милый герой!
Ивана перевернуло, дернуло. Свет погас... И он снова ощутил себя
висящим на цепях вниз головою в мрачном и сыром подземелье. Он рванулся,
забился в цепях. Заорал благим матом, не стыдясь ничего и никого, не
совестясь. Его просто выворачивало наизнанку. Все внутри пылало. Стоило
проходить через цепь унижений, мучений, надежд, отчаяний, боли, чтоб вновь
оказаться болтающимся вверх ногами на цепи в мрачной поганой темнице!
И совершенно неожиданно, как-то не к месту, ему вспомнилось
блаженно-идиотское выражение лица висящей в прозрачной сети растрепанной и
мохнатой Марты.. Вот уж кто дозрел, так дозрел! И где сейчас Лана? Может,
ее успели приспособить к аквариуму? Нет уж, он этого не допустит! Иван
рванулся сильнее.
И в этот миг наверху что-то загремело, заскрежетало-сдвинулась
невидимая дотоле крышка. И вциз, на сырую и бугристую землю темницы,
спрыгнули двое-наверное, все те же, несокрушимые и неунывающие Гмых со
Хмагом - во всяком случае так подумалось Ивану.
- Ну что, - угрюмо пробурчал он, - опять будете приветствовать с
прибытием на Хархан-А, сволочи?
Один из спрыгнувших ответил гундосо:
- Это не Хархан-А, и не Ха-Архан, слизняк, и тем более это не
Харх-А-ан, понял? Это промежуточный слой, дурак!
- Ага, понятно, это Меж-хаарханье, так? - с сарказмом вопросил Иван.
- Нет, не мели попусту, слизняк, не опошляй того, о чем не имеешь
представления! - сказал другой. - Это обычный изолятор для тех, кто любит
шустрить в квазиярусах, А в Межарха-анье еще попадешь. Может быть,
попадешь!
- Спасибо хоть на этом, - сказал Иван.
- Нам твоих благодарностей не надо, - заявил гундосый и с размаху
ударил Ивана ногой в лицо.
- Да-а, попадет он, разбежался! - проворчал другой. - Туда
перевертышей не берут, нужны они там больно!
- Там его и обернут разом! - сказал гундосый.
Иван переждал, пока утихнет боль. И спросил. Он не мог не спросить.
Правда, вопрос получился странным:
- Это вы, что ли?! Эй, Гмых, отзовись, ублюдок?! А ты, гнусная твоя
рожа, Хмаг, не узнал меня?! Зачем пожаловали сюда, палачи проклятые?!
- Опять грубит! - сказал гундосый.
А второй пояснил:
- Ты ошибаешься, приятель, никаких гмыхов и хмагов в Системе нету,
даже кличек таких тут не услышишь! Это у тебя от твоего тупоумия слуховые
галлюцинации, понял?!
- Не понял, - упрямо ответил Иван.
- Тогда получай!
Ивану со всей силы ударили в солнечное сплетение. Он задохнулся,
потом закашлялся. Изо рта потекла на щеки, лоб, а потом и на пол кровь.
- Тебе уже давно пора бы понять, что здесь ничто не повторяется!
Здесь не слизнячий мир! Ну ладно, давай слазь-ка!
Иван не понял.
- Как это? - переспросил он.
- А вот так!
Они ухватили Ивана за руки и потянули вниз с такой силой, что он
взвыл от боли в ногах и позвоночнике.
- А ну, взяли!
- Только разом! И-эх!!!
- А-а-а-а!!! - завопил Иван. Он не мог терпеть.
И даже если бы и мог, не стал бы сдерживать себя. Ему было наплевать,
что подумают о нем эти палачи.
- Чегой-то не выходит, - озадаченно пробубнил гундосый.
- Чегой-то! Чегой-то! - сыронизировал другой. - Дергать надо лучше,
вот и все!
Они снова вцепились в Ивана.
- Только по моей команде!
- Давай уж, чего тянешь!
- И-ех, взяли!!!
Иван не успел почувствовать боли. Крюк вылетел из потолкэ и ударил
его по затылку. Дальнейшего он не помнил.
Очнулся он лежащим в совершенно другом месте. Руки и ноги были
раскинуты. Иван хотел поднести руку к лицу-не получилось. Другую тоже
что-то удерживало. Он почувствовал себя распятым на какой-то жесткой и
холодной плахе. И он не ошибся, так оно и было.
Прямо над ним висело в воздухе, ни о что не опираясь, не прицепленное
за что-то, черное яйцеобразное тело. Ивану даже показалось, будто это
подаренное ему Хлодриком яйцо-превращатель. Но он сам увидал, что ошибся,
это была другая, пусть и сходная, штуковина. Выше торчали непонятные,
громоздкие аппараты, направленные своими раструбами на лежащего Ивана. Их
было много, но назначение этих аппаратов оставалось для Ивана неизвестным.
Да и какая теперь разница! Иван почувствовал, что влип окончательно,
крепко.
- Как самочувствие? - спросил кто-то невидимый.
- Нормальное, - машинально ответил Иван. И сам поразился своему
дурацкому ответу.
Невидимый заскрежетал, заскрипел - видно, ему стало смешно от
чего-то. Иван дернулся со всей силы, но зажимы были прочными и надежными.
- Не стоит нервничать, - предупредил невидимый, - лежи спокойненько,
и все будет путем! Через три часа сам себя не узнаешь! Небось, отвык уже,
а?
Иван не понял, от чего он должен был отвыкнуть. Его волновало другое.
- Где я? - спросил он.
- Там, куда стремился.
- А если поточнее?!
- В Меж-арха-анье, слизняк, тебе же объясняли много раз, что к чему,
- недовольно просипел невидимый.
- Ага, - съязвил Иван, - мне объясняли, а вы присутствовали при этих
объяснениях, все слыхали, все знаете!
- Нам без этого нельзя - конечно, знаем!
Из Ивана вместе со словами полилась желчь:
- Ну понятненько, ясненько, все-то вы обо всем знаете, все-то вы
понимаете, только вот сказать не можете, у нас тоже есть такие - все
понимают, глядят понимающими глазами, потявкивают, повизгивают, подвывают,
а вот сказать, ну никак не могут!
- Намек понял, - заявил невидимый, - сам такой!
Разговор сначала перешел в перепалку, потом стал переходить в склоку.
Но невидимый вдруг сгладил все, заскрипел, захохотал. Иван то ли от
нервов, то ли поддавшись его заразительному смеху-скрежету, тоже
рассмеялся. Да еще как! Будто он не распятым на холодной и жесткой
плахе-лежал, а стоял в комнате смеха у эйфороматов, которые могут
растормошить покойника недельной давности.
Он смеялся, и ему становилось легче, словно некий тяжкий груз
сваливался комьями или пластами с груди. Впервые за все время пребывания в
этой идиотской и не поддающейся логическому истолкованию Системе он
чувствовал себя столь расслабленным, легким, беззаботным.
Но невидимка так же неожиданно, как и начал, прервал свой
захлебывающийся смех. И стал вполне серьезно объяснять Ивану, что к чему,
да еще таким тоном, так разжевывая все, что Иван ощутил себя олухом
необычайным.
- Мы сейчас в Меж-арха-анье. Сюда сходятся связующие нити всех трех
частей псевдопланетной подсистемы, базирующейся на Хархане-А, Харх-А-ане и
Ха-Архане, понял?
- Пытаюсь понять.
- Так вот, каждая часть равноудалена от квазицентра на двадцать один
световой год... э-э, световой год, надеюсь, ты знаешь, это не время, это
расстояние, которое преодолевает луч света за ваш земной год...
- Не надо разжевывать, я не школяр, - перебил Иван. Его возмутило то,
что с ним говорят как с молокососом-дебилом.
- Похвально! - заметил невидимка. - Но продолжим наш ликбез! Итак,
центр этот существует на известном расстоянии от известных частей. И
одновременно он находится в самом ярде каждой, повторяю, каждой части.
Ивану показалось, что голос очень похож на голос молодого и
неспившегося Хука Образины, что невидимка и есть тот самый непонятный и
нигде толком не существующий доброжелатель. Хотя ощущалось и различие.
Иван не мог понять-в чем, какое, но оно было.
- Мудрено слишком, - сказал он.
- Ни хрена тут мудреного нет! Все предельно просто. Ядра частей
пронзены энергетической иглой-уровнем, слыхал про таковой? - невидимка не
дал ответить. - Так вот, этот уровень в свою очередь, именно пронизывая
все три ядра, теряет в подструктурах пилообразные функции, сворачивается и
замыкается сам в себе. Понял? Но только для этих трех ядер? Во всех прочих
местах он остается самым обычным простеньким иглой-уровнем.
- Угу, - вставил Иван, - совсем простеньким и необычайно обычненьким!
Вы ответьте лучше-с чего это вдруг вы тут решили, что жертву перед
закланием надо непременно просвещать.
- Глупость твоя безгранична, слизняк. И потому ее мы замечать не
будем. Впрочем, ежели желаешь на арену - пожалуйста, в любой миг! Похоже,
там ты себя чувствуешь увереннее!
- А потом?
- Что потом?
- Ну, после арены-куда?
- Как это куда?! - Сюда! - раздраженно разъяснил невидимка.
- Тогда не надо! - заупрямился Иван. - Еще чего не хватало-все
заново! Нет, уж! Лучше свежуйте живьем, гады!
- Фу-у! - брезгливо протянул невидимка. - Грубо и некрасиво! Ну да
ладно уж, лежи себе. Тебе будет над чем пораскинуть мозгами. - Лежи,
перевертыш!
Ивана перестали тревожить. И он остался один - один в тишине,
полумраке и неизвестности. Он вдруг вспомнил, что очень много дней ничего
не ел и почти ничего не пил, что держался лишь на стимуляторах да на
нервном взводе-запале. Но ему и сейчас не хотелось есть. Не хотелось, и
все!
Темное и странное яйцо висело над ним. Из раструбов явно что-то
исходило. Но Иван пока не чувствовал, что именно. Легкость,
расслабленность, беззаботность растворялись, уходили из тела и мозга. Их
место занимало постепенно, словно наваливаясь, просачиваясь вовнутрь,
нечто тяжкое и муторное. С каждой минутой ощущение становилось все
неприятнее. Набегали гнетущие мысли, захлестывало тоской-внезапной,
неестественно давящей, изнуряющей.
Иван поскреб подбородком о плечо, и неожиданно почувствовал, что он
лежит голышом, без комбинезона, и что самое странное - чешуя на теле
какаято не такая, почти мягкая. Он еще раз уперся подбородком в плечо-и
сдвинул целый клок распадающейся отдающей гнильцой чещуи. Его это
взволновало на миг. Но тут же все любопытство, как и внезапное оживление,
улетучилось. И опять ему стало все безразлично, снова накатила тоска-да
такая, что хоть в петлю! Иван зажмурился. И принялся перекатывать голову
из стороны в сторону: вправо, влево! вправо, влево!, вправо, влево! и так
до бесконечности...
А когда шея онемела и перестала слушаться, когда тоска стала
невыносимой, болезненно жгучей, когда он уже разлепил спекшиеся пересохшие
губы, случилось еще более страшное-на него накатили воспоминания. Да с
такой силой, с такой ослепительной ясностью, прозрачностью, реальной
контрастностью, словно были это не воспоминания, не отблески чего-то
далекого, прошедшего в растравленном мозгу, а сама явь.
Мрак Пространства залил все вокруг, лишил мир красок. Но в этом
беспроглядном пугающем мраке высветилась вдруг серебристая точечка, стала
увеличиваться в, размерах-очень медленно, будто ползла черепахой
навстречу. Иван не сразу сообразил, что это корабль-капсула трехсотлетний
давности, и что он вовсе не ползет, а несется на него с колоссальной
скоростью, это просто расстояние и мрак искривляют все, заглушают. Корабль
занял собою половину неба. И замер. Начал поворачиваться. Неторопливо
выползали по левому борту кронштейны, крепления, сети батарей, вот стала
видна выпуклая рубка, вот смотровая площадка, поручни... Ивана резануло по
сердцу, по глазам. На поручнях, прикрученные металлопластиковыми цепями к
горизонтальным трубам, с раскинутыми руками, неестественно раскинутыми,
будто бы вывороченными, изломанными, висели они, давшие ему жизнь. Сквозь
затемненные стекла шлемов Иван видел их лица. Это были лики мучеников,
искаженные болью, страданием, отчаянием. Без содрогания невозможно было
глядеть на них. Иван глухо застонал, скрипнули плотно сжатые зубы. Как ни
жгла, как ни мучила его память прежде, такой пронзительной боли он еще не
испытывал. Это было не воспоминание, это было не видение, это была
сверхреальность! Жуткая, страшная, кошмарная, но именно реальность,
увеличенная, усиленная некими, может, и несуществующими
сверхъестественными линзами отнюдь не материального происхождения.
Распятые были еще живы. Они время от времени раскрывали рты, будто
переговариваясь, или же хрипя, крича от боли и ужаса. Но Иван не слышал ни
слова, ни звука. Порою он встречался с ними взглядами. И ему казалось что
они тоже видят его, зрачки их глаз расширялись, в них застывало что-то
непередаваемое, неописуемое... и Ивану представлялось, что эти люди вовсе
не погибли тогда, двести с лишним лет назад, что они живут до сих пор,
живут, замерев на грани, на лезвии, отделяющем жизнь от смерти, и что они
будут жить еще очень долго в этом ослепительно-жутком взлете полубытия и
полусмерти, долго, а может, и вечно, если он не сделает, не совершит
чего-то важного для них. И ему казалось, что их глаза и молят его об этом,
мало того, что они требуют от него чего-то... а чего именно Иван не знал,
откуда он мог знать?! Он сам страдал, он не ведал, как им помочь, и есть
ли они на самом деле. Или все-только мираж? Нет! Нет! Тысячу раз нет! И
все-таки странно, невероятно. Неужели они не сгорели тогда?! Неужели
произошло чудо?! Ивану припомнился мнемоскопический сеанс. Нет, все было
так, как было - мнемограммы не могут врать, как не может врать камень, как
не может врать дерево, как не может врать ветер! И все же распятые жили,
застыв на гибельном, мучительно болезненном острие, на лезвии. Они погибли
тогда, бесспорно! Но они и продолжали жить! Как продолжает жить все в
Пространстве, продолжает вопреки человеческой логике и людскому здравому
смыслу, ибо сам процесс этот выше и того и другого, ибо Сознание и Дух
лишь перетекают из одного сосуда в другой, и в их силах придать новому
сосуду прежние формы!
Все эти мысли обрывочно мелькали в воспаленному мозгу Ивана. Но они
не заглушали боли. Они лишь словно протыкали ее обиталище в беспорядочном
суетливом движении. Боль же заполняла собою все - как до того заполняли
все тоска, потом мрак.
Боль из-под черепной коробки расползлась по всему телу. Она рвала
калеными щипцами его на части, пронзала тупыми иззубренными иглами и
ржавыми искореженными пиками, она жгла расплавленной смолой, которую будто
бы плеснули сразу снаружи и изнутри. Ивану казалось, что с него живьем
сдирают кожу. И не только кожу, но и верхний слой мяса, потом и все
остальные слои, что из него дерут сухожилия и вены... И все это разом! Он
хотел кричать, стонать, скрипеть зубами, но внутри все пересохло, он не
мог издать ни звука, распухший огромный язык заполнил весь вот-так, что
нельзя было сомкнуть челюстей. И все-таки главной была не телесная боль.
Распятые не исчезали. Они все так же висели. Смотрели в глаза. И
теперь Иван не сомневалсяони видят его, точно видят! Но это лишь усиливало
боль! Зачем им видеть его?! Неужто с них не хватает собственной лютой
муки?! Нет! Не надо! Никогда! Он хотел заслониться рукой. Но руки были
недвижны, он сам был распятым на плахе. Хотел зажмуриться, закрыть глаза,
и сделал это. Но он продолжал все видеть внутренним зрением-не менее
четко, не менее ярко. От этого некуда было деваться!
К видениям стали прибавляться голоса. Они выплывали из общего
неразборчивого гула, который Ивану казался обычным шумом крови, прилившей
к голове. Но это было не так. Голоса нарастали, звучали явственней. Кто-то
невидимый бубнил басом Гуга Хлодрика: "Ты не поможешь им, дура-ак!
Ты-только усугубишь все! Наплюй! Забудь!" Сипатый Хук Образина вторил
пьяно: "Тупица, себя же погубишь! Куда ты лезешь все время?! Надо жить в
своей норе, в своей дыре! То же мне, нашелся мститель праведный!
Дурачина!" Слабенький приглушенный голосок сельского священника
уговаривал: "Не надо, откажись, только всепрощением можно искупить что-то,
во мщении и растравлеции ран своих не отыскать и тени справедливости, она
в Боге, в умении терпеливо и покорно принимать ниспосланное, за все
благодарить: и за радости и за горести. Бойся себя! Бойся своей гордыни!"
И тут же нервно, почти зло звучал высокий женский: - "Да будет проклят! да
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг