щупь, по стеночкам - шершавым, обросшим полипами и водорос-
лями.
У самого дна протиснулось еще в одну дыру, пошире первой,
проползло несколько метров - там начинался подъем, снова по
стеночке, впритык. Но здесь было посветлее, сверху пробивал-
ся свет лампочки, пусть и совсем слабо, но пробивался.
Вынырнув, Чудовище огляделось и медленно, прямо из воды
начало подниматься по скользким ступенькам к большой желез-
ной двери. Над ней и висела совсем крохотная тусклая лампоч-
ка. Горела себе, как могла, как получалось, освещала путь, а
значит, и Отшельник был жив.
Поднявшись на площадку перед дверью, Чудовище тем же ма-
нером, что стряхивают с себя воду собаки, передернулось - от
головы до кончиков щупальц. И замерло.
Отшельник обычно открывал сам. Надо было подождать: при-
шел в гости, так и веди себя как гость.
"Интересно, как они там? В поселке, небось, вовсю шуруют,
разыскивают виноватых. Еще достанется олухам этим! Они по-
нять-то не смогут, за что их наказывать хотят! Точно не пой-
мут! А может, и обойдется? Буба Чокнутый остатками мозгов
пораскинет, сумеет вывернуться! А нет, так это их личное де-
ло, мне-то что! Но, скорее всего, никого обижать не станут,
ведь они-то там, за куполом, за стеночкой и барьерчиком,
они-то ведь нормальные, должны ведь понять, что к чему!
Должны, должны... А кто их знает! Ежели облавы устраивают,
так может, и они свихнулись! Ладно, Отшельник умный, он все
растолкует".
Дверь не открывалась.
Чудовище, поразмыслив немного, подняло с площадки обломок
кирпича и постучало по ржавеющей, покрытой множеством мелких
капелек металлической поверхности. Дверь поддалась, чуть
сдвинулась. Она была незапертой! Чудовище удивилось, обычно
Отшельник не страдал забывчивостью, всегда запирал за собой.
Но надо было идти, куда теперь деваться!
В коридоре с потолка капало, видно, прорвало где-то тру-
бу. Капала явно не вода, а какая-то мерзкая жижа с сильным
отвратительным запахом. Коридор был длинным и пустынным.
Каждый шаг отдавался эхом под его сводчатыми потолками. Но
это была еще не пещера. Это были лишь подступы к пещере. Вот
только автоматика не работала - ходи-броди сколько влезет!
Чудовище отмерило нужное количество шагов до потайного
люка, прижалось к нему всем телом. Крышка люка сползла на-
бок. Теперь оставалось подняться по винтовой лестнице на три
пролета, миновав три площадки. Там пещера.
- Это ты, Биг?
Голос прозвучал неожиданно, из стены. И это был вовсе не
голос Отшельника, а какой-то старческий сип, тусклый и невы-
разительный.
Чудовище вздрогнуло. Мышцы буграми перекатились под сырой
пористой кожей, большой горб, соединяющий голову со спиной,
напрягся, вздыбился еще сильнее, круче.
- Это я, Отшельник, - ответило оно так же тихо.
- Ну, проходи, чего встал! Забываешь старых друзей, чуче-
ло?!
Голос совершенно не вязался с шутливым тоном. И это нас-
тораживало.
- Проходи, проходи!
Сделав еще несколько шагов, чудовище оказалось перед де-
ревянной перекошенной дверцей, висящей на старинных бронзо-
вых петлях. На дверце была прибита одним гнутым гвоздем таб-
личка с кругленьким благообразным черепом, пронзенным зигза-
гом молнии. Табличка также была старинной, теперь такие де-
лать не умели, по крайней мере здесь, под куполом. За двер-
цей и находилась пещера, обиталище Отшельника, его Берлога.
- Ты заснул там, что ли? - вопросил старческий голос, но
уже бодрее.
- Нет, я иду! - ответило Чудовище и дернуло на себя ручку
дверцы.
Пещера была огромна. Не пещера, а целый зал с высоченны-
ми, увешанными каменными сосульками всех цветов потолками
или сводами, с уходящими во тьму стенами, с гладким, будто
мозаичной плиткой выложенным полом. Посреди этого пустынного
зала стоял грубо сколоченный деревянный стол, заставленный
пустыми пыльными бутылками. Рядышком валялся колченогий стул
с гнутой спинкой, явно не самодельный. Но за столом никого
не было. На этот раз берлога Отшельника поражала запущением.
- Ну чего ты там застрял, Биг?!
Голос доносился из угла. И Чудовище пошло на этот голос,
такой знакомый и совсем не узнаваемый. Теперь оно разбирало
в полутьме нишу, занавешенную странными то ли водорослями,
то ли обрывками...
- Не включай света, глаза болят.
Отшельник сидел в нише, скрестив ноги, поджав их под се-
бя. Голова у него стала еще больше, чем была в их последнюю
встречу, и напоминала она теперь не кастрюлю с просвечиваю-
щими тоненькими стенками, а целый котел, в котором что-то
бурлило, кипело, переливалось... Лишь свечение вокруг этого
котла оставалось прежним - нежно-розовым, еле заметным.
- Молчи, - сказал Отшельник, - я и так все знаю.
Огрызина не заметила утраты одного из своих отпрысков. Да
если бы и заметила, что ей! Ей все - до фига! На день она
повторяла любимое присловье раз по сто, наверное, чтоб ни у
кого сомнений по этой части не возникало. Но никто и не сом-
невался. Тем более, Хитрый Пак с Гурыней.
- Вы чего, тута, что ль, жить-то будете? - спросила их
Эда, одновременно обмакивая пальцы в желтую слизь на стене и
поднося их к носу.
- Поглядим еще, - повторил Пак на иной лад.
Эда попробовала слизь на вкус.
- Тьфу! Дрянь-то какая! Вы, что ль, нагадили?!
- Заткнись! - ответил Гурыня.
Эда погрозила ему кулаком, но не расстроилась.
- Ладно, вы как хотите, а я в подпол полезла!
И ушла.
Пак нацелился ей в спину железякой, сказал вяло:
- Не промахнешься.
- Это точно, - поддакнул Гурыня.
Как бы ни хотелось Паку сохранить репутацию умного малого
и хитреца, ему ничто не шло на ум, ничего-то он не мог при-
думать. Больно непривычная раскладка получалась - куда ни
плюнь, в себя попадешь! И от Гурыни этого, придурошного,
толку не будет, какой от него, пустоголового, толк! И бежать
некуда, и посоветоваться не с кем, и поплакаться некому!
Прямо, хоть иди и сдавайся!
- Ты сбегал бы пока за своей железякой! Да не позабудь
эти хреновинки, ладно? Без них...
- Да понял, падла! Я мигом обернусь, гадом буду! Туда -
сюда, падла!
Гурыня сорвался с места как ошпаренный. Он и вообще-то
был заводной, а в последние двое суток совсем очумел.
Пак достал из кармана комбинезона осколок зеркала. Долго
рассматривал себя. Лицо его при этом кривилось, глаза слези-
лись, но не все - лишь два верхних, те, что были под вмяти-
ной на лбу, оставшейся на память от туристов. Сама дыра поч-
ти заросла уже. Пак ощупал затылок - выходного отверстия не
было, значит, этот комочек железа застрял где-то в башке. Ну
и черт с ним! Не очень-то Пак расстроился от такого приобре-
тения. Если что и задело за живое, так это краса его и гор-
дость - широкий морщинистый хоботок, свивавший чуть ниже
подбородка и невероятно изуродованный теперь багровым водя-
нистым рубцом. Вот сволочи! Он был готов тут же сразиться с
десятком этих наглых охотничков. Он бы их собственными клеш-
нями на клочки бы порвал, в капусту искрошил!
Но долго предаваться отчаянию не стоило. Пак спрятал ос-
колок обратно. Присел, встал, потом еще раз, еще... помахал
руками, согнулся. Поднатужившись, перевернул тяжеленный сы-
рой матрас. Хоть и не жрал ничего весь день, изранен, избит,
искалечен, а все ж таки молодой организм брал свое, восста-
навливал силы. А силенка ныне ох как нужна была Паку!
- Поглядим еще! - процедил он в третий раз, совсем злове-
ще.
Вышел из комнатки. Осторожно, стараясь не шуметь. Загля-
нул в хлев. Там, за прогнившей и почерневшей от старости
бревенчатой перегородкой в метр высотой копошились Эдины де-
теныши. Они были омерзительны.
Пак собрал в пересохшем рте остатки слюны и плюнул за пе-
регородку. Один из Эдиных сопляков на лету поймал плевок
длинным жабьим языком и тут же заквохтал, заерзал. Осталь-
ные, сгрудившись вокруг счастливчика, плаксиво подвывали.
Все как один дрожали в каком-то непонятном ознобе.
Среди выродков были и довольно-таки здоровые особи. Па-
рочка крайних, тех, что лежали у самого заборчика, были
вдвое больше Пака, во всяком случае вдвое жирнее и толще.
Вот гаденыши! Паку смотреть на них не хотелось. Но он по-
нимал, что когда прижмет, придется лезть в этот гадюшник и
самому притворяться выродком. И еще неизвестно, как дело
обернется, может, туристы всех недоносков и переносков ра-
зом-то и ухайдакают?! А чего им стоит? Нет, нигде не было
спасения!
На прощанье Пак треснул железякой по загривку самого жир-
ного выродка и вышел из хлева.
Снизу, из подпола доносилась какая-то возня. Там что-то
падало, гремело, звенело... Пак заглянул в дыру, полуприкры-
тую фанерой. Но почти сразу же ему в лицо плеснуло чем-то
горячим, помойным, аж дыхание сперло.
- Уйдитя-я! Я тут не при чем буду! Не виноватая я! - ис-
тошно завопила снизу Эда Огрызина. - Там ищитя, наверху-у!
Пак захотел спуститься и разобраться с толстухой. Но пе-
редумал.
- Осатанела, что ль? - поинтересовался он, вытирая лицо.
Эда тут же успокоилась.
- Хитрец, ты? Чего пужаешь-то?! Я уж думала, конец, ту-
ристы по мою душу пришли! Ну ты совсем блажной, разве ж так
шутят?!
Пак не стал пререкаться.
- Ты про меня молчи, дура! - сказал он коротко. - А то я
тебя без туристов прикончу!
- Все ходют, пугают, понимаешь, стращают все! - заворчала
Огрызина. - Нужны вы мне больно, да катись хоть сейчас, пла-
кать не стану. Я б тебя еще на матрасе придушить могла б, а
я пожалела на свою голову. Вот и жалей вас теперича...
Паку надоела пустая бабья болтовня. И он вернулся в ком-
натушку. Постоял немного, прислушиваясь, потом отодрал доску
с заколоченного окна, присмотрелся. Снаружи все было вроде
бы спокойно. И он вылез.
Папашу Пуго нарядили в самые лучшие одежды. Еле сыскали в
поселке дореформенные штаны - черные, широкие, на пуговках,
и телогрейку, синенькую, расшитую голубями мира. Наряд при-
шелся впору. Лишь длинные грабли папаши торчали из рукавов
на полметра, свисали до самой земли. Но они и отовсюду тор-
чали, не научились, видно, шить на таких, как папаша Пуго,
да и когда теперь научатся.
Поселковые женщины заглядывались на передовикакрасавчика,
обряженного получше иного жениха.
- Гы-ы, гы-ы! - радовался сам папаша.
Буба Чокнутый носился с "народным избранником, как с пи-
саной торбой. Дура Мочалкина и вовсе слюной исходила.
- Ну и чего мы с им теперь делать станем, едрена вошь? -
спросил Бубу инвалид Хреноредьев, после того, как все было
готово для сдачи избранника туристам.
- Ну и безмозглый же ты обалдуй, как я погляжу, - ответил
Чокнутый. - Дурак из дураков!
Хреноредьев раздулся пузырем, из носа потекло.
- Ты при людях, едрена-матрена, мене не оскорбляй, Буба!
- сказал он запальчиво. - У нас тоже гордость имеется, едрит
тя кочергой!
Папаша Пуго обнял Хреноредьева и слюняво поцеловал в си-
ние губы.
- Гы-ы, гы-ы, гы-ы!
Сколько ни поили папашу, а он оставался все таким же, как
и в самом начале, не падал, не пускал пузырей из носа, не
норовил притулиться где-нибудь в уголку и соснуть чуток.
Видно, папаша чувствовал свою особую роль неким врожденным
чутьем и потому - держался молодцом. Лишь почти новехонькие
черные штаны на радостях замочил, но ему это в вину не ста-
вили.
Мочалкина кокетливо отводила слипающиеся глазки, стара-
лась смотреть поверх голов, в пространство.
- А я повторю, Хреноредьев, - сказал Буба, - при всех
повторю, что тупарь, он и есть тупарь! Здесь, как верно за-
метил наш Коко, хер хрена не слаще.
Хреноредьев подпрыгнул и ударил Бубу в живот протезом-де-
ревяшкой. Да так, что Буба согнулся в три погибели и засто-
нал. Папаша Пуго дал щелчка инвалиду, и тот упал без чувств.
Потом он пригнулся к Бубе и смачно, взасос поцеловал и его.
Мочалкина зарделась. Она все думала, когда же Пуго про
нее-то вспомнит! И вспомнит ли!
Но все завершилось благополучно. Бегемот Коко разнял
спорщиков, дал каждому по затрещине, в том числе и дуре Мо-
чалкиной. Та сразу же позабыла про папашу и уставилась на
Коко влюбленными глазами.
- Пора!
Буба стряхнул пыль с колен, расправил плечи. Они стояли
чуть ли не посередине площади. Но никто, кроме двух десятков
местных хозяек, сгрудившихся в одну кучу, на них не реагиро-
вал. Трапы, по которым обычно ходили туристы, чуть покачива-
лись и, казалось, протяжно и тонюсенько пели на ветру. Же-
лезная клепаная башня, проржавевшая снизу и немного покосив-
шаяся, стояла как и обычно - наглухо задраенная. Люки не
открывались. И никто не появлялся, хотя пора бы уже, пора
было появиться!
- Буба, браток, может, ты и впрямь Чокнутый, а? - спросил
неожиданно Коко. - Может, про нас и думать забыли, а мы тут
дурака валяем?! - При слове "дурака" он выразительно погля-
дел на Хреноредьева. И тот снова лишился чувств.
Папаша Пуго приподнял инвалида за шкирку, он не любил,
когда обижали слабых и всегда жалел их.
- Гы-ы, гы-ы!
От липкого и слюнявого поцелуя Хреноредьев очнулся.
- Все, едрит-переедрит! - сказал он задиристо. - Все! Щяс
начну всех калечить! Без разбору, едрена-матрена!
Но калечить он, конечно же, никого не стал. Он и сам-то
был калекой - из трех ног лишь одна своя, остальные две -
деревяшки. Руки у него были с рождения кривыми, да и какие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг