айв придачу бы дал многое, лишь бы избавиться! Здесь я промахнулся явно,
надо было сперва на подруг выйти!" Но и сдаваться не хотелось - чего-чего,
а настойчивости Квасцову было не занимать.
- Ты морочишь головы двоим, а они готовы перегрызться из-за тебя!
- Нашелся здесь, мораль ходячая! На себя погляди!
- В конце концов, знаешь - кто ты такая?!
Девушка молчала.
Мишка сощурил глаза и на всякий случай немного отступил назад.
- Обыкновенная шлюха, шалашовка рублевая!
Люба без размаха, резко ударила Квасцова по лицу.
"Привет будущему генералу!
Серый, твои поручения выполнил с блеском! Правда, без подружек обошелся и
их пустого куриного квохтанья.
Но все нормалек! Так что теперича я на место простого сидельца на губе уже
никак не согласный! Пускай берут, как минимум, начальником губы или, как
там у вас, командиром! Короче, на звание завгубой я не обижусь, хе-хе! Но
шутки в сторону! С Любой у меня некоммуникэйшн, понимаешь? Ну, а на
сеструху ее я нажал крепко - верь, дела твои скоро на лад пойдут. Хотя я
от души бы советовал тебе, старче, завяжи ты с ней пока не поздно,
пользуйся моментом, что этот обалдуй Новиков появился! Ты ему памятник
нерукотворный воздвигнуть обязан за то, что он принимает огонь на себя!
Спасайся, Серый, пока не поздно!
А из института Любовь твою, наверное, попрут. Как и меня, хе-хе! Но ты там
не отчаивайся и всегда помни, что дембель не за горами! Всегда с тобой
твой верный друг Мих. АН. Квасцов, 28.06.199...г.".
Ребров с тоской поглядел в проясняющееся небо. Нет, Мишка есть Мишка! Он
скомкал письмо и с силой бросил его в зев четырехугольной зеленой урны.
Оставалось одно - ждать Любиного ответа.
А время шло, оставалось полторы недели до присяги.
Командир части, полковник Кузьмин, человек плотный, костистый и усталый,
вызвал к себе старшего лейтенанта Каленцева. И теперь тот сидел в его
небольшом, отделанном деревом кабинете и недоуменно покачивал коротко,
почти под нулевку, остриженной головой.
Юрий Алексеевич держал в руке листок ученической бумаги в клеточку. На
листке было порывистым почерком выведено следующее:
"Командиру воинской части...
Здравствуйте! Извините, не знаю Вашего имени-отчества. Но моей рукой
движет очень серьезная причина, и потому обрaщаюсь к Вам! Человек, с
которым я собираюсь соединить свою жизнь, служит в Вашей части. Его зовут
Ребров Сергей Владимирович. И о нем пойдет речь.
Вы сами знаете, наверное, как сейчас неспокойны матери, братья, сестры,
невесты тех парней, что попадают в армию. Столько всяких страстей
говорится о извращениях, насилиях, глумлениях "дедов" над молодыми
солдатами, что боязно за близких людей, подвергающихся беспрестанным
издевательствам и совершенно не защищенным командирами от преступников!
Все газеты пишут о зверствах "стариков"! Но я не об этом. Я хочу лишь
сказать, что мало всего этого, так ребята попадают под командование своих
гражданских недругов или соперников, которые вымешают на них свою злость,
досаду, пользуясь положением. Разве допустимы такие вещи?!
Я не хочу никого обвинять или осуждать. Может, каждый по-своему хорош,
каждый в одиночку отличный человек. И все же я прошу Вас, убедительно
прошу перевести Реброва в другой взвод или роту, я не знаю как там в армии
все это называется, может, батальон. Но не подумайте, что сержант Новиков
чем-то плох или что он нарушает что-то, нет, я не хочу, чтобы вы его
наказывали. Просто надо изменить положение, и все! Развести по разным
углам тех, кто все равно не уживется вместе. Надеюсь на Ваше положительное
решение.
С уважением Любовь Смирнова, 28 июня 199...Г.".
- Ну-у, что скажете? - спросил Владимир Андреевич Кузьмин.
- В первые дни Ребров подавал рапорт... Потом, наверное, передумал. Может,
сгоряча что-то и было по гражданской памяти между ними. Но, видно, все
прошло! - ответил Каленцев после непродолжительного раздумия.
- Хорошо, но поговорите с обоими, потом доложите, сказал напоследок
Кузьмин. Он вновь склонился над бумагами, лежавшими на столе.
Каленцев пошел к двери. Но он не успел выйти, полковник окликнул его.
- Постойте, Юрий Алексеевич! - Кузьмин стоял теперь у окна и смотрел
вдаль. - Есть у вас такой боец по фамилии Черецкий?
- Так точно, в моей роте.
- Что он из себя представляет?
Каленцев немного замялся, но ответил четко:
- Жалоб нет на него, исполнительный, дисциплинированный, немного себе на
уме - но это от характера. Парень как парень. Я думаю, из него выйдет
неплохой сержант.
- На а как человек?
- Тут сложнее. Задиристый малость, с товарищами не всегда ладит. Но
характер твердый. А все наносное, думаю, сойдет.
- Ясно. Можете идти.
Кузьмин сунул в рот "беломорияу". Облокотился о подоконник.
За окном, на плацу, отрабатывали строевые приемы.
Был обычный учебный день.
Кузьмин отыскал глазами Черецкого. "Парень как парень", - колыхнулось в
мозгу. Он глубоко затянулся и выпустил клуб сизого дыма в распахнутую
форточку. За сержанта Николая Новикова и его подопечных Кузьмин был
спокоен.
"Сереженька!
Извини меня, я знаю, тебе там очень нелегко. Но что делать! Письмо я твое
получила, и с Квасцовым-негодяем говорила - он этот разговорчик надолго
запомнит, подлец! Но я не верю, что это ты его ко мне подослал. Не верю!
Эта сволочь поганая и с сестрой, с Валей, говорил - так Валька два дня как
помешанная ходила. Неужели это все правда? Ведь Николай никогда не был
таким подлым! Он и сейчас не такой! Но из-за этого клеветника твоего она и
слышать не желает о Новикове, меня из дому не выпускает - всему поверила,
представляешь?! А я и сама, не знаю даже - верить или нет, все
перемешалось, бедлам какой-то!
Только мне теперь уже все равно. И ты меня прости, но мне никто больше не
нужен, все осточертело. Я хочу только покоя. Как я устала ото всего, как
устала! Прости! И я больше не могу быть между вами, хотя я ему сдуру
обещание, дала, все так и было, ты не поверишь. Но теперь все! Никто,
никогда!
Пусть тебе будет хорошо в жизни. Ты будешь еще и счастливым и любимым. А я
- нет.
Прощай, Сережа!
Люба, 30 июня 199...Г.".
Это письмо добило Сергея. Ему захотелось войти в темную и пропахшую
сапожной мазью каптерку и там в одиночестве и мраке повеситься. Но
каптерка была заперта. Ключи лежали в кармане у каптерщика. Больше же
вешаться было негде - кругом ходили, стояли, смеялись, хмурились, курили
или отрабатывали очередные приемы его сверстники. И даже в самой тягостной
ситуации не хотелось представать перед ними безвольной тряпкой.
- А у тебя губа не дура!
Слепнев стоял, широко расставив ноги, заткнув большие пальцы обеих рук за
ремень, улыбался, подмигивал. Черецкий резко шагнул к нему.
- Щас у тебя губа дурой будет! Понял?!
- Ты чего, Борька? - остолбенел Слепнев. - Я же насчет Оли, библиотекарши,
дочки кузьминской, а ты...
- И я про то же, - Черецкий позеленел, - меня, как хошь, крой, а про нее
чтоб ни слова и ни звука, понял?!
- А что я такого сказал? Ну ты псих, Боря.
Черецкий уже слыхал пересуды о себе и Ольге. И его теперь приводило в
бешенство одно лишь упоминание ее имени. Он позабыл все свои дрязги и
болячки, ничего не хотел, кроме одного... Но и это единственное казалось
Борьке чем-то несбыточно далеким, как та придуманная жизнь в книгах,
которые Ольга подбирала ему.
Вчера вечером он невольно подслушал разговор двух солдат из второго
взвода. Они говорили, стоя за кустами, в трех метрах от курилки, и не
подозревали, что тот, о ком велась речь, здесь, рядышком.
До сих пор в ушах у Черецкого стояли их голоса.
- Слыхал новость? - вопрошал приглушенный басок.
- Какую? -спрашивали голоском потоньше и похлипче.
- Ну даешь! Черецкий-то, хмырь этот дерганый, знаешь, клеит дочурку
командира части, библиотекаршу нашу! - Не болтай! Это, наверно, параша
очередная, слухи!
- Точно! Сам их два раза видал рядышком. Меня не проведешь!
- Ну и как?
- Чего как? Он малый шустрый - как веник, он своего добьется!
- Да, а деваха-то ничего, хороша!
- Не на мой вкус, - отрезал бас. - Мне бы кнлограммчиков жа двадцать пять
поувесистсе! Но вот Кузьмин, батя, командер-то наш верховный! Пристроил
ври себе дочурку-то!
- А чтв, не положено, что ль?
- Положено - не положено... а зарплата идет, смекай.
- Усек! - ошарашенно пискнул тенорок.
В этот миг Черецкого будто сковала какая-то сила - во рукам и ногам. Он не
мог пошевельнуться. Только сердце отбивалo дикую чечетку а груди.
Но пoсле вечерней поверки, в туалете, он прихватил обладателя баска за
грудки, прижал к стене и прошептал ему прямо в ухо. Прошептал так, чтобы
слышали все, кто там в это время находился.
- Еще услышу, надла, что ты параши распускаешь - убью! - В это мгновение
ему самому верилось - убьет. И прав будет, без всяких там объяснений. - А
та, кого ты, сучонок вшивый, грязью поливаешь, не за зарплату вкалывает, а
так, на общественных началах, за бесплатно! Понял?! Для таких дураков, как
ты, время схое гробит!
Черецкий ткнул парня кулаком в брюхо, толкнул в стену. И тут же
отвернулся, ушел.
И хотя знал он, что болтовня она и есть болтовня - пустое сотрясение
воздуха, а слухи и есть слухи, или, как их тут называли - параши, но не
мог себя сдерживать.
Новые заботы и хлопоты пришли на смену прежнем.
Но этих новых Черецкий не променял бы нм на что на свете - слишком глубоко
в сердце запала светловолосая библиотекарша.
Стоило ее увидеть, и язык немел, руки и ноги становились ватными. И
властный, самолюбивый Черецкий, знающий себе цену, готов был выполнить
любую прихоть новой знакомой, бежать за ней куда угодно...
Жаль только, что прихотей никаких не было и бежать она его за собой не
звала.
В эту ночь Сергей, наверное, свихнулся бы от бестолковых и мрачных мыслей,
заполнивших его голову. Но вместе с мерным Славкиным голоском, бубнящим
свое, к нему пришла картина давно забытого, а может, и вообще никогда не
бывшего, придуманного, но картина оттого не менее реальная, взаправдашняя
и что-то очень напоминающая. "Вот так сходят с ума!" - подумал Сергей,
перед тем как впасть в полузабытье. Но это было вовсе не сумашествие и
даже не его приближение, это было просто грезой или полусном,
расслабляющим и дающим покой усталому сердцу.
Зачем Радомысл вынес его с поля боя? Ну зачем?!
Ведь мог бы и бросить там - было бы не восемь погибших из десятка, а
девять, разница небольшая - никто бы и не заметил! Бросил бы, и его
Любава, навсегда его. Ну, конечно, коли сам бы уцелел в немилосердных
сечах. Но на то воля Рода да его воля! Вех не мог ответить на свой вопрос.
Но и он бы поступил точно так, честь дороже всего, честь да совесть!
Всю ночь Вех провел со Снежаной. Но она не допустила его к себе, они не
были близки в эту ночь.
- Береги силы, воин! - насмешливо шепнула она ему на ухо.
И он не стал настаивать.
Снежана вышила ему льняную сорочку, купленную у старухи-болгарки, красными
цветами. Но Вех надел ее перед самой сечей, утром - на смерть нужно было
идти в чистом.
- С тобой ничего не случится, - сказала она, припадая к нему всем телом,
дыша в лицо. - Я предчувствую, верь мне.
Но голос ее предательски дрогнул. Она не была сама уверена в своих словах.
Вех не стал показывать, что он понял. Нет, с ним ничего не случится совсем
по другой причине - потому что он будет лезть в самую гущу, не будет
прятаться, а смелым Перун помогает! Он выведет его живым и невредимым из
битвы. А ежели они проиграют этот спор, так лучше и не жить!
- Я тебе все прощаю, все-все, даже эту твою, что оставил в Киеве. Бог с
тобой. Вех! Знай, что в бой ты идешь чистым! -сказала она.
Он поцеловал ее. И заглянул в глаза. Нет, она все же была еще совсем
девчонкой, девочкой - пухлые детские губы, эти чистые и открытые
широко-широко глаза, этот лоб, на котором нет не то что морщинки, а даже
намека на ее появление в будущем! Как рано она повзрослела. Как рано она
завянет! Ему стало горько. И, как всегда в минуты печали, явилось ему
видение Любавы. Нет на свете ничего прекрасней северной красоты.
Любава далеко. Кого она ждет? Может, положилась на судьбу и загадала на
того, кто вернется в родные края? А может, и позабыла про обоих да живет
себе с любым муженьком - ведь не один год они в походах?! Не узнать,
далеко земля Русская!
Летняя ночь коротка. Не приносит она отдыха тем, кто назавтра должен
вынуть меч из ножен, кто с трудом смыкает веки в эту свою, может быть,
последнюю ночь.
Из уцелевших в сечах Радомысл собрал новый десяток. Сколько от него
останется на сей раз?
И вот уже утро. Дует с Дуная-реки прохладный ветер.
Вновь становятся друг против друга "стена" и "фаланга". Вновь звенят трубы
и бьют барабаны. Вновь колышутся разноцветные стяги, знамена. Святослав на
коне объезжает строй, а на лице у него светлая улыбка. Красное корзно
бьется на ветру, и солнце переливается в его складках. Трава, по-июльски
высокая, прячет тонкие ноги скакуна, волнами изгибается под порывами
ветра...
- Ну вот и слава Перуну! - выдохнул Радомысл. - Наконец-то!
У Веха пересохло горло, свело судорогой губы, и он не смог ответить.
Хватит ли сил для битвы, вот о чем сейчас бы задуматься. Вот о чем бы
сейчас позабыть!
Ромеи оставили лагерь далеко позади. Их полки вытянулись черной стеной,
мрачным заборолом. А из-за полков торчали горбатые камнеметалки - на этот
раз враг был в полной силе и мощи.
Когда Вех на заре поднимался на стену крепости, он видел - с севера
подошли к берегу ромейские лaдьи, из них высаживались воины, быстро
выстраивались в боевые порядки, проверяли оружие, слаженность. Кольцо
смыкалось все туже! Сколько оставалось жить под земным солнцем?
Но все было по-прежнему. Снова блестело молодое солнышко, умытое утренними
зорями, и снова лучники принимали первыми смерть. Лишь Святослава не было
рядом - он был где-то слева, с конницей. Да ряды воев не были столь упруги
и плотны, как в предыдущей сечи. Стояли разрозненно, чтобы было место и
возможность уворачиваться от огромных валунов, тех, что метали цепкие
могучие руки камнеметалок. Но не всякий успевал отскочить, не всякий
подставлял вовремя щит под малый камень...
Ветер менялся, дул в лицо, снося стрелы русичей назад. Припекало. Ромси,
воспользовавшись тем, что враг не мог спрятаться за стеной щитов,
выставили лучников вдвое больше, не жалели стрел. И снова падали, падали
вой, не успев сойтись с врагом грудью в грудь.
Но снова был бег, долгий и краткий, легкий и утомительный - кому как.
Снова рухнули, повалились первые ряды ромеев.
Теперь Вех увидел Святослава. Князь был впереди конных дружинников, под
стягом он вклинился почти в самую гущу ромейского войска и пробивался
теперь к тому месту, где высилась над головами прочих отборная охрана
базилевса, Но до нее было далеко, и кто знал - там ли Цимисхий?! Император
ведь мог пребывать и в своем великолепном, сверкающем золотом шатре на
вершине холма и наблюдать за боем оттуда.
Но меч Святослава сверкал все чаще, прокладывая коню дорогу, взрезая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг