каждым из
своего десятка.
- Вместе, ребята! Наляжем-раз! И еще раз! -голос Радомысла был суров,
страшен.
Ромеи отступали, медленно отбиваясь, вырывая из русского строя то одного,
то другого. Но все же отстували, не успевая подбирать раненых.
Вех позабыл про усталость и слабость. Сейчас его пьянил азарт. Сапоги
оскальзывались о мокрую от крови траву, идти было тяжело. Но он не
отставал, не выбивался из хотя и смешавшегося порядком, но все же строя.
Ведь одиночку тут же настигнет смерть - сбоку, сзади. Сжереди она не
страшна - пока рука, закостеневшая от усталости сжимает меч, пока она в
силах разить им и отбивать встречные удары - надо идти и идти вперед!
- Левей бери! - выкрикнул Радомысл. - К Святославу!
Княэь с малой горсткой дружинников был далеко впереди - оcтровком
виднeлись островерхие русские шеломы пoсреди выcоких ромейских касок. Туго
приходилось князю, тугo.
Вех не видел, что творилось по бокам, там, где были полки правой и левой
руки. Но однo было ему ясно центр был прорван, и русичи неудержимо рвались
вперед.
Все больше шеломов виднелось около княжеского стяга, пропадали они - один
за другим. И Веху и Радомыслу было ясно: если так пойдет дaльшe, скоро
князь останется совсем один, а тогда... Нет, они должны были успеть! Bo
что бы то ни стало - успеть!
Длинный ромейский меч сбил с головы Веха шлем. На миг потемнело в глазах.
Но только на миг! Удар! Прямой удар - туда, где меж железными пластинами
темнеет свиная кожа панциря. Все! Нагибаться за шлемом Вех не стал,
некогда. Ветер холодными струями остудил его мокрые взъерошенные волосы,
освежил. Вперед!
До Святослава оставалось не больше двадцати шагов. И строй превратился уже
не в "стену" и не в таранный молот, а в стрелу, вытянувшуюся острием в
сторону "бессмертных" охранников базилевса. В голове стоял Радомысл.
Щит его раскололся вдоль, на щеке тянулся кровавый рубец, зубы были
оскалены в подобии какой-то неистовой улыбки. Оставалось немного!
Вех видел - князь один. Конь его упал. Никого рядом нет, все полегли. Меч
князь сжимал в левой руке, правая повисла безжизненной плетью вдоль тела.
Оставался последний рывок. Ну же! Радомысл проскользнул меж ромеями и
уперся спиной в спину князя. Спасен! Кольцо удалось разорвать. И теперь
ромеи уже не отступали, теперь они позорно, втягивая головы в плечи и
горбя спины, бежали. Все! Вех задыхался от накатившего чувства. Неужто
все?! Сердце готово было вырваться из груди. Но нет, еще рано было думать
об этом, совсем рано.
Свежие, не утомленные боем русичи обтекали с боков, заполняли оставленное
врагом пространство - теперь иришло их времечко. Враг бежал, бежал во весь
дух, бросая оружие и раненых, бежал туда, к холму, на котором возвышался
императорский шатер. Опьяненные близящейся победой, преследовали его
русичи.
- Стойте, остановите их! - прохрипел Святослав.
И только тогда до Веха дошло, что не раны обескровили князя. Святослав еле
держался на ногах от усталости. Но держался, не обращая внимания на
сочивщуюся из-под рассеченной на правом плече кольчуги кровь. Лицо его
было бледным, словно у мертвеца, глаза запали. Двое дружинников
поддерживали княза под руки. Но Святослав отталкивал их, пытался вырваться.
- Остановите! Где стяг?!
Радомысл бросился к земле и выдернул красное полотнище из-под груды
ромейских тел - оно было бурым, почти черным от запекшейся крови.
- Скорее! - выкрикнул князь.
Радомысл, не найдя древка, наколол конец стяга на свой меч, вскинул
вытянутую руку вверх и, дважды резко опустив ее вниз, стал вращать меч со
стягом над головой - то был сигнал к отступлению.
Но не сразу остановились передовые полки. А когда они замедлили свой бег,
когда воеводы, недоуменно оглядываясь назад, стали резкими выкриками
сдерживать ратников, Вех увидал - поздно! Из-за холма выходили железные
шеренги ромеев. И конца им не было видно!
Визг труб, барабанная дробь, дикие вопли заглушили последние окрики и лязг
металла.
- Западня!!!
Святослав наконец оттолкнул дружинников, вскарабкался на гору трупов. Лицо
его порозовело, ваяно, силы постепенно возвращались в молодое и выносливое
тело, закаленное суровой боевой жизнью.
Радомысл продолжал стягивать войско. Он наконец нашел длинное и, главное,
целое копье. Теперь княжеский стяг был виден издалека.
- Княже, слева ромейская конница! Обходят! - не слезая с коня, выкрикнул
подскакавший болгарский воевода.
И умчался.
Святослав молча кивнул.
Небо потемнело, и со стороны холма хлестнул в лица сильный ветер. Тучи
поднятого вверх песка обрушились на русские ряды, засыпая глаза, забивая
рот, нос. Казалось, сама природа встала на защиту ромеев.
Вех отвернулся от колючего ветра и увидел, что дорога назад перекрыта.
Путь к крепости преграждала стена пехоты - наверное, той самой, что поутру
высадилась с ромейских кораблей.
Солнце совсем скрылось за черной пеленой, ветер нарастал, достигая почти
ураганной силы. "Эх, Любава, не дождешься ты ни одного из нас" - с горечью
подумалось Веху.
Но словно в ответ на мрачную мысль его прозвучал твердый, спокойный голос
Святослава:
- Пробьемся!
Он не отворачивался от порывов ветра, не оглядывался на Доростол, смотрел
в сторону ромейских полков, вытянувшихся на холме и по обе стороны от него
- Пробьемся! - с удвоенной уверенностью повторил он.
И невозможно было поверить, что Святослав полчаса назад выглядел
человеком, почти переступившим порог этой жизни.
Небо высветили яркие вспышки, и из передовых, стоящих лицом к лицу с
ромеями полков послышались жуткие крики.
- Греческий огонь, - бессильно прохрипел Радомысл, - они не хотят биться с
нами, не хотят рисковать своими жалкими жизнями, окружили и теперь будут
выжигать. Всех до единого, живьем!
- Назад! К крепости! - закричал Святослав.
Радомысл опять взмахнул стягом. Полки начали отходить, собираясь в один
мощный кулак.
Горшки с огненной смесью сыпались сверху, не переставая. Волна горькой
едкой вони докатилась до Веха. Нечеловеческие вопли, исторгаемые
мучениками, не смолкали. Ветер доносил запах горящего мяса.
Но даже в это оглушительном шуме Веху казалось, что он слышит, как
скрежещут зубы у Радомысла. Страшно было смотреть на того - меч подрагивал
в жилистой перемазанной кровью руке, лицо было черно, словно у нубийца,
лишь белки высвечивались на нем, русая борода растрепана, всклокочена.
Ветер не стихал. И небо было столь же темным. Насколько хватал глаз - и
слева и справа - русичей окружало бесчисленное войско. Позади, на холме
гарцевал в сопровождении "бессмертных" сам Цимисхий - предвкушал победу и
полное истребление "северных варваров".
Но Святослав принял решение, пожалуй, единственно возможное. Когда "стена"
сомкнулась, он дал команду пробиваться к крепости.
- Княже, дозволь сзади идти, - вызвался Радoмысл.
Святослав кивнул. Воевод почти не осталась, теперь десятнику, показавшему
себя в бою, можно было доверить большое дело. Несколько сотен
присоедвинились к Радомыслу, и он повел их туда, где стояли пoд огненным
дождем последниe русские полки.
- За мнoю! - выкрикнул князь.
Все помeнялосъ своими местами. Вырваться из кольца, избежать лютой смерти
или позорного плена, a значит, и рабства, мохяо было, лишь прорвавшись к
крепости. "Стена" вздрогнула, oщeтинилась железом.
В лица русичей полетели стрелы и сулицы. До ромеев было не более
полутораста шагов. Но каждый такой шаг грозил гибелью.
Вех остался с князем. Кому-то надо было напролом, прикрывав предводителя -
ведь без него войско рассыплется, таков закон сечи! Пожалев себя, можно
было и погубить себя же, да в придачу многих сотоварищей.
Выставив вперед щиты, пригнув головы, бросились передовые отряды русичей
навстречу железному граду - на место упавшего тут же вставал задний,
ударная сила молота не ослабевала.
Когда стрела застряла в волосах Веха, ожгла кажу, пожалел он, что не
поднял шлема. Но тужить было поздно. Следовало радоваться - опять смерть
миновала!
Святослав бежал, прихрамывая, все так же сжимав меч в левой руке. К правой
ему привязали щит, и этот щит был похож на перебитое, трепещущее, обвисшее
крыло.
До ромеев оставалось шагов двадцать. Но уже теперь стало ясно, что они
сумели изготовиться основательно, словно в землю вросли. Предстояла
свирепая схватка.
Но тут со стороны крепости раздался громкий боевой клич. Ромеи опешили.
Вех приподнял голову - из Южных ворот Доростола с шумом, свистом, криками,
звоном оружия мчался на выручку русичам, прямо в спины ромеев, отряд,
оставленный для охраны крепости. И всего-то их было не более пятисот
человек. Но шум, внезапность именно в эту минуту свершили необходимое,
почти чудесное - отвлекли. И враг растерялся. Нет, он не побросал оружия,
не побежал, даже не расступился, нет, просто на этот миг пришелся удар
пробивающихся из окружения.
- Вперед, славяне! - раздался голос Святослава, и меч oбрушился на
выставленное вперед, толстенное древко ковья, перерубая его как щеику.
Князь одинаково умело владел мечом: что правой рукой, что левой.
Толща железа, человеческих и конских тел, дубленых кож, костяных
креплений, щитов отделяла русичей от крепости. Но пробить эту толщу могли
лишь они сами.
Резко выбив ногой направлемoе в грудь копье, Вех, не глядя, машинально,
ткнул вверед мечом и почувствовал, как острие погрузилось в мяготъ...
Теперь Вех не знал пощады, он не думал, не сомневался - рука сама выбирала
жертву, прокладывала путь...
Больше двух часов вел бой нод Доростолом. Полностью была иссечена малая и
отважная дружина, отвлекшая своим безумным по смелости броском ромеев. Она
даровала драгоценную минутку, за которую принято благодарить всю жизнь.
Насмерть стояли задние полки, погибали, но сдерживали наползающие волчища.
Цимисхий был в бешенстве-удача ускользала из его рук.
Усталость смеживала веки, меч вываливался из рук. Но вот наконец забрезжил
впереди свет - как в лесу, когда выходишь на поляну и яркое солнце режет
глаза - так и перед русичами высветилась трава, дорога к воротам. Стали
видны кучки ромеев, бегущих к Дунаю, к своим кораблям. О прeследовании их
не могло быть и речи. Вех валился с ног oт усталости, раны и слабость
одолевали его.
Но в это время ветер стих, пыль развеялась, и выглянуло солнце, уже
катящееся к окоему за Западными воротами.
Святослав без шлема, без кольчуги, в изодранной в клочья рубахе сидел на
пригорке перед воротами. Меч лежал у его ног. Вех подошел ближе и заглянул
в глаза князю - они были закрыты. Но Святослав не спал, его левая рука,
упиравшаяся в колено, с силой сжимала подбородок.
Не спеша возвращались вои. Разрозненно, по двое, по трое, неся раненых.
Одним из последних принесли Радомысла. На нем не было живого места.
Южная черная ночь скрыла кровавое поле. Повеяло прохладой и покоем. Но
покой был призрачным. Каждый знал - и эта схватка не дала ответа: кто
кого! Что же дальше? Кто знает. Тишина. Лишь какие-то невидимые черные
птицы клекочут в полях да стонут, воют объевшиеся шакалы, у них праздник...
Когда Черецкому все надоедало до осточертения и он не мог видеть лиц
сослуживцев, и при условии, разумеется, что хандра нападала на него в
свободное время, в эти совсем редкие - не часы, нет, а считанные минуты,
он приходил в старую заброшенную котельную, похожую, скорее, на блиндаж,
вросший в землю на три четверти, сидел в темноте, курил. А когда он
закрывал глаза, так и вовсе переносился в края иные, гражданские... Но это
длилось мгновения, отрешиться от нынешнего бытия было невозможно.
Черецкий слыхал, что командир части и его заместители-хозяйственники уже
не первый год грозились сровнять начисто с земелюшкой заброшенное строение
располагавшееся за казармами в самом глухом, медвежьем углу части. Но то
ли руки не доходили, то ли забывались угрозы и горячечные планы, а
несокрушимый "блиндаж" стоял назло всем. И если бы кое-кому из рядовой или
сержантской братии сказали, что котельной не будет, что последнее убежище
ликвидируется, они бы не на шутку опечалились. И была тому причина.
В этот вечер Борька еще издали приглядывался к зияющему чернотой дверному
проему, к заросшим кустарником и травой низким подвальным окнам. Но ничего
подозрительного не обнаружил, ни шумов, ни криков, ни приглушенных
разговоров - значит, в "блиндаже" сегодня никого не было. И он направился
туда - хоть полчасика да одному побыть!
Он на ходу достал сигарету из пачки, закурил. Постоял немного на
глинистом, усеянном битым кирпичом порожке, еще раз убедился, что никто
ему не испортит настроения. А потом нагнул голову, прошел под низкими
трубами и прямиком двинул в дальний конец, к старой железной кровати,
списанной, наверное, еще лет двадцать назад, немилосердно скрипучей,
ободранной, с прорванной в нескольких местах сеткой и сыроватым
спрессованным от долгого употребления матрасиком. Он любил на ней сидеть,
откинувшись к стенке, вытянув ноги, беспечно пуская кольца дыма вверх. В
полумраке так хорошо мечталось!
Вот и сейчас он плюхнулся с размаху на кровать - сетка заскрипела, но
выдержала, она была на диво прочной. Затянулся - глубоко-глубоко. Задержал
дыхание. Прикрыл глаза. И вдруг почувствовал на них чьи-то руки - легкие,
холодные, нежные. Это было чересчур! Борька дернулся, хотел встать Но руки
не дали ему приподняться, они надавили на лицо, вернули Черецкого на
кровать.
- Хреновые шутки! - зло вскрикнул он. Но не стал вырываться, потому что
уже в следующую секунду понял, чьи это руки. И ему cтало горько, обидно.
Нет, это были руки не той, которую он любил, которой бы простил все... А
как бы ему хотелось, чтобы это была она, Оля! Но нет, не она, она сюда и
дороги не знает.
- Угадай, кто? - прошелестел тихий, очень высокий девичий голосок.
Борька положил на холодные и нежные ручки свои ладони. Что гадать! Все
было и так ясно, это была Тонька Голодуха! И никто иной! Вечно она
околачивалась тут, в "блиндаже". Но сегодня Борька не ожидал ее встретить
здесь, сегодня был не ее день - по пятницам Тонька ходила в поселок на
танцы.
Никто не знал, сколько Тоньке лет, где она живет, как ее фамилия. Кличку
она свою получила задолго до их призыва, с ней и досталась в наследство от
старших товарищей, а тем, видно, от еще более старших, и так, может,
далеко-далеко. Тонька была худющей и бледной. Выглядела она
четырнадцатилетней девчонкой-подростком, но была значительно старше и не
скрывала этого. Иногда она закатывала огромные совершенно сумасшедшие
глазища и томно произносила: "А вот лет восемь назад тут такой был
сержаанти-ик, ой, я вам скажу честно, это целый взвод!" И смеялась
беззвучно. А Борька не верил, не мог поверить, что можно жить целых восемь
лет такой жизнью и не загнуться! Уж он-то знал, что за жизнь была у Тоньки
Голодухи.
- Ну-у, угадай же! Какой ты хорошенький парнишечка, прямо заглядение. Ну
почему ты не смотришь на меня?! - Тоньке надоело играть в жмурки, и она
припала к спине Черецкого, расстегнула ворот гимнастерки, полезла рукой
под нее, оглаживая его крепкую мускулистую грудь.
- Отстань! - Борька снова дернулся. Швырнул окурок под ноги, затоптал его.
- Ну зачем же так? Тонечка может обидеться, нехорошо, - заговорила она о
себе в третьем лице. - Полюби, матросик, девушку, приголубь и согрей, а-а?!
Борька отпихнул ее локтем, привалился к спинке. Да!
Она точно была больная! Ни одна нормальная женщина не стала бы так себя
вести, это был явный сдвиг, недаром ее и прозвали-то не как-нибудь, а
Голодухой. Уж на что Бoрька был тертым калачом, а и он чуть не опрометью
бросился из "блиндажa", когда его в первыи раз привели сюда рeбятки из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг