просьбу даже на прощание... Пожалей лучше ты меня, Руфа...
Руфина торжествующе улыбнулась доброй, почти материнской улыбкой.
Потом подошла к Сереже, привлекла его голову к своей груди и сказала:
- А я, оказывается, все-таки любила тебя, мой мальчик... Теперь иди.
Она проводила его до ворот и закрыла калитку на засов.
Сережа не спал всю ночь.
XXVII
Новыми друзьями Руфины стали одиночество и размышления. Вот и теперь
ей не хочется вставать с сундука и подходить к телефону. Но звонки
настойчивы. Она взяла трубку.
- Алло, Руфа? Это я, Лида. Не узнала? Значит, быть богатой или
счастливой.
Лидочка Сперанская, заговорив о платьях, туфлях, о новой клетчатой
ткани, которую она купила себе и Руфине, кажется, позвонила просто так...
Мы знаем, что нередко желающие поговорить о Фоме начинают разговор о
Ереме. Перейдя с клетчатой ткани на расспросы "как ты?" и "что ты?" и
каковы планы на будущее, Лидочка несколько раз назвала имя Николая
Олимпиевича. Один раз в связи с переходом на новый рабочий день. Другой раз
она, распекая "заплесневевшую в безделье" экономку Гладышева Аделаиду
Казимировну, удивлялась терпению Николая Олимпиевича.
Руфина отлично понимала, что главным в телефонном разговоре Лидочки
Сперанской была не клетчатая ткань и, конечно, не Аделаида Казимировна, а
желание узнать, как Руфина отнесется к тому, что Николай Олимпиевич считал
находящимся за пределами благоразумия, а Лидочка - наоборот. Думая так,
Лида все же боялась предпринять какие-то более решительные шаги. Зная, что
от этих шагов зависит теперь все, она искала поддержки и сочувствия на
стороне. И такой "стороной" была для нее Руфина. Пусть ее суждения не
станут решающими, но все же небезынтересно знать, как она думает.
Руфина, узнав от матери в день приезда из Москвы о том, что Роман
Иванович Векшегонов не то шутя, не то серьезно убеждал два сердца
соединиться в одно, отнеслась к этому безразлично. А теперь, после
разговора с Лидой, вдруг задумалась...
Тут нам надо очень тщательно, вдумчиво и осторожно разобраться в
клубке чувств и мыслей Руфины, чтобы не обидеть ее там, где она этого не
заслуживает.
Руфина вспомнила чету Радугиных. Молодую Нину Радугину и одногодка
Гладышева Модеста Михайловича Радугина. Вспомнив о них, Руфина стала думать
о Гладышеве и Лиде. И ей показалось, что их счастье может стать обоюдным на
долгие времена.
И это очень хорошо. И Руфина будет рада за Лиду. Но что-то, а что
именно - Руфина не знает и сама, мешает ей радоваться.
Зависть?
Нет. Ну что вы? Это чувство оскорбительно в данном случае. Руфина не
может даже хотя бы на миг представить себя на месте Лиды. Об этом не
следовало бы даже и думать. Но мысли, как и сны, - над ними не властен
человек. Не властна над ними и Руфина. И коли мысль пришла, то ее, как
говорила тетя Женя, не вытащишь из головы, подобно седому волосу.
Короче говоря, Руфина сделала уступку коварной или, точнее,
коварно-озорной мыслишке: "А ведь и я могла бы, как и Лида, если бы
захотела..." И началось...
Руфине вдруг захотелось проверить: а могла ли бы она?
В эти годы озорство нередко берет верх над здравым смыслом, и человек,
проверяя свою храбрость или силу, испытывая свои нервы, волю, бывает,
пускается в предприятия, которые потом его смешат, а то и ужасают.
Озорство и что-то соседствующее с ним, может быть, желание невозможное
представить возможным, чтобы выкинуть его из головы, заставили Руфину
сегодня, сейчас же представить себя на месте Лиды, которое она еще не
заняла и, может быть, не займет.
Скажите, разве это не волнующий спектакль для Руфины, в котором она
может стать и зрителем, и главной героиней? Скажите, кто из нас не был
участником или зрителем таких спектаклей?
Не будем чрезмерно строги к нашей героине. Займем у Ийи и Капы как
можно больше добрых чувств и дадим Руфине представить себя в невероятной
роли. Что там ни говори, а пережитое ею, пусть она была тому виной,
достойно сожаления. К тому же не во всем она одна была автором своих
несчастий.
- Ты куда это, Руфочка, на ночь глядя? - спросила Анна Васильевна, не
узнав свою строго одетую и по-серьезному причесанную дочь, будто ей не
двадцать один, а за тридцать...
Руфина не скрыла от матери своих намерений:
- Хочу сходить к Николаю Олимпиевичу, мама.
- Зачем?
- Не бойся, мама, я не наделаю ошибок.
- А что мне бояться? - ответила мать дрожащим голосом. - Я знаю, куда
бы ты ни шла, свою голову в сундуке не оставляешь. Только зачем это тебе,
Руфочка?
- Чтобы не думалось. Я хочу видеть и понять, как это бывает.
Мать проводила дочь до входной двери. На улице уже смеркалось.
Сумеречно было и на душе Анны Васильевны.
Сумеречно...
XXVIII
Медленная, величавая, знающая силу своих чар, идет Руфина по
набережной заводского пруда. Чапаевская набережная, когда-то называвшаяся
Господский односторонок, все еще сохраняла облик улицы, где жила заводская
знать старого железоделательного завода. Казенные строения с пристройками
для господской челяди стоят и поныне. Теперь эти дома населены рабочими
завода, и давно уже нет даже и памяти господ, начальников цехов,
смотрителей, надзирателей и всех тех, кто в минувшие времена олицетворял
заводскую власть казенных заводов.
Только чопорные фасады домов да старые липы напоминают о прошлом
Господского односторонка.
В одном из этих домов квартира Гладышева. После смерти жены Николая
Олимпиевича печать одиночества и запустения лежит на темных окнах, на
закрытых уличных дверях, на ступеньках крыльца, усеянного прошлогодними
листьями.
Однако внешнее впечатление, которое производит дом или человек, бывает
и ложным. Неожиданность - мать сюрпризов. А настоящие сюрпризы приятны в
любом обрамлении. Кто может предположить, что сегодня произойдет за дверью
старой квартиры Гладышева? Возможно, в этот день можно будет сказать, что
жизнь сжалилась над своей строптивой дочерью.
Дверь, как и следовало ожидать, открыла Аделаида Казимировна.
- Николая Олимпиевича нет дома, - проскрипел голос Аделаиды
Казимировны, и дверь готова была закрыться перед носом Руфины.
Обиженная таким тоном, Руфина попридержала дверь и сказала:
- Ничего, я его подожду! - И прошла в дом.
Наверно, во всяком другом случае так не поступила бы она, но сегодня
ее спутником было озорство. Оно и провело ее в комнаты.
И когда Аделаида Казимировна удалилась на кухню, Руфина попыталась
представить себе, как бы могла она теоретически перепланировать квартиру.
Как бы (опять же теоретически) мог сюда переселиться истосковавшийся на
сеновале старого сарая новый гарнитур. И теоретически все размещалось
хорошо. Невероятно, но хорошо.
Руфине скоро наскучила эта перепланировка. В ней хотя и было нечто
реальное и допустимое, но не было и тени здравого смысла. Спектакль
рушился, не начавшись. В него уже не верила Руфина ни как играющая главную
роль, ни как единственный зритель. И она, довольная нелепостью своей затеи
примерить себя в этом доме, решила оставить Николаю Олимпиевичу веселую
записку и уйти. Но в это время она услышала чей-то тихий голос, а затем еле
слышное пение.
Догадавшись, что "заплесневевшая в безделье" Аделаида не выключила
телевизор, Руфина решила пойти в комнату Николая Олимпиевича и сказать
Аделаиде, что электрическую энергию нужно беречь.
Открыв дверь в рабочую комнату Николая Олимпиевича, она увидела там
спящего в кресле офицера. Он сладко спал, запрокинув голову.
Это был инженер-капитан третьего ранга Виктор Николаевич Гладышев.
Слегка качнулись стены, потом потолок. Кажется, хотел было закружиться
ковер, но Руфина не позволила этого сделать ковру, потому что она была
сильным и волевым человеком...
Инженер-капитан третьего ранга Виктор Николаевич Гладышев,
демобилизованный с флота, приехал к отцу, чтобы провести отпуск, а затем
начать новую, береговую жизнь.
Он прилетел днем. Бессонная дорога, пересадка на другой самолет,
плотный поздний обед, три рюмки коньяку и тихая симфоническая музыка,
передаваемая по телевизору, усыпили его.
Это был тот самый Виктор Гладышев, курсант морского училища, у
которого еще совсем маленькой Руфина сидела на коленях и спрашивала, трогая
то погончики, то нашивки: "А это что? А как называется это?" А потом, когда
Руфина училась в седьмом классе, она уже танцевала с настоящим морским
лейтенантом.
Она тогда приколола к его кителю белого голубка и сказала: "Виктор,
это почтовый. Он будет приносить в своем клювике письма". И письма
приходили. Но потом переписка прервалась. Призрачный образ далекого
"тихоокеанского офицера" затмил Алексей Векшегонов. До переписки ли было
ей! Руфина, как мы помним, освещенная лучами славы, даже не ответила на
признание Виктора Гладышева.
А теперь он появился на перепутье ее дорог. Узнав Виктора, она хотела
удалиться, но, споткнувшись о кромку ковра, задела плечом старую этажерку с
книгами. Этажерка скрипнула. Виктор проснулся, вскочил как по тревоге и
молниеносно надел китель.
- Руфа! Не сплю ли я! Как любезен отец! Он позвонил тебе. Как любезна
ты... Спасибо тебе. Мне так хотелось увидеть тебя. Я так много думал о
тебе.
Он кинулся к Руфине и, не раздумывая, перецеловал ей руки.
Ошеломленная Руфина не сразу пришла в себя:
- Виктор, как хорошо, что мы встретились... Как это хорошо. Бывает же
так...
Руфина заплакала.
Слишком давно копились у нее слезы. Слишком много ей пришлось
пережить, передумать. Виктор ни о чем не расспрашивал ее. Аделаида
Казимировна в первый же час приезда Виктора пересказала ему повесть
Старозаводской улицы. А его отец, как бы резюмируя сказанное Аделаидой,
коротко посоветовал сыну: "Не зевай и не тяни".
XXIX
Поздним вечером Николай Олимпиевич, подойдя к дому, увидел двери
гаража открытыми. Догадку Гладышева с превеликим удовольствием
распространенно подтвердила Аделаида Казимировна:
- Нынче девицы недолго раздумывают. Она уехала с ним кататься. Ночью.
- И в добрый час, Аделаида Казимировна, - воскликнул Гладышев и
повторил: - В добрый час.
Дальнейшее Николай Олимпиевич и не думал выяснять.
Руфина и Виктор ехали по большаку. Сосны как розовые свечи.
Темно-зеленая тишина, посеребренная светом луны. Молчит мир. Только о
чем-то перебраниваются в лесу маленькие совки.
После молчания Виктор, отвечая на рассказанное Руфиной и слышанное до
этого от Аделаиды Казимировны, сказал коротко:
- Это бывает, Руфина. У меня тоже кое-что было и прошло. Не надо
вспоминать. Посмотри, Руфочка, какая чудесная вырубка.
Виктор притормозил машину и остановился на обочине.
- Как здесь хорошо! Мы да звезды!
- Хочешь, Руфа, посидим на пнях? - предложил Виктор.
- Хочу.
И они вышли.
Зябкая прохлада апрельской ночи. Далекий дым проходящего поезда.
Сладкие запахи смолы и земли.
Виктор выбрал пень и предложил Руфине другой. Но на нем, еще борющемся
за жизнь, проступила смола. Янтарная, сверкающая при свете луны.
- Ты что? - спросил Виктор. - Ищешь пень, который получше?
- Да нет. Ищу, который поближе.
- Тогда садись на мой, рядом.
- Тесно.
- Тогда на колени.
- Удержишь ли? Я ведь не из легких, - сказала она, ничуть не жеманясь.
Удивительно, как легко и просто ей с этим человеком! Она его не видела
столько лет, а в их отношениях ничего не изменилось. Он вызывает какое-то
огромное чувство доверия. В его глазах ни одной хитрой искорки. В его
голосе только то звучание, которое соответствует сказанным им словам.
Руфина села на колени к Виктору. Ища наиболее удобного положения, она
обняла его шею правой рукой.
- Теперь уселась?
- Да.
- Ну вот и хорошо. Будем смотреть на небо. А вдруг да пролетит над
нами спутник... Сегодня день неожиданностей. Пусть будет такой же и ночь...
- Виктор, мне так стыдно, что я не ответила тебе тогда на твое письмо.
Тогда так много приходило таких писем. Если хочешь, я покажу их тебе.
- Обязательно, Руфа. Обязательно найдем и мое глупое письмо и
перечитаем.
- Тебе хочется взять его обратно, Виктор?
Тут ее голос немножечко упал, и она оказалась в объятиях Виктора.
- Нет, я ничего никогда не беру обратно и не отдаю своего. Никому. Я в
этом смысле собственник.
- И я...
- Ну вот видишь, какая мы мелкобуржуазная стихия. Тебе не кажется,
Руфина, что ты меня обняла первой?..
- Мне теперь ничего не кажется, Виктор. Но только странно, что все так
неожиданно и быстро.
XXX
Еще не было пяти утра, когда двухцветная "Волга" подкатила к дому
Дулесовых.
- Мама, - сообщила, входя, Руфа, - я вышла замуж. Вот мой муж.
Как никогда, Анне Васильевне было трудно скрыть волнение. И она
сказала:
- Я так и поняла, когда узнала от Аделаиды, что вы уехали.
Отец Руфины спросонья никак не мог натянуть на себя рубашку. Наконец,
кое-как одевшись, он выбежал и крикнул:
- А я как, Анна, женился на тебе? Не при луне ли? Здравствуй, зять!
Старозаводская улица просыпалась рано, и спешащие кто на рынок, кто на
пруд, чтобы захватить утренний клев леща, проходя мимо дулесовского дома,
удивлялись, глядя на машину: почему в такую рань к ним пожаловал Николай
Олимпиевич?
Старик Векшегонов направлялся в лес. Он не обратил бы внимания на
"Волгу" и прошел мимо дулесовских окон, но его окликнула Анна Васильевна:
- Иван Ермолаевич! Дорогой... Зашел бы. У нас обручение в доме.
И он зашел к Дулесовым.
- Витька!
- Дедушка Иван!
- Когда успели?..
- Моряки - народ быстрый!
Объятия. Чарка водки.
Отцу Виктор сообщил по телефону кратко:
- Папа! Поздравь меня и извини, что я так долго задержал твою машину.
Если есть время поздравить лично, то я в доме моей жены Руфины Андреевны...
пока еще Дулесовой.
Прибежала и Любовь Степановна Векшегонова:
- Вот и нашлись жильцы для домика с башенкой.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг