красуется фамилия Василия Петровича, хотя ему давно уже нет места на этой
доске. Инерция - великая сила. Человек сошел с гребня волны трудовых
успехов, а фамилия его звучит. Звучит по привычке. Кто возьмется зачеркнуть
его имя?
Баранов ходил по городу час, два, три, четыре... Он знакомился с
каждой улицей, заходил в магазины, встречался с незнакомыми, но такими
близкими ему людьми. Кажется, впечатлений было достаточно для того, чтобы
выйти из лабиринта мыслей, суждений, внутренних споров, навеянных Садовым
городком. Ему хотелось как можно справедливее и определеннее понять, а
затем оценить увиденное за эти дни.
Что бы и кто бы ни говорил, но для таких людей, как Серафима
Григорьевна и Ветошкин, оказывается, еще находятся в нашем обществе
лазейки, которые позволяют им вступить в капиталистические отношения. Да,
их отношения, с какой мягкой меркой ни подходи, капиталистические.
У одной - хищническая эксплуатация земельных угодий и скота, у другого
- капиталистическая ферма в чистом виде, с наемным трудом.
Может быть, Баранов ошибается? Преувеличивает? Может быть, он делает
поспешно выводы?
Давайте проверим вместе с ним. Прибегнем к простому способу и
допустим, что Ветошкин или Серафима Григорьевна получили беспрепятственное
право укрупнять и развивать свои хозяйства, и представим себе, во что бы
это вылилось.
Мог бы Ветошкин нанять не одну, а двух работниц на свою ферму?
Несомненно. Он мог бы нанять и трех. И тридцать.
Могла ли бы Серафима Григорьевна, если бы ей позволили, прирезать еще
два, три, четыре таких же земельных участка, могла бы она вместо
трех-четырех голов свиней и дюжины поросят держать до сорока голов?
Несомненно. До этого же она старалась всячески увеличить и свой участок, и
поголовье своего скота. И если она не расширяет своего хозяйства далее, то
это происходит вовсе не благодаря умеренности ее аппетита. Ее аппетит
безграничен. Ограничены возможности, условия стяжательства. Ей, как и
Ветошкину, приходится балансировать.
Отсюда мы вместе с Аркадием Михайловичем можем сказать, что и
Ветошкина и Серафиму Григорьевну сдерживают только условия и возможности,
вернее - невозможности, а в остальном мы имеем дело с капиталистическими
элементами.
Это не просто отрицательные персонажи, но и социально враждебные нам
типы. Может быть, поэтому Баранов так пристально и так всесторонне изучает
этот гнилой мирок Ветошкиных - Ожегановых, где ненавистное
капиталистическое вчерашнее ищет легального укоренения в нашем сегодняшнем
дне. Ни Серафима Григорьевна, ни Ветошкин, разумеется, не могут
представлять сколько-нибудь существенной угрозы. У них нет почвы. Это
случайно выросшие сорняки. Это случайные клопы в новой квартире,
привезенные вместе со старым креслом. Но что вы скажете о Василии и об
Алине? Они-то ведь по своей природе не сорные травы.
Рассуждая так, Аркадий Михайлович принялся думать об Алине. Кто она?
Жертва Ветошкина или сознательно пришедшая в этот дом безделья и мещанского
благополучия?
Кто?
Хочется верить в лучшее. Хочется думать, что Ветошкин заманил ее,
расположил, околдовал и сделал своей женой. Но...
Но и в этом случае Алину нельзя оправдать полностью. Все же мы живем в
такое время, когда невозможно принудить к браку и заставить мириться с
крысиным царством. Алина не бесправная красавица из волшебной сказки, как и
Павел Павлович при всей своей ядовитости не обладает чарами Синей Бороды
или Змея Горыныча.
Как некстати вклинилась еще эта забота! Баранов мог бы пройти мимо. Но
проходить мимо зла - значит поощрять его. А это не в характере Аркадия
Михайловича. Но все же нельзя думать все время о Серафимах, Ветошкиных,
губках, кубышках... Нужно хотя бы здесь, в городе, уйти от них.
Баранов решил зайти на рынок. Ему хочется купить что-нибудь
неожиданное к ужину. Например, раков. Он очень любит раков. Хорошо купить и
стерлядь. О ней так часто говорит Василий. И вот Аркадий Михайлович
отправился по рядам колхозных ларьков и столов утихающего базара.
Торговля все еще шла бойко, как государственная, колхозная, так и
прочая. В числе бойких и зазывных торгашей Баранов увидел старуху
Панфиловну.
Он узнал ее. Узнал и корзины, с которыми она тогда приходила. Это,
несомненно, была Панфиловна. Она продавала последние цветы. Но не на них
обратил внимание Баранов. Его заинтересовали карпы. Их было три.
Панфиловна, заметив взгляд Баранова, обращенный на рыбу, весело
затараторила:
- Последние! Свеженькие! Только из пруда. Отдам недорого. Что же вы?..
Мо-ло-дой человек.
Баранов постоял, посмотрел на Панфиловну и сказал:
- Купил бы, да Василия Петровича Киреева обидеть боюсь.
У Панфиловны едва не выкатились на прилавок глаза, но выход был
найден:
- Да разве у Василия Петровича водятся в прудке такие крупные рыбины?
Вы только прикиньте...
Но Баранов не стал уличать далее старуху. Для него и без того было
ясно, что Серафима не пропускает даже самую малую возможность продать,
нажить.
Словно напасть какая-то! И здесь, в городе, его преследует Ожеганова.
А может быть, он напрасно избегает с нею прямых разговоров? Ему все равно
не уйти от них. Когда-то нужно сказать, что он думает обо всем этом, и дать
бой.
XXXI
На берегу Киреевского прудика задумчиво сидела Алина Генриховна,
равнодушная к плавающим карпам, к своему отражению в воде и, кажется, ко
всему окружающему.
Она ждала Баранова. Ей нужно было улучить минуту и сказать ему: "Я
непременно должна встретиться с вами".
Алина еще не знала, зачем ей нужно было встретиться с ним, что она
скажет ему... Но потребность видеть его была так велика, что ничего не
могло остановить ее.
Пока Алина занята своими мыслями, послушаем, о чем шепчутся в стороне
Ветошкин и Серафима Григорьевна.
Эти два человека, разнящиеся друг от друга образованием, запросами,
кругозором, вкусами, оказались самыми близкими людьми, связанными единством
стремлений. У них нет ничего недоговоренного, невыясненного. Они, как два
прожженных картежника-шулера, не прячут взаимного намерения облапошить один
другого.
После потери тридцати тысяч озлобленная Серафима готова на любые
спекуляции, чтобы как-то утишить черную ноющую боль.
Ветошкину необходимо раздобыть две-три тонны зерна. И в этом ему может
помочь только Серафима.
Заламывала она очень дорого, клянясь счастьем своей дочери, доказывая,
что "накладные расходы" непомерно возросли, что ей из полученного не
достанется и десятой доли. Ветошкину ничего не оставалось, как согласиться
на рваческий куш. Летом у крыс наибольший приплод и чудовищный аппетит. А
покупать корма в розничных магазинах можно было в килограммах, не в тоннах.
Да и разве натаскаешься той же крупы в кульках? Для этого не хватит и дня,
даже если он, Феня и Алина с утра до вечера будут заниматься покупками.
Ветошкину приятнее было вести свое хозяйство "чисто", но "дело"
неизбежно заставляло идти во все тяжкие, и он шел.
Серафима Григорьевна, чтобы набить цену, лгала Ветошкину, будто
достает "левое" зерно. В действительности, разузнав через Кузьку Ключа о
порченом, негодном в переработку зерне, Серафима Григорьевна надеялась
приобрести его по сниженной цене и, продав Ветошкину это зерно вдесятеро
дороже, выглядеть спасительницей.
Что бы вы ни говорили о Серафиме, а ее следует отнести к одаренным
мерзавкам. Уж кто-кто, а пишущий эти строки ненавидит Серафиму каждой
каплей изведенных на нее чернил. Но, ненавидя, нельзя зачеркивать ее
изумительной изощренности. Запусти эту особу в одну из стран, где
бессовестность, обман и нажива имеют преимущественные права гражданства,
дай этой Серафиме оглядеться годок-другой в такой стране... Как знать, со
скольких живодеров она сняла бы там шкуру и скольких бы пустила по миру?
Получив причитающееся за зерно вперед, Серафима Григорьевна пригласила
Ветошкина и его милую "Алиночку-тростиночку" отужинать вместе с новым
знакомым Ветошкиных - Аркадием Михайловичем Барановым.
Серафима Григорьевна еще не теряла затаенных надежд войти хозяйкой в
дом Павла Павловича, а затем проглотить его вместе с крысами. Она была
уверена, что Алина рано или поздно покинет Ветошкина. И как знать, вдруг да
Баранов поможет ей в этом... Сигналы налицо. Никогда не бывавшая у Киреевых
Алина вдруг явилась. Явилась и терпеливо сидит на берегу, нет-нет да
поглядывая на ворота.
Всякое случается во время летнего отпуска. Принципы принципами, а
соловьи соловьями... Главное, Серафима Григорьевна, не робей, не падай
духом и смотри теперь в оба.
Ветошкин только было хотел ответить на приглашение Ожегановой: "Нет,
что вы, нам пора", но Алина опередила его:
- С большим удовольствием, Серафима Григорьевна.
В довершение ко всему в воротах появились сначала козы, затем Лида и
Аркадий Михайлович. Раков он все-таки раздобыл. Он привез их, переложенных
крапивой, в плетенке. Видимо, рассказанное Лидой настолько прояснило
личность Алины, что, увидев ее, он весело крикнул:
- Посмотрите, какие великолепные раки!
- Я их очень люблю! - отозвалась Алина.
Ракам обрадовался и Василий Петрович:
- Никак сотня?
- Нет, две. Я покупатель оптовый.
Снова появилась белая скатерть на столе возле пруда. Снова две курицы
лишились голов. Сейчас был смысл жарить молодых несушек: счет шел на
тысячи, и пара кур в этом магарыче - две понюшки табаку.
Раками занялись Баранов и Киреев. Десяток самых крупных сразу же
пустили в пруд для развода и как "санитаров".
Улучив минуту между курами и раками, коньяком и цинандали, Алина
сказала Баранову:
- Могу ли я увидеться с вами наедине?..
Баранов ответил:
- Да!
Когда все занялись раками, Алина успела шепнуть:
- Благодарю вас, Аркадий Михайлович... Лидочка передаст вам записку.
XXXII
Василий Петрович и Баранов ночевали под сосной последнюю ночь. В
большой комнате достилали пол.
Рано утром сквозь сон Василий Петрович услышал в пруду шумный всплеск,
а за ним негромкий мальчишеский голос:
- Тяни, Лешка, тяни... Не сорвется...
Открыв глаза, Василий Петрович увидел двух мальчишек, сидящих на
заборе. Один из них поймал крупного карпа и, выбирая леску, старался
вытянуть его наверх.
Не помня себя, Василий схватил кол и опрометью бросился к пруду.
Увесистый кол полетел точно в сидящих на заборе и, конечно, попал бы в
одного из них, если бы быстрота и ловкость не оказали мальчишкам
спасительной услуги.
Они очутились за забором до того, как зловеще свистящее возмездие
пролетело над ними. Бросив удочки, они пустились наутек.
Догонять их было бесполезно.
Карп, сорвавшийся с крючка, метался на берегу, подпрыгивая в траве, и
очутился снова в пруду до того, как Василий Петрович подбежал к нему.
Все это видел проснувшийся Баранов. Не подымаясь, он ждал, что скажет
Василий. И тот, вернувшись с трофеями - с двумя удилищами, сказал:
- Какое, понимаешь, нахальное и открытое воровство!
- Воровство? А может быть, озорство? - тихо, еле сдерживая себя,
спросил Аркадий Михайлович. - Ты вспомни себя в эти годы. На днях мы тоже с
азартом в этом же прудике ловили карпов, и ты радовался вместе со мной...
Василий смяк, отвернулся.
- Это все так, но ведь рыба-то, понимаешь, не ими пущена в пруд. Они
знают, что это моя рыба.
- И ты знал в их годы, что в огородах растет не тобой саженная репа
или горох, - все громче и осуждающе говорил Баранов. - Но ты и я ползали
крадучись по чужим огородам... Ползали не потому, что в своих не росла репа
или не было гороха. Ползали потому, что охотничья страсть, проверка себя на
страх, на храбрость, тяга к смелости неизбежны для этого возраста. Я не
одобряю лазание по чужим огородам. Не одобряю. Я не оправдываю сладостью
риска, очарованием ночного приключения подобного рода налеты, если даже ими
движет только романтика... Но разве подобное преступление заслуживает
наказания дубиной? Эх, Василий Киреев, Василий Киреев, старшина саперной
роты! Как ты дошел до жизни такой? Как смог ты поднять руку на детей?! Как
ты мог... - И тут снова Баранов оборвал гневные слова, не сказав всего, что
хотел, и стал одеваться.
Утро было явно испорчено. Киреев пошел в дом проверить полы. Черный
накат был уложен плотно. Протрава "адской смесью" велась исправно. Пройдет
неделя, и губка останется позади. Завтра кончается отпуск, взятый за свой
счет. Кузька Ключ не обманул, плотники - хорошие и добросовестные мастера.
Они отлично будут работать и без него. Нужно только сегодня же сжечь
заразную древесину. Другим это доверять нельзя. Могут недоглядеть и, чего
доброго, сожгут дом.
Василий направился в дальний угол, где было свалено дерево, пораженное
домовой губкой. Но там оказалось пусто.
- Где гнилье? - спросил он подоспевшую к нему тещу.
- А я его еще позавчера продала.
- Как продали? Заразу продали? Кому продали? Мамаша, вы в своем...
Серафима Григорьевна умела находить нужные ответы, не заставляя себя
ждать, и чернейшую ложь выдавать за светлейшую правду. Не дав Василию
закипеть, она сказала:
- Василий Петрович, чем таким добром небо греть, подумала я, лучше оно
на кирпичном заводе кирпичи обожжет. И им хорошо, и для нас пять бумаг
деньгами. Вот они.
- Это другое дело, - сразу же согласился Василий, - кирпичный завод
каменный, и губкой там заразиться нечему.
Ангелина, слышавшая их разговор, знала, что ее мать лжет. При Ангелине
Кузька Ключ увез на трех грузовых машинах подгнившие балки и совсем
здоровые доски пола. При дочери Серафима Григорьевна, торгуясь с Ключом,
говорила ему:
- Ты бы хоть, жулик, меня-то не обманывал. Стоит стеснуть с балок
гниль - и за новые сойдут. А про доски нечего и говорить. Ты продашь их
втридорога какому-нибудь малахольному застройщику. Наверно, уж есть такой у
тебя.
Кузька не спорил. Он побаивался Серафимы Григорьевны. Видимо, она
знала за ним такие грехи, за которые могут и не помиловать.
Ангелина видела, как мать пересчитывала пачки. В них было никак не
"пять бумажек", которые она подала Василию. Видела и молчала.
Молчала потому, что это была ее мать. А мать, какой бы она ни была,
всегда остается матерью. Матерью, которая родила ее, а потом выкормила,
вынянчила, вырвала из рук многих болезней, поставила на ноги и выдала
замуж. И сегодня она лгала ее мужу, может быть, тоже для нее.
Не на тот же свет, утаивая, приберегала она деньги, не на сторону же
отдавала их. Или ей, или в дом, в хозяйство, а это значит - и ему, Василию.
Василий вернул теще "пять бумаг" и сказал:
- Пригодятся на олифу и охру для пола... А мне и в голову бы не пришло
продать этот гиблый лес на топливо для кирпичного завода. Спасибо вам.
От этих слов щеки Ангелины густо покраснели. Она никогда не лгала
Василию. Правда, она замалчивала кое-что, жалеючи мать, а теперь ей
хотелось крикнуть. Назвать обман обманом... Но Ангелина опять промолчала.
Застряли в горле слова.
Но несказанное, оставаясь в нас, нередко делает куда большее, чем
прямая перебранка. Да, она родная дочь этой женщины. Ангелина многим похожа
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг