Шарып богатырски храпел. Он спал рядом со мной на белом войлоке,
широко раскинув руки и ноги. Вдруг я услышал легкий стон Манике. Это,
несомненно, был ее стон. Голос девушки нельзя было спутать с голосом ее
матери Ийс. Мне показалось, что девушка одевается. Потом откинулась
занавеска, и появилась Манике. Появилась неслышно, как тень.
Девушка протянула, я бы даже сказал - молитвенно воздела руки к луне,
которая заглядывала в юрту через отверстие войлочного купола. Постояв так с
минуту, Манике, простонав, направилась к выходу из юрты.
Мне никогда не приходилось видеть больных лунатизмом, но я знал, что
такая болезнь существует. Мне было также известно, что будить, а того хуже
- окликнуть лунатика во время приступа болезни чуть ли не смертельно
опасно.
Не знаю, какие чувства руководили мной, только я, надев самое
необходимое, последовал за Манике. Она, по-прежнему протягивая руки, шла к
луне, стремясь оторваться от земли. Я шел за нею шагах в двадцати.
Мы оказались довольно далеко от аула. Наконец она остановилась и,
будто желая вознестись на луну, стала подпрыгивать. Это было хотя и очень
красиво в танцевальном смысле, но достаточно жутковато во всех остальных.
Сами посудите. Ночь. Степь. Кругом никого. И вдруг девица в белом,
чуть ли не в саване, стремится взлететь на луну. Зрелище не из привычных...
И я поступил так, как, наверное, на моем месте сделал бы всякий.
Боясь разбудить Манике, я осторожно обнял ее, затем осторожно повернул
ее лицо прочь от луны и так же осторожно, взяв ее на руки, понес к юрте.
Она не сопротивлялась, покорно положила свою голову на мое плечо, перестала
стонать. Пусть я не принадлежал к геркулесам, но мне вовсе не составляло
труда донести ее и уложить на свое место.
Шарып не храпел. Мне показалось, что он лежит с открытыми глазами.
Утром мы пили чай вдвоем с Шарыпом. Его сын Сержан еще не приезжал с
выпаса. Ийс и Манике ушли "из десятой доли" стричь наших баранов. Начав
разговор о том о сем, я перевел его на Манике. На события прошлой ночи. И
Шарып не таясь рассказал все.
Причина болезни, оказывается, состояла в том, что Манике родилась не в
юрте, а в открытой степи. В большое полнолуние. И луна увидела
новорожденную первой. Раньше матери. А те, кого луна видит первой,
становятся ее детьми, которые рано или поздно должны подняться на небо и
стать там звездами. Поэтому Манике никто не берет замуж, и это Шарып
находил вполне логичным. Зачем, в самом деле, платить выкуп за девушку,
которая принадлежит луне, ночью покидает юрту и на глазах всего аула
просится на небо, к своей матери?!
А так как никто не знал, в каком возрасте дочь луны вознесется на
небо, то Шарып променял годовалого жеребенка на швейную машину.
- Не должен отец кормить сто годов свою дочь. Пусть сама кормится, -
сказал он. - Луна может ее старухой взять. Бывает и так.
Насколько было в моих силах, я попытался доказать Шарыпу, что Манике
больна лунатизмом, что эта болезнь излечима и что ее нужно свезти к
русскому доктору. Но Шарып сказал на это:
- Хочешь - лечи. Вези с собой. Даром отдам!
Я не поддержал этого предложения, хотя и слыхал, что Манике можно
вылечить домашними средствами. Просто внушить ей путем хорошей беседы, что
все это чепуха.
В полдень, на время жары, вернулась Манике, и мы продолжили начатый с
ее отцом разговор. Выяснилось нечто невероятное. Манике была убеждена в
своем назначении стать звездой, и она даже знала свое место на небе, обещая
мне показать его после захода солнца.
Девушке до того заморочили голову и она так ясно представляла свое
будущее, что ее ни капли не огорчало настоящее. Она была совершенно
равнодушна, когда подруги мечтали о земной жизни. Манике даже находила, что
звездой быть лучше, нежели женой неизвестного и, может быть, старого
человека.
- Кто купит, тому и продадут. А вдруг дурак купит? Или больной
человек? Плохо! Ой как плохо!
По ее мнению, оказаться звездой было нехорошо только в одном отношении
- можно погаснуть, если чем-нибудь прогневишь мать-луну. Оказывается, в
этом случае луна сбрасывает провинившуюся звезду с неба и та, превратившись
в камень, сгорая, падает обратно на землю.
- Видал, наверно, как звезды падают?
- Видел, - совершенно серьезно сказал я и так же серьезно принялся
слушать дальше.
Манике надеялась выйти замуж на небе, потому что у луны есть и
сыновья. Это желтые звезды. А синие - это дочери. Но далее разъяснилось:
если девушка, дочь луны, побывала замужем на земле или даже обманула луну в
безлунную или в облачную ночь и встречалась с мужчиной, то ей уже не бывать
замужем в небесах.
Как ни нелепа была вся эта история с луной и ее детьми, все же такое
мог придумать только поэт, даже если он не ведал грамоты.
Теперь мне хотелось узнать, помнила ли Манике, как я ее нес минувшей
ночью.
- Конечно, - сказала она, - только проснуться не могла.
А затем предупредила, чтобы в следующий раз я нес ее не так, как
вчера. Потому что когда несешь человека или барана, не прижимая его плотно
к себе, то ноги и руки устают больше. И Манике показала мне, как это
делается, взяв меня в охапку, пробуя поднять.
- Замуж ей надо, - сказала на это вошедшая Ийс. - Муж скоро вылечит.
Я уже проверил все участки Пресного выпаса. Оставался последний.
Рассчитавшись с Шарыпом плиткой кирпичного чая, подарив Манике
"неприкосновенные", хранимые на сверхслучай, шесть аршин ситца на платье,
пожелав ей выздороветь, я стал собираться в путь, с тем чтобы переночевать
с пастухами в девятом стаде и, не возвращаясь к Шарыпу, отправиться домой.
Да и, признаться, хотелось уехать от всего этого...
Шарып меня всячески задерживал:
- Поедешь завтра. Сегодня плохой день. Птицы беспокоятся. Будет дождь.
Завтра тебя Сержан проводит...
Но я настоял на своем. Отпив вечерний чай, пожелав Манике еще раз
здоровья и счастья, снова посоветовав Шарыпу показать ее доктору,
отправился в путь.
Девятый участок был самый дальний и самый большой. Там паслось до пяти
тысяч наших овец. Надеясь на быстрые ноги своего полукровного орловца, я
хотел добраться к сумеркам.
Отдохнувший конь, вдоволь нарезвившийся в табунах мелкорослых покорных
лошадок, шел крупной рысью. А я, довольный своим близким возвращением
домой, думал о Бату, который, конечно, приготовил тысячу маленьких
сюрпризов к моему приезду. Потом я думал о Манике и о том, как много еще
предстоит работы учителям, докторам, которые появятся здесь. Как бы
посмеялась над своим заблуждением Манике, если бы ей показать луну хотя бы
через хороший бинокль! И бинокль для нее, может быть, стал бы и врачом и
лекарством. Ведь ее болезнь питается только самовнушением.
Рассуждая так, я потерял направление. Не было ни озера справа, ни
зимовья слева, ни солнца над горизонтом.
Чудесно помечтал!
Я стал рыскать по степи. Увидишь озерцо - к нему. Прискачешь - ничего
похожего. Покажутся очертания землянок - кинешься туда, а это забытый
могильник. Его только и не хватало. А тут еще луна. Оранжевая, насмешливая,
огромная. Больше солнца. Так и смотрит на тебя. Будто хочет сказать: "Ага,
заблудился! Теперь мы поговорим с тобой один на один".
Мне почему-то не хотелось смотреть на нее. Я никогда не любил
назойливости. А мы с ней лицом к лицу. Я еду прямо на ее восход. Потому что
именно оттуда послышалось блеяние овец. Может быть, где-то там и находится
девятый участок.
Направление снова оказалось ложным. Начались белые солончаки. Дно
высохшего озера. Пахло смрадом преющей тины.
Проплутав часа два и порядком взмылив лошадь, я стал подумывать о
ночлеге. А потом вспомнил совет, что в таких случаях нужно опустить поводья
и дать возможность лошади идти самой - и лошадь обязательно приведет к
жилью. Так я и сделал. Но Серый привел меня к незнакомому, довольно
большому озеру. Ему хотелось пить.
Выждав часок, дав лошади остыть, я напоил ее. Напился и сам
горьковатой воды. Затем снова оседлал своего коня и сказал:
- Давай, друг, вывози!
И он, понюхав воздух, не торопясь пошел. Шел он прямо. Пахнуло
кизячным дымком. Значит, думаю, идет к жилью. Жду терпеливо. Всматриваюсь.
Вдруг да покажутся купола юрт. А луна забралась уже высоко. Задремал. Я
давно научился спать в седле. Кулунда всему выучила.
Вдруг лошадь метнулась в сторону. Я открыл глаза. Серый вспугнул
большую дрофу, а она испугала его. Улепетывающую дрофу можно было настичь
выстрелом. И я хотел было... Да как-то страшно стрелять ночью одному. Еще
привлечешь чье-нибудь не очень доброе внимание. В степи могут быть всякие
встречи. Здесь бродили тогда разные люди. Кому-нибудь мог понадобиться и
мой Серый, и мое седло, и, может быть, даже моя одежда.
Снова стал вглядываться. Наткнусь же, в конце концов, на какой-нибудь
аул, проступят же темные силуэты юрт...
Ничего похожего! А потом, напрягая зрение, я увидел белую точку. Белая
точка довольно быстро двигалась на меня.
Неужели я опять приехал к могильнику? И мне стало стыдно. Значит, я
тоже не очень далеко ушел от тех, кому еще несколько часов тому назад, пока
светило солнце, желал просвещения, посмеиваясь над их темнотой.
Когда белая точка приблизилась, я испугался и обрадовался. Это была
Манике с воздетыми к луне руками...
Выходит, проплутав, я дал круг и вернулся к ее аулу? Но аула не было
видно. Значит, она сегодня ушла далеко в степь.
Я слез с коня. Повел его в поводу. И когда Манике была уже близко,
Серый вдруг громко заржал. Она вздрогнула, покачнулась. Я подхватил ее.
Осторожно опустил на землю. А что дальше? Нести на руках? А где аул?
Оставалось одно - ждать рассвета.
Я стреножил лошадь. Ослабил подпруги. Потом отвязал от седла скатанную
шинель. Постлал ее Манике так, чтобы, сидя возле нее, заслонить собою луну.
Манике ровно дышала и спокойно спала. Заметив, что она одета не очень
тщательно, я решил прикрыть ее свободной полой шинели. Мало ли, может быть,
луна действует на все непокрытое... Да и, кроме того, степь уже дохнула
предутренней свежестью.
Посидев недолго возле нее, я снова задремал и, решив прикорнуть, пока
посветлеет восток, прилег рядышком с Манике. Я не знаю, сколько времени
длился мой сон. Его прервал голос Шарыпа.
- Ты видишь, как он ее лечит?! - сказал он.
Я проснулся. Вскочил. Машинально схватил ружье и увидел председателя
аулсовета, Шарыпа и еще двоих. Тоже пеших. Почему-то с нагайками. Они молча
похлестывали ими по голенищам своих сапог.
Проснувшаяся Манике, увидев отца и мужчин, прикрылась до глаз полой
шинели, а потом, взвизгнув, вскочила и бросилась прочь.
- Я заблудился... Я всю ночь проплутал в степи... - стал я объяснять
Шарыпу.
Тут Шарып перебил меня и как бы продолжил мой рассказ:
- А потом вдруг ты встретил Манике?
- Да! - подтвердил я.
- Не хотел и встретил! - послышался насмешливый голос председателя. -
А потом ты тоже не хотел и уснул вместе с ней?
И я еще раз сказал:
- Да!
На это председатель, выругавшись по-казахски, обратился ко мне
по-русски:
- Ты умный парень, у тебя большая голова. Я тоже умный человек. Я не
хочу делать шум. Я не хочу делать тебе больно. Ты знаешь, что должен делать
отец, когда у него украли дочь. Разговаривай с Шарыпом. Хороший будет
разговор - все будет хорошо. Плохой будет разговор... сам знаешь, как
бывает, когда плохой разговор.
Сказав так, председатель велел поймать моего Серого, а затем повел его
в аул, который оказался не далее версты или полутора верст. За
председателем последовал дядя Манике, брат Шарыпа, и брат Манике Сержан.
Мы остались вдвоем с Шарыпом.
- Что будем делать? - спросил Шарып.
- А откуда мне знать, - ответил я, осмелев. - Буду ждать наших.
Приедут. Выяснят. Рассудят.
- Кого рассудят? Как рассудят? Я тебя судить буду! А потом, что
останется от тебя, они пусть судят.
Мы направились к аулу. Я не торопясь, спокойно рассказал Шарыпу
подробности моих ночных блужданий. Рассказал, как я встретил Манике, как,
боясь испугать ее во время приступа болезни, решил дать ей проснуться
самой.
- Неужели ты мне не веришь, Шарып? - чуть не умоляя, спросил я его.
- Уши верят тебе. Глаза не верят! Голова не верит! - И он стал
приводить доказательства, которые повергли меня в отчаяние.
Оказывается, я не случайно подарил Манике такой хороший ситец на
платье. Не случайно уехал на закате солнца, чего никогда не делают русские,
потому что они не умеют ездить по звездам. Оказывается, я умышленно
использовал лунную болезнь его дочери, назначив ей место встречи в степи,
далеко от аула. И Шарып разгадал это еще вчера вечером. Поэтому он и
упрашивал меня остаться, предупреждал несчастливым днем, пугал дождем.
Шарып сказал, что он будто бы не спал всю ночь, дожидаясь, когда
Манике побежит на встречу со мной. И она будто бы не спала, а затем,
притворившись сонной, вышла из юрты. И все это было логично,
последовательно до половины рассказа.
- Почему же ты не остановил свою дочь? - спросил я. - Если ты не спал,
если ты все видел?
- Боялся пугать, - откровенно солгал Шарып.
- Хорошо, - загорячился я. - Если ты видел все, значит, ты видел все.
И тебе не в чем меня упрекнуть. Не в чем!
Шарып, явно вывертываясь, сказал:
- Как я мог видеть все, когда я бегал будить свидетелей?
- Но ведь ты мог и не будить их. Ты мог разделаться со мной в степи до
того, как я встретил Манике.
- У тебя ружье, - потупя голову, сказал Шарып.
- Ты заврался! - крикнул я Шарыпу, когда мы уже подходили к юрте. - Ты
спроси Манике, она скажет тебе правду.
- Зачем ее спрашивать! Она ничего не знает. - Тут Шарып нашел новую
уловку: будто бы Манике сошлется на сон и скажет, что она ничего не может
вспомнить.
- Но ведь ты же говоришь, Шарып, что она не спала, а лишь притворялась
сонной, когда вышла из юрты!
На это Шарып заметил, что дочь, конечно, не признается в обмане, она
побоится это сделать.
Придя в юрту, измученный этой игрой в словесные шахматы, я спросил:
- Что же ты хочешь, в конце концов, от меня?
И Шарып ответил:
- Плати калым и бери девку!
Мой язык онемел. Я почувствовал легкий озноб и, вместо того чтобы
ответить по сути дела, сказал глупость:
- А чем я могу тебе заплатить за нее? У меня нет баранов.
- Деньги есть, - сказал он.
- На мои деньги едва ли можно купить фунт шерсти.
- Чай есть, - наступал Шарып. - Два кирпича.
Так глупо повернувшийся разговор продолжался еще глупее. Я стал
доказывать, что за два кирпича продавать девушку, которую он кормил
семнадцать лет, крайне невыгодно.
На это Шарып заявил, что ему лучше знать, сколько стоит опозорившая
его дочь. И если бы позволял закон, он отдал бы ее даром.
Полемическая логика и здравый смысл, оставившие меня на время,
вернулись снова, и я снова принялся убеждать:
- А куда я ее возьму? Я все время в разъездах!
Шарып на это сказал:
- Дам ей лошадь. У тебя лошадь, у нее лошадь. Будете вместе ездить.
Теперь для меня стало окончательно ясно, что Шарып всеми способами
хочет избавиться от дочери. Даже хочет дать в придачу лошадь.
Он вдруг поднялся и сказал:
- Подумай! Поговори с невестой. - И ушел из юрты.
Когда мы остались с Манике вдвоем, она, слышавшая за занавеской наш
разговор, появившись оттуда, сказала:
- Отцу меня не надо! Тебе не надо. Луне не надо. Всем не надо. Кому же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг