городе обнаружились. Кто побогаче, в Иркутск, в Красноярск без пересадки
подались. А прочая "бакалея" на конях от фронта текла.
Вскоре и Трофим в Бахрушах объявился. На Москву шел, да до Казани не
дошел. Раненый приехал. Ранешка, сказывают, была так себе, царапина. А
доктор ему срок ранения все продлевал и продлевал. На деньги тогда какую
хочешь бумагу можно было выправить. Хоть попом, хоть дьяконом в паспорте
назовут. Лишь бы наличные. Ну да не в этом соль... А соль в том, что другая
рана у Трофима не заживала. В сердце. Любил Трофим Даруню. Не меньше, чем
отец его Терентий Лушу любил... Видно, не вовсе старик Дягилев остудил
Трофимово сердце. Не всю, видно, отцовскую кровь отравил...
Закон принял с Даруней Трофим. В город свез. Форменной женой, Дарьей
Степановной Бахрушиной, ее в дягилевский дом ввел.
Мало только пришлось Трофиму в меду купаться, в лазоревых Даруниных
глазах себя видеть. Загремели красные пушки над городом. Потекли беляки на
Тюмень, на Тобольск, за Туру.
Чуть ли не последним ускакал Трошка из Бахрушей. Деду наганом
пригрозил:
"Если не сбережешь мою Даруню, под землей из твоего мертвого тела
кости повытрясу..."
А через год или больше письмо пришло. От солдата, который будто бы и
похоронил убитого Трофима под Омском. И для крепости этого обмана в письме
была Дарунина карточка, проткнутая штыком в самую грудь...
Геройски, стало быть, умер хитрец. В штыковом бою...
Вот вам и весь сказ-пересказ. А как он живым оказался, как в Америку
попал, у него надо поспрошать, если он в самом деле в Бахруши явится...
Такова предыстория сорокалетней давности, познакомившись с которой мы
можем вернуться в наши дни.
VI
Как и в старые годы, так же и теперь между севом и сенокосом наступает
некоторый спад в полевых работах, если не считать прополки.
Высвободились досужие вечерние часы и у председателя колхоза. Эти часы
еще ранней весной были обещаны ребятам на строительство новой большой
голубятни.
Дети Петра Терентьевича выросли, переженились и поразъехались. В доме
Бахрушина он да жена Елена Сергеевна и ни одного внука.
Любя детишек, Бахрушин оказывал им немало внимания. Внимания не только
в виде шефства старшего над младшими. Не одними лишь правленческими
заботами. Это само собой. На редком правлении не решался "ребячий вопрос".
То лодки, то зимние поездки в город на каникулы... Организация детской
библиотеки... Создание Дома пионеров. Небольшого, но все же дома... Делом
рук Петра Терентьевича был и музыкальный кружок.
Над этим сначала кое-кто посмеивался... Поговаривали о том, что в
колхозе ни маслобойки, ни мельницы, зато четыре рояля есть... Но не прошло
и года, как появились первые молодые музыканты, и кружок начали хвалить.
Вот и теперь, выполняя обещанное детворе, Петр Терентьевич сооружал
вместе с ними объединенную голубятню. Идея строительства этой голубятни
возникла с драки двух маленьких голубятников. Один из них переманил у
другого вороную голубку.
- Отдай!
- Плати выкуп - отдам!
Дальше - больше. Драка. Дело как будто нормальное. Как можно не
подраться мальчишкам! Но, задумавшись над этой дракой, Петр Терентьевич
вспомнил старые худые времена, когда самым главным в голубеводстве была
приманка чужих голубей, выкуп их, перепродажа и даже кража...
- А почему, - сказал тогда Бахрушин, разняв драчунов, - вам, молодым
колхозникам, не построить общую голубятню? Ни драк бы, ни ссор, ни угонов,
ни загонов. И голубям раздолье в большой голубятне. И вам любо большую стаю
в небо поднять...
Ребята - практический народ. Они сразу поставили вопрос ребром.
- А досок кто, дядя Петя, даст? - спросил один.
- Да ведь и сетка нужна... Какая же без сетки голубятня! - подсказал
второй.
Пообещав ребятам "обмозговать" это дело, Петр Терентьевич назвал и
срок, когда все голубятники села должны собраться вместе с ним и решить,
как жить голубям дальше.
Собрание состоялось. Не до него было Петру Терентьевичу в эти дни.
Приезд Трофима не выходил из головы. Пусть Бахрушин не придавал этому
какого-то особого значения, но все же этот приезд был как горошина в
сапоге. Петру Терентьевичу, как и Дарье, появление Трофима казалось
каким-то не то чтоб оскорбительным, но, во всяком случае, не украшающим их.
Что ты ни говори, как ты ни объясняй, а Трофим его родной брат. Ну
какая разница, что у них разные матери! Но факт остается фактом - он
приедет и скажет: "Здравствуй, брат". Понимаете - брат! И Петр Терентьевич
не может ему сказать: "Какой я тебе брат?" И даже если он мог бы сказать
это, так ведь все-то знают, что Трофим его брат.
Брат не отвечает за брата. Это верно. У очень известных и хороших
людей бывали плохие братья. И от этого хорошие люди не становились хуже. Но
все-таки лучше, если бы таких братьев не было.
Бахрушин оберегал свой авторитет. И может быть, держал себя даже в
излишне строгих рамках. Но ведь не для себя же он это делал, как и не для
себя ревностно держался за председательское кресло, твердо веря, что он
нужен на этом посту. Нужен, особенно после трудного, не обошедшегося без
свар и склок объединения отстающих колхозов с передовым бахрушинским
колхозом "Великий перелом". Желая показать тогда, что малые колхозы не
вливаются в большой, а соединяются все вместе, он предложил назвать новый
колхоз новым именем. "Коммунистический труд". И теперь даже те, кто мутил
при слиянии ясный день и называл Бахрушина захватчиком их земель и угодий,
стали величать Петра Терентьевича справедливым укрупнителем и радетелем для
всех. А дня три тому назад все же опять просочилось старое, и старуха из
окраинной деревни Дальние Шутёмы позволила себе кольнуть Петра Терентьевича
за то, что ей не "подмогли" кровельным железом. Она сказала: "Ну так ведь
один брат в Америке дела вершит, а другой здесь возглавляет".
На это можно и не обращать внимания, но все-таки...
По глубокому убеждению Бахрушина, человек, занимающий пост
председателя колхоза, не должен быть уязвим ни в чем.
Секретарь райкома Федор Петрович Стекольников, с которым Бахрушин
прошел почти всю войну, можно сказать - его фронтовой товарищ, и тот,
прочитав Трофимово письмо, сказал:
- Не кругло, понимаешь, для тебя все это получается, Петр Терентьевич.
Именно, что "не кругло". Ничего особенного, а "не кругло". Лучшего
слова и не подберешь.
Начав строить с ребятами голубятню, Петр Терентьевич теперь очень
радовался этому. Голубятня уводила его от мыслей о брате. К тому же,
сооружая голубятню, Бахрушин нашел умный ход - подбросить ребятам идею
создания маленькой птицефермы.
- Хорошо-то как будет! Куры при голубях. Голуби при курах... Выкормил
сотню-другую цыплят - глядишь, опять прибыток. На эти деньги, может быть, и
лис через год, через два можно завести. Или кролей... А то и лосятник
соорудить...
Ребята взвизгивали, кувыркались от восторга. Особенно радовался
Бориско - внук Дарьи Степановны, приехавший к бабушке на каникулы. Ведь он
не как все остальные. Он состоит в родстве с Петром Терентьевичем. Сродный
или, общепонятнее, двоюродный внук дедушки Петрована.
"Эх, если б знал Борюнька, - думал Бахрушин, - кто его родной дед..."
Оказывается, Трофим и тут не нужен со своим приездом...
Между тем на строительстве появились новые лица. Птичницы. Вожатый
только того и ждал. Ему всячески хотелось "подключить" и пионерок. И теперь
они "подключились" к строительству...
Среди мальчишек Петр Терентьевич и сам становился мальцом. Увлекая их,
он увлекался сам. А за ним увязывались и другие почтенные люди, тоже,
наверно, не видевшие веселого детства и доигрывающие его в зрелые, если не
сказать более, годы.
Чего-чего, а любить детей, с головой уходить в их затеи, даже играть с
ними никогда и ни перед кем не стеснялся председатель. Это были святые часы
его досуга. И если бы чей-то язык посмел хотя бы отдаленным намеком
высмеять его, у него нашлись бы острые, пригвождающие забияку слова.
Где-то здесь нужно сказать об особенностях разговора Петра
Терентьевича. Он разный в своей речи. Разговаривая, к примеру, со стариком
Тудоевым, Бахрушин находит забытые слова из прошлых лет. Он их не ищет, они
откуда-то сами приходят на язык. С приезжим лектором, предпочитающим
употреблять вместо привычных коренных слов благоприобретенные из
специальных книг, Бахрушин говорит инако. С ребятами - опять особый
разговор. Он даже как-то сам признался:
- Во мне будто срабатывает какое-то реле, которое автоматически
переключает разговор, смотря по человеку, с кем говорю.
Но это между строк и впрок, для предстоящих глав.
Голубино-куриная ферма получалась на славу. Вверху - голуби, внизу -
куры. Особо - будка для дежурного и сараюшка для кормов. Ребята висли на
шее у Бахрушина, радуясь затеям немолодого, но такого близкого и
понимающего их человека.
И все-таки приезд американцев не выходил из его головы.
VII
Поздно вечером, вернувшись с Ленивого увала, где возводилась ребячья
ферма, Бахрушин сказал жене:
- Лялька, я хоть и делаю вид, что не обращаю внимания на Трофимов
приезд, а виду не получается...
Елена Сергеевна Бахрушина, принадлежавшая к людям, не знающим уныния,
стараясь всячески развеселить мужа, все же называла этот приезд "черным
ненастьем".
- За что только все, Петруша, валится на нашу голову? - ответила она.
- Дарья - та хорошо придумала. У нее женская обида. И все понятно... А мы,
хоть сто ночей думай, ничего не придумаем. Да и надо ли, Петруша,
придумывать? - начала она рассеивать мрачные мысли мужа. - Что мы, должны
ему, что ли? Виноваты перед ним в чем-то? Или у нас слов нет, каких надо,
если понадобится разговор?
- Да слова-то найдутся. Самое легкое - слова находить. Ему не много
слов надо. По письму видно, что недалеко он за эти годы шагнул. Другое меня
беспокоит.
Петр Терентьевич, усевшись рядышком с женой, как всегда, принялся ей
выкладывать все, что он думал:
- Понимаешь, Лялька, все эти годы наш колхоз жил сам по себе. В своей
стране и своей страной. И все было ясно. Вот общая государственная задача.
Вот ее часть - задача колхоза. Решай. Борись. Расти. Пусть не всегда и не
все удавалось. Но неудачи и оплошки случались дома. Внутри страны. А теперь
оказывается, что до Бахрушей есть дело и другим... Америке.
- Петрушенька, - рассмеялась Елена Сергеевна, - Трофим-то все-таки не
Америка.
- Да, - согласился Бахрушин, - Трофим не Америка... Но ведь с ним,
едет Тейнер. Журналист. А если он журналист, значит, глаз. А чей он глаз?
Зачем он едет? Чтобы ничего не увидеть и ни о чем не рассказать?..
- Ну и что?
- Ничего. Только если Тейнер - глаз, то Трофим во всех случаях -
другой. Значит, два глаза. Один не разглядит - другой поможет.
- Ну и пусть глядят. Нам-то что? Нам-то что, Петруша? - стала опять
успокаивать мужа Елена Сергеевна.
А Петр Терентьевич свое:
- Нам-то, может быть, и ничего, если глядеть не дальше околицы... А
если посмотреть пошире, побольше и увидишь. Для нас колхоз как колхоз, а
для них частица чуждого им социалистического земледелия, по которой они
будут судить гласно. Печатно... И при этом, скажем прямо, без излишнего
доброжелательства... Елена! Неужели ты не понимаешь, что в Большом театре
Уланова - это Уланова, а в Америке она - Советский Союз?
- Ну почему же я не понимаю? Понимаю, - отозвалась Елена Сергеевна. -
Понимаю и разницу между нашим колхозом и Галиной Улановой. Уланову вся
Америка видела. Все поняли, какова она в танце... И пиши не пиши, что, мол,
то не так да это не этак, никто не поверит. А о нашем колхозе будут судить
только двое - Трофим да Тейнер. И как они наши "танцы" опишут, так и будут
о нас знать.
- Вот! - громко воскликнул Бахрушин. - За такие слова я готов не знаю
что для тебя сделать! Именно как они опишут наши "танцы", такими и будем мы
для американских читателей. Конечно, - пораздумав, продолжил Бахрушин, -
одна-две газеты погоды в Америке не делают, но все же моросят... Пусть
нашими бахрушинскими прорухами, если такие они выищут, достижений
Советского Союза не закроешь, но... хоть маленькую тень, да бросят. И я
хочу или не хочу, а должен думать об этом, как будто бы я не я, а весь
Советский Союз.
Необычная беседа мужа и жены затянулась. Тот и другой, не
сговариваясь, решили поискать в эфире "Голос Америки". Все-таки какая-то
подготовка к встрече... Не слушая раньше этих передач и не зная, на каком
они делении шкалы, Елена Сергеевна поймала органную музыку Баха.
Услышав знакомые величественные звуки, Бахрушин остановил руку жены,
сказав:
- Черт с ним, с "голосом", засекай "Ивана Севастьяновича". Вот целина
так целина. Ни конца, ни края, и кругом - свет.
Гладя руку жены, он заметил:
- И почему наши фабрики фисгармоний не выпускают? Тот же орган, только
звук тише.
Елена Сергеевна, довольная своей находкой в эфире, захватившей мужа,
подумала: никто не знает, какой он у меня. Может быть, я и сама не знаю
всех уголков его такой же широкой, как эта музыка, души.
А Бах звучал... Звучал на весь мир. Наверно, его слышали и звезды.
Величавые звуки окрыляли Петра Терентьевича, и Трофим ему теперь казался
маленьким догнивающим пеньком на старом болоте Большая Чища, а Тейнер и
вовсе опенком на этом пне.
- Да пошли они оба к козе на именины! Нечего нам, жена, и думать о
них.
- Давно бы так, Петрован, давно бы так, - сказала Елена Сергеевна и
принялась разбирать для сна широкую постель.
VIII
В тот день, когда Петр Терентьевич Бахрушин ездил с письмом из Америки
в райком, к Стекольникову, ему не стало яснее, как следует отнестись к
приезду Трофима. Принять ли написанное им за действительное или считать это
уловкой, скрывающей какие-то иные цели. И эти "какие-то иные цели"
предполагались Бахрушиным и секретарем райкома Стекольниковым главным
образом потому, что Трофим обещал приехать не один, а в сопровождении
Тейнера. И этот Тейнер, как видно было из письма, собирался описать встречу
двух братьев.
Зачем? Разве тот и другой настолько известные лица, чтобы их частную
встречу выносить на страницы газет?
У Бахрушина и Стекольникова было слишком мало данных, чтобы прийти к
каким-то убеждающим их догадкам. Зато через два дня, когда Федор Петрович
Стекольников сам приехал к Бахрушину, все стало гораздо понятнее, хотя и не
проще.
Стекольников нашел Петра Терентьевича на "целине". Так называли теперь
осушаемую Большую Чищу, числившуюся испокон веков в "бросовых землях".
- Не новости ли привез, Федор Петрович?
- Новости! - сказал вместо "здравствуй" Стекольников, протягивая
Бахрушину руку.
- Так не тяни...
- Я и не тяну, а подыскиваю сухое место, где можно сесть.
Бахрушин, глянув на Федора Петровича, лукаво прищурился.
- Других подзадоривай, которые помоложе, а не меня. Я все равно
хвалиться не стану. Пусть они хвалятся. - Бахрушин кивнул в сторону
стрекочущих бульдозеров, на которых работали парни лет по двадцати. - Я
ихнюю молодую удаль себе не приписываю. Только одно скажу, что на этом
болоте теперь и кулик не напьется.
Петр Терентьевич повел Стекольникова по рыхлому сухому зеленому ковру,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг