водить дружбу с этим бездомным бродягой Ветром. Расти вглубь, а не вширь.
Иначе у тебя не хватит воды и ты обмелеешь, а обмелев - высохнешь.
А Море в ответ на это подняло свою бесчестную мутную волну на родную
мать и крикнуло, угрожая:
- Молчи, старуха! Готовься к своему последнему часу.
Тогда мать-Земля распрямила свою грудь. Возвысилась Уральскими горами.
Потом она сделала глубокий вдох, и дно Пермского моря поднялось выше его
мутных и шумливых волн.
Вскоре Море стекло Печорой, Камой, Вычегдой, Вяткой и другими реками в
разные моря. На его месте зазеленели леса, поселились звери и птицы. А
много тысяч лет спустя появился человек, построивший деревни, села и
города.
Вот что рассказал Говорливый камень, который высится и по сей день на
реке Вишере.
ВЕЧНЫЙ КОРОЛЬ
Один надменный король сказал другому королю:
- Как ты смешон и мал! Тебе никто не воздает королевских почестей.
Тебя даже не называют "ваше величество". Какой же ты король?
- Увы, - ответил тот, - между тем я король. К тому же я самый
известный из всех королей! Меня знает весь свет. Обо мне написаны тысячи
книг. Я беспрерывно нахожусь в сражениях... Но меня никто не назовет
кровавым королем. Побеждая в битвах, я не проливаю ничьей крови. Оказываясь
побежденным, я остаюсь невредимым. Пусть моя армия малочисленна, но она
бессмертна. Пусть в моем флоте всего лишь два судна, но они непотопляемы. Я
единственный из королей, которого нельзя свергнуть. Я единственный из
королей, кому революции приносят новую популярность в народе и признание...
Так говорил при общем молчании, ничего не преувеличивая, не произнося
ни единого слова неправды, всемирно известный король, стоя рядом со своей
королевой в окружении свиты на... шахматной доске.
ЛУНА, ЛУЖИЦА
И БЕЛЬМО НА ВОРОНЬЕМ ГЛАЗУ
Однажды ночью одна одноглазая Ворона сделала крупные открытия.
Вечером над лесом поднялась полная румяная Луна.
- Посмотрите, какая я большая! - сказала Луна. - Я больше Солнца.
- Да, это так! - подтвердила одноглазая Ворона, заночевавшая на дереве
близ болота.
К полуночи Луна отразилась в маленькой болотной Лужице. Тогда Лужица
обрадованно воскликнула:
- Смотрите, а я, оказывается, больше Луны! Луна полностью уместилась в
моих берегах, да еще осталось достаточно места для звезд.
- Да, это верно, - согласилась одноглазая Ворона и принялась
размышлять. - Если Луна, отразившись в тебе, уместилась в твоих берегах и
осталось еще место для звезд, ты больше ее. Но мой глаз больше тебя.
- Это каким образом? - спросила болотная Лужица.
- Очень просто, - сказала одноглазая Ворона. - Ты, Лужица, умещаешься
в моем глазу вместе с Луной и звездами, да еще остается место, чтобы
уместить все болото.
Бельмо, сидевшее на левом глазу Вороны, важно сказало:
- Самое большое в мире - это я. Стоит мне пересесть на твой правый
зрячий глаз, Ворона, и я закрою не только Лужицу с Луной, но и весь мир.
- Да, это правда, - еще раз согласилась Ворона и снова принялась
рассуждать о величайших открытиях, которые были ею сделаны в эту ночь.
И пусть себе мелет чепуху, а мы тем часом новый памятный узелок
завяжем.
О ТРЕХ СЕРДЦАХ
Жил да был сталевар. Вдовец. Большого огня мастер. А сердце у него
было еще больше. Пока его дочь-малолетка не подрастет, он решил не
жениться. Любила дочь отца. Как братца старшего любила, как верного
советчика. Невылюбленную любовь к матери на него изливала.
Когда же заневестилась дочь, сталевар ввел в дом жену. Хорошую женщину
взял. Полюбила она доброго мужа незнамо как. Пылинки сдувала, волосу с его
головы упасть не давала. Первой не уснет, второй - не проснется. Работница,
Мастерица. Красавица.
Лучше придумать нельзя, а счастья не было.
То мачеха на падчерицу жалуется, слезьми обливается. То дочка ревмя
ревет, мачеху клянет.
- Сердце мое выскочить готово, на части разрывается, - причитает жена,
- пожалей меня, сокол ясный.
Жалко сталевару милую жену. Сердце болит за нее и против дочери
закипает. А та:
- Слушай ты ее... Околдовала она тебя. Приворожила чарами. Кровь из
меня пьет. Сердце мое леденит. Без тебя я круглая сирота. Ты мне отец и
мать.
Больно сталевару за дочь. Любит он ее. Сердце за обиженное дитя против
жены закипает. Перебои дает.
Начнет он жене внушать да втолковывать. А та ему на дочкину правду
свою правду выкладывает. Опять его сердце болеть за жену начинает и против
дочери стучать.
Долго ли, коротко ли так кипело сталеварово сердце между двух огней,
двух сердец да и откипело. Остановилось. Не выдержало.
Зарыдали тогда на весь белый свет по любимому мужу, по дорогому отцу
мачеха с падчерицей. Все теперь они поняли. Да уж поздно было. Хоть в семь
ручьев слезы лей - сердца не оживишь.
Кончился богатырь-сталевар. И сказка кончилась, которую мне ой как
нелегко рассказывать. А что сделаешь, коли она сама собой сказывается, в
народ просится. И наверно, не зря. Не перевелись ведь на свете такие
сердца, которые только для себя стучат и других, даже самых близких сердец,
не жалеют.
ЧУГУН И СТАЛЬ
Пролилась огневой струей из жаркой печи горячая Сталь. Засверкала
золотыми звездами, остыла дорогими слитками и зазналась. Перед серым
Чугуном так стала себя выхвалять, что тот чуть не изоржавел со стыда.
- Я, - говорит Сталь, - нержавеющая, нетемнеющая, хитро сваренная! Как
алмаз крепка, как змея гибка. Закалюсь - не отколюсь! Пилить, сверлить,
резать - все могу, на все пригодна. Хочешь - булатом стану, хочешь - иглой!
Мостом лягу. Рельсами побегу. Машиной заработаю. Пружиной совьюсь. А ты
что, Чугун? На сковородки, на утюги только и годен. Ну да разве еще на
станины второсортные да на шестерни молотильные! Не ковок, не ловок,
хрупок, как лед. Не модный металл.
Говорит так Сталь, на весь цех себя славит. И самолетом-то она
полетит, и кораблем-то поплывет, и чем только, чем она не станет... Даже
перо писчее не забыла. Часовую стрелку и ту не пропустила. Все перебрала.
Столько наговорила про себя, что в семи коробах не свезти. Но ничего
лишнего не прибавила. Была в ее стальном звоне правда.
Конечно, Чугуну далеко до Стали. Только об одном ей забывать не надо
бы: о том, что Чугуну она родной дочерью доводится, что она ему своей
жизнью обязана...
Ну, а в остальном все правильно, если, конечно, совесть во внимание не
принимать.
МЕЛКИЕ КАЛОШИ
Ах!.. Вы даже не можете представить, как мне не хочется рассказывать
эту прескверную историю о мелких калошах. Она произошла буквально на днях в
передней нашей большой квартиры, в которой так много хороших людей и вещей.
И мне так неприятно, что это все произошло у нас в передней.
Началась эта история с пустяков. Тетя Луша купила полную кошелку
картофеля, поставила ее в передней, подле вешалки, а сама ушла.
Когда тетя Луша ушла и оставила кошелку рядом с калошами, все услышали
радостное приветствие:
- Здравствуйте, милые сестрички!
Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?
Не ломайте голову, вы никогда не догадаетесь. Это приветствовали
розовые крупные Картофелины новые резиновые Калоши.
- Как мы рады встрече с вами, милые сестрички! - перебивая одна
другую, кричали круглолицые Картофелины. - Какие вы красивые! Как вы
ослепительно блестите!
Калоши, пренебрежительно посмотрев на Картофель, затем надменно
сверкнув лаком, довольно грубо ответили:
- Во-первых, мы вам никакие не сестры. Мы резиновые и лаковые.
Во-вторых, общего между нами только первые две буквы наших имен. И
в-третьих, мы не желаем с вами разговаривать.
Картофелины, потрясенные высокомерием Калош, умолкли. Зато вместо них
стала говорить Трость.
Это была весьма уважаемая Трость ученого. Она, бывая с ним всюду,
очень многое знала. Ей пришлось походить с ученым по разным местам и
повидать чрезвычайно интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по
своему характеру Трость была молчалива. Именно за это ее и любил ученый.
Она не мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и,
ни к кому не обращаясь, сказала:
- Бывают же такие зазнайки, которые, попадая всего лишь в переднюю
столичной квартиры, задирают носы перед своей простой родней!
- Вот именно, - подтвердило Драповое Пальто. - Так и я могло
возгордиться моим модным покроем и не узнать своего родного отца -
Тонкорунного Барана.
- И я, - сказала Щетка. - И я могла бы отрицать свое родство с той, на
хребте которой я росла когда-то щетиной.
На это легкомысленные Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать
необходимые для себя выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что
они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!
Трость ученого, поняв, что с такими гордячками церемониться нечего,
сказала:
- Какая, однако, у Калош короткая память! Ее, видимо, затмил их
лаковый блеск.
- О чем ты говоришь, старая суковатая палка? - стали защищаться
Калоши. - Мы все очень хорошо помним.
- Ах так! - воскликнула Трость. - Тогда скажите, сударыни, откуда и
как вы появились в нашей квартире?
- Мы появились из магазина, - ответили Калоши. - Нас там купила очень
милая девушка.
- А где вы были до магазина? - снова спросила Трость.
- До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.
- А до печи?
- А до печи мы были резиновым тестом, из которого нас слепили на
фабрике.
- А кем вы были до резинового теста? - допрашивала Трость при общем
молчании всех находившихся в передней.
- До резинового теста, - слегка заикаясь, отвечали Калоши, - мы были
спиртом.
- А кем вы были до спирта? Кем? - задала Трость последний, решающий и
убийственный вопрос высокомерным Калошам.
Калоши сделали вид, что они напрягают память и не могут вспомнить.
Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.
- Тогда я напомню вам, - торжествующе объявила Трость. - До того как
стать спиртом, вы были картофелинами и росли на одном поле и, может быть,
даже в одном гнезде с вашими родными сестрами. Только вы росли не такими
крупными и красивыми, как они, а мелкими, плохонькими плодами, которые
обычно отправляют в переработку на спирт.
Трость умолкла. В передней стало очень тихо. Всем было неприятно, что
эта история произошла в квартире, где жили очень хорошие люди, которые
относились с уважением к окружающим.
Мне больно рассказывать вам об этом, тем более что Калоши не попросили
извинения у своих родных сестер.
Какие мелкие бывают на свете калоши. Фу!..
СЧАСТЛИВЫЙ ПРИБОР
Нож и Вилка долго служили хорошим столовым прибором. У них были
красивые костяные ручки, затейливая резьба. Их подавали к столу даже после
того, когда они несколько устарели. Потому что все любовались ими и
говорили:
- Ах, какая это заслуженная антикварная пара!
И все было бы хорошо, но Нож начал портиться. Или годы, или что-то еще
подействовало на него, только он в пылу раздраженности сказал Вилке:
- Ты мне не пара, трехрогая отсталость. Теперь в моде четырехрогие
вилки из нержавеющей стали, с ручками из пластической массы.
Вилка, как известно, остра от природы. И она тотчас же больно уколола
Нож:
- Ты посмотри на себя в никелированный поднос, молодящийся тупец, и,
может быть, тебе будет над чем задуматься.
С тех пор она его колола ежедневно. Нож от обиды чернел и покрывался
ржавчиной. Его сделали кухонным ножом. Им чистили рыбу, щепали лучину для
растопки плиты, а иногда открывали консервные банки. Нож вскоре пришел в
негодность, и его выбросили на свалку.
Вилка злорадствовала, но недолго. Ее перестали подавать к столу. И ей
стало ясно, что без ножа она не может быть столовым прибором.
Тоскуя, Вилка долго валялась в буфетном ящике. Валялась до тех пор,
пока с горя у нее не лопнула ручка, после чего и она была выброшена на
свалку. Там-то и произошла печальная встреча Ножа и Вилки. Там-то и были
произнесены слова признания, полные отчаянья.
- Ах! - плача, сказала Вилка. - Я так была несправедливо колюча к
тебе...
- Ох! - рыдая, воскликнул Нож. - И зачем только я обратил внимание на
эту штампованную, четырехрогую ширпотребную вилку. Мы могли бы до сих пор
жить счастливым прибором, и нас бы по-прежнему подавали к веселому столу. А
теперь уже ничего нельзя изменить. Все кончено! Все кончено, Дженни... -
Так он называл ее в юности.
ПРО ДВА КОЛЕСА
В одном новом велосипеде жили-были два колеса. Переднее и Заднее -
ведущее и ведомое. Так как ведущего от ведомого отличить иногда очень
трудно и на этой почве нередко возникают споры, велосипедные колеса тоже
заспорили.
Заднее Колесо утверждало:
- Если я двигаю велосипед, если я его веду, - значит, я и есть ведущее
колесо.
Переднее Колесо на это резонно отвечало:
- Где видано, чтобы ведущий шел позади, а ведомый спереди? Я качусь и
веду тебя по моему следу. Значит, я и есть ведущее колесо.
На это Заднее Колесо приводило пример с пастухом и баранами.
- Когда пастух гонит баранов, он тоже находится позади, но никто не
скажет, что бараны ведут пастуха.
- Если ты позволяешь себе сравнивать меня с животными, - возмущалось
Переднее Колесо, - то не лучше ли представить себе осла, который, идя на
поводу за хозяином, стал бы утверждать себя ведущим, а хозяина ведомым.
- Как тебе не стыдно? - взвизгнуло на повороте Заднее Колесо. - Это
нелепое сравнение по внешнему сходству. Нужно смотреть глубже. Мои спицы
напряжены до предела. Я, изнашивая преждевременно мою шину, привожу тебя в
движение. И ты бежишь налегке. На холостом ходу. Да еще виляешь, куда тебе
вздумается, и при этом называешь себя ведущим колесом.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг