шептать, повторять, как молитву, как заклинание: "Господи, не дай им
выйти из машины! Господи, не дай им выйти из машины!".
Они не вышли. То ли действительно есть на белом свете Господь Бог,
и внял-таки он неумелой молитве двух салаг: молитве салаги-лейтенанта
и молитве салаги-рядового - полагавших себя минуту назад в полной
безопасности; то ли эти, небритые и загорелые, и не имели каких-либо
особенных планов, а просто так решили попугать. От нечего делать или
по пьянке. Потом уже, когда высадив по рожку, стрелки уехали восвояси
и все закончилось, мы на подгибающихся ногах спустились на площадь и
нашли там пустую бутылку из-под итальянского мартини. Мишка потряс ее
горлышком вниз над ладонью, растер капли, понюхал. И, прищурясь,
сказал очень серьезно: "На сегодня прием посуды закончен. Тары больше
нет." И мы захохотали, засмеялись: громко, заливисто, изгоняя из себя
липкий темный страх - страх смерти...
Да, вот такие минуты сближают. На всю оставшуюся жизнь. А теперь
человек, с которым я когда-то был породнен этим страхом, ушел, умер. И
значит, моя собственная жизнь в чем-то опустела.
- Разрешите. Доложить. Товарищ капитан? - подскочил к Сифорову
Лузгин, возгласом своим вернув меня в реальность.
- Докладывайте.
- Всего обнаружено двенадцать тел.
Во мне всколыхнулась надежда: двенадцать! Не четырнадцать. А
Герострат, так, кажется, говорил Сифоров, увел за собой из Центра
двенадцать специалистов. Плюс Мишка Мартынов и полковник Хватов
получается - четырнадцать заложников. Мишка жив?..
Нет, нельзя так... Всегда нужно предполагать самое худшее.
Иначе... Господи, пусть он будет жив. Пусть только он будет жив.
Мы осторожно спустились в подвал. Он ничем не напоминал тот, в
котором мы побывали днем раньше. Пример необустроенности; образчик
того, как выглядели питерские подвалы до вступления в нашу жизнь
законов рыночной экономики: темно, сыро, переплетения труб, местами -
холодно, местами - жарко, только что крыс не видно для полноты
картины. Впрочем, это не означает, что их здесь нет вовсе:
попрятались, скорее всего.
На сыром бетонном полу под трубами в свете ярких фонарей стояли
ящики: ровно двенадцать штук. Узкие длинные - они тем не менее ничем
не напоминали гробы. Скорее я подумал бы, что в них перевозят рулоны
ткани или бумаги, но никак не человеческие тела.
Все ящики были вскрыты, и я остановился, не доходя до них, чтобы
перевести дух, приготовиться к тому, что сейчас увижу.
Сифоров оглянулся на меня, понял, остановился и сам, дожидаясь.
Над ящиками, засунув руки в карманы, стояли в полном молчании двое
сотрудников ФСК. Вид у них был удрученный. Еще один снимал обстановку
на видеокамеру; подрагивал в полумраке ярко-алый огонек.
Пусть только он будет жив, повторил я мысленно и приблизился к
ящикам.
Сифоров двинулся рядом. Я увидел первое землистого цвета лицо:
человек средних лет с маленькими давно вышедшими из моды усиками, руки
сложены на груди, костюм помят, вымазан чем-то белым, пустой мертвый
взгляд полуприкрытых глаз. Я понял, что имел в виду
свидетель-водопроводчик, когда говорил с придыханием: "лежит и
смотрит". Герострат и тут сообразил выкинуть коленце: ни у одного из
мертвецов, упакованных в ящики, не были закрыты глаза. Случайность?
Нет, случайностью здесь и не пахло. Герострат не допускает
случайностей подобного рода. И, думаю, он отлично сознавал, какой -
открытые мертвые глаза - эффект это будет производить на психику
стороннего наблюдателя.
Первое лицо было мне незнакомо.
Я быстро, без остановки, с гулко бьющимся сердцем (казалось, его
тяжелые размеренные удары должны слышать все, здесь присутствующие) я
пошел мимо ящиков, вглядываясь не более секунды в каждое новое лицо.
В ящиках находились люди разных возрастов, разного телосложения, в
разной одежде: от трусов до полного комплекта костюма-тройки. Один был
совершенно гол, и на теле его я увидел неглубокие, но, должно быть,
чрезвычайно болезненные раны. Болезненные, естественно, еще когда он
был жив. Они покрывали тело густой сеткой, и в ней угадывалась некая
система. Следы пыток? С Герострата станется...
Я увидел двенадцать лиц и среди них ни одного знакомого. Миновал
последнего, вновь с шумом перевел дыхание. И мне тут же стало чуть
стыдно этого своего недавнего желания: пусть кто угодно будет в ящике,
но только не Мишка Мартынов, пусть только ОН будет жив. Ведь эти
двенадцать - они тоже люди, в конце-то концов; у них остались,
наверное, семью, дети... Будь ты проклят, Герострат! За одно это ты
лишил себя права на существование. И уж будь уверен... Дай только до
тебя добраться... Как бешеную собаку!..
- Ну, - напомнил о себе Сифоров, - опознали кого-нибудь?
Я отрицательно покачал головой:
- Ни Мартынова, ни Хватова здесь нет. Видимо, все это специалисты
из вашего Центра.
- Скорее всего, так, - легко согласился Сифоров, мрачно
разглядывая ближайший ящик. - До чего уже дошло... Вот еще почему,
Борис Анатольевич, его необходимо изолировать как можно быстрее. Он не
просто опасен, он - чрезвычайно опасен...
- Если он хотя бы на каплю верит в то, что проповедует перед
членами Своры, для него это не должно иметь особенного значения, -
сказал я. - СХЕМА... Пойдемте на свежий воздух. Мне здесь трудно
говорить.
Мы вышли из подвала в солнечный день, и я немедленно закурил.
Напряжение еще не прошло; я вдыхал дым жадно, надеясь никотином
притупить обострившиеся углы чувств.
К Сифорову опять подскочил Лузгин.
- Предварительный опрос. Жильцов дома. Ничего не дал, -
отрапортовал он. - Говорят. Только ночью. Подъезжал. Какой-то
грузовик. Но что это был. За грузовик. И что из него выгружали. Никто.
Не обратил. Внимания.
- Какой ночью? - медленно выговаривая слова, уточнил Сифоров.
- Сегодняшней.
Ответный ход? - подумал я и в глазах капитана распознал тот же
самый не высказанный вслух вопрос.
Глава девятнадцатая
После того, как показания были записаны, свидетеля-водопроводчика
отпустили домой.
Он шел по улице, и каждым шагом походка его становилась ровнее, и
через какое-то время никто уже не сказал бы, что он пьян.
Поднявшись к себе, в маленькую однокомнатную квартирку, свидетель
со всей тщательностью умылся, переоделся в домашнее и несколько минут
посидел в продавленном кресле перед пустым экраном старого
черно-белого телевизора.
В единственной комнате его квартиры было грязно; валялись пустые
бутылки из-под водки и портвейна; сквозь посеревшую от копоти тюль
неуверенно пробивались солнечные лучи, устраивая на полу игры неясных
теней; на кинескопе телевизора восседал большой рыжий таракан.
Свидетель никогда особенно не задумывался о том, насколько
разбойный вид имеет его квартира. Не собирался он устраивать
генеральную уборку и сегодня. У него имелось дело поважней. Он
потянулся к телефону, стоявшему здесь же на полу, с треснутым
корпусом, поднял обмотанную изолентой трубку и набрал номер.
Взгляд свидетеля был пуст, лицо застыло в странной гримасе.
Находись рядом Борис Орлов, он сразу узнал бы и этот взгляд, и это
выражение лица, и сразу все бы понял. Но Бориса Орлова здесь не было.
Как, впрочем, и предусматривалось.
На том конце провода долго не отзывались. Свидетель ждал. После
пятнадцатого гудка трубку наконец подняли и он услышал:
- Кто?
- Энигма, - сказал водопроводчмк.
- Слушаю.
- Это он.
- Понял. Спасибо. Отдыхай.
Короткие гудки.
Свидетель осторожно положил трубку на рычаг и еще минут пять
посидел в кресле, пока лицо его приобретало осмысленное выражение.
Вернее, относительно осмысленное.
Потом он с некоторым недоумением огляделся вокруг, а еще через
минуту уже рылся в одежде, но ни копейки не нашел и, снова
переодевшись в замызганную спецовку, отправился в поход к пивному
ларьку: вдруг да повстречается кто из знакомых, готовый угостить
старого корешка чаркой мутной разливной водки. При ходьбе свидетель
заметно покачивался, и теперь даже слепой не сказал бы, что этот
человек трезв.
Глава двадцатая
То, что капитан ФСК Кирилл Сифоров и бывший рядовой внутренних
войск Борис Орлов приняли за ответный ход Герострата, являлось на
самом деле лишь предверием ответного хода, самым первым
предупреждением. Но и настоящий ответный ход не заставил себя долго
ждать.
Началось это ровно через сутки после того, как сотрудники ФСК
прибыли по вызову опергруппы уголовного розыска, ошибочно полагая, что
им повезло выйти на новый опорный пункт Своры. И началось ровно в
полдень.
Затем происшествия следовали одно за другим, в результате - почти
все работники провоохранительных органов города были в тот день
подняты на ноги, а газетчикам предоставилась очередная возможность
позлословить по поводу разгула преступности.
Первоначально никто не сумел разглядеть связи между столь
разнородными происшествиями, но потом кто-то обратил внимание на
странные, совершенно неуместные карточки, и к вечеру можно было
сделать определенные выводы. Но только к вечеру.
"Не лучший результат," - как сказал бы на это капитан ФСК Сифоров.
12.00
В СИЗО Крестов двое уголовников-рецидивистов, Мешков и Янин,
захватили заложницей следователя прокуратуры Алатынову Татьяну
Федоровну. У Мешкова обнаружилась искусно сработанная заточка, а у
Янина - пистолет системы Макарова.
До прибытия отряда специального назначения в переговоры с
преступниками вступил майор МВД Пронин. Никаких требований преступники
пока не выдвигали, откровенно развлекались, грубо в нецензурной форме
оскорбляли честь и достоинство майора. Откуда у преступников взялось
оружие первоначально установить не удалось.
12.30
Самолет ТУ-154, следующий рейсом 186 до Мурманска, плавно набирал
высоту. После сообщения о том, что можно расстегнуть страховочные
ремни, стюардессы покатили вдоль рядов столики с прохладительными
напитками, электронными играми и плейерами - обычный в последнее время
сервис. Навстречу им поднялся толстяк лет сорока, одетый вполне
солидно - как потом выяснилось, нотариус Федоров.
Ударом ноги он опрокинул тележку. Магнитофоны и игры посыпались на
пол. Затем нотариус бросился на стюардессу, сбил ее с ног и принялся
молча топтать в узком проходе с необъяснимой остервенелостью.
Первым из пассажиров опомнился лейтенант-пограничник из Мурманска
по фамилии Яцевич. Он выпрыгнул в проход и попытался взять Федорова на
прием. Этого у него не получилось, но он вовремя заметил отсутствующий
взгляд своего противника и что-то там понял, хотя, конечно, и не мог
ничего знать о подобных инцидентах в прошлом. В общем, лейтенант не
стал долго раздумывать, а принялся избивать нотариуса в жестком
сокрушительном темпе, ломая кости. Через минуту Федоров мешком валялся
у его ног, а в салоне самолета началась суматоха. В ней никто не
заметил, что на полу лишним, нелепым здесь предметом лежит плоский
картонный прямоугольник размером с игральную карту, только вместо
картинки на нем каллиграфически выведена одна-единственная буква: "А".
12.39
В следственном изоляторе Крестов события развивались своим
чередом. Прибыли наконец спецназовцы МВД, и в переговоры с
рецидивистами вступил командир группы Зиганшин. Преступники в
нецензурной форме отказались разговаривать с ним и потребовали назад
майора Пронина. Майору ничего не оставалось, как уступить и вернуться
на свое место перед запертой изнутри дверью кабинета.
Отряд спецназначения МВД готовился к операции по обезвреживанию
преступников.
13.00
На это время у репортера информационной программы
СанктПетербургского телевидения Андрея Михайловского была назначена
встреча с анонимом, пожелавшим за определенную достаточно разумную
плату поведать о готовящейся в ближайшие дни группой бизнесменов
очередной "афере века".
Аноним явился без опоздания, но разговор, видимо, не получился,
потому что он скоро ушел.
Михайловский остался сидеть в своем "москвиче". Таким его и нашли
- сидящим за рулем с всаженной под сердце заточкой. Мертвые глаза его
смотрели сквозь ветровое стекло на проезжающий мимо транспорт.
И, по всему, Михайловский пополнил бы своим именем печальный
список репортеров, павших жертвами собственной любознательности или
обостренного понимания требований профессионального долга, если бы не
одно обстоятельство: на коленях у него таинственый аноним оставил
простую белую карточку.
"Р" было написано на ней.
13.30
В этот солнечный день у станции метро "Черная речка" выступал
духовой оркестр. Шесть человек весело выдували вальсы, марши,
известные всем мелодии из эпохи не настолько отдаленной, чтобы ее
забыть. Перед ногами трубачей на асфальте стоял открытый чемоданчик,
куда каждый желающий мог бросить лишнюю мелочь. Такие желающие
находились.
Там же, поглядывая на часы, прогуливался длинноволосый молодой
человек по имени Григорий Тараник, безработный. Через плечо у него
висела сумка, из которой он ровно в половину второго достал
пистолет-пулемет системы Стечкина и шагнул к оркестру. При виде
пистолета оркестранты замерли, очередная мелодия оборвалась на
полуноте. В наступившей тишине Тараник передернул затвор, досылая
патрон в ствол, и громко спросил:
- А "Ламбаду" сумеете?
Вразнобой, очень неуверенно оркестранты заиграли "Ламбаду".
- Ясно, не умеете, - кивнул Тараник и открыл огонь.
Когда патроны в обойме кончились, он отшвырнул оружие. Достал из
кармана карточку с буквой "Т", небрежно бросил ее в раскрытый на
асфальте чемодан поверх мелочи. И спокойно отправился восвояси.
Его застрелил молоденький милиционер по фамилии Ачалов, лишь
недавно устроившийся на службу в органы. Он прибежал, заслышав
выстрелы, и, не долго думая, всадил пулю Таранику в спину. За что
впоследствии получил сначала выговор, а позднее - благодарность и
очередное звание.
Из расстрелянных трубачей скончался только один, остальных спасли
хирурги института Скорой Помощи.
14.00
Нечто подобное произошло в ресторане французской кухни "Елисейские
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг