проживание. Вот моя визитная карточка.
Секретарша скрылась за дверью председателя облисполкома. Не прошло и
минуты, как дверь снова открылась и секретарша пригласила его в кабинет.
- Проходите, пожалуйста, господин Бахрушин Трофим Терентьевич, -
сказал председатель. - Приятно познакомиться с американским братом
выдающегося человека в нашей области и моего личного друга Петра
Терентьевича. Садитесь, пожалуйста. Уж не с жалобой ли ко мне? Не обидел ли
кто вас в Бахрушах?
Трофим, забыв узнать у секретарши имя председателя, теперь, не находя
удобным спрашивать об этом, решил называть его господином председателем.
- Нет, господин председатель, совсем наоборот. Я позволил себе
обеспокоить вашу честь по другому делу.
Сказав так, Трофим оглядел большой кабинет, письменный стол и другой
стол со множеством стульев, затем боязливо посмотрел на ленинский портрет и
сел на предложенное место.
- Слушаю вас, господин Бахрушин.
- Я, господин председатель, пришел заявить вам, что хочу остаться и
умереть в Бахрушах.
- Вот как? И давно вы решили?
- Вчера ночью.
- И чем это вызвано, господин Бахрушин?
- Хочу порвать с капитализмом навсегда и бесповоротно. Я там один. Все
там у меня чужие. А здесь мой внук Сережа, о котором я даже и не знал. Если
мои акции "Дженерал моторс" мне не возвернут в Россию, и шут с ними!
Проживу и без них. Кому и какое нужно написать прошение?
- Да ведь у вас, насколько мне известно, кончается срок пребывания. За
три или четыре дня едва ли может быть рассмотрена ваша просьба.
- А я не тороплю, господин председатель. Подожду.
Председатель облисполкома на это мягко заметил:
- Но ведь по существующим и общепринятым правилам одна страна не может
продлить срок пребывания приехавшему из другой страны без ее согласия.
- А я и не собираюсь спрашивать у них согласия. Я прошу вас объяснить,
кому я должен подать прошение. Вам или господину первому министру.
Председатель ответил:
- Председателю Президиума Верховного Совета СССР.
- Черкните это все на бумажечке... А что касаемо срока, пока ходит
письмо туда и сюда, не беспокойтесь. Родной лес и без визы прячет.
Отсижусь. Не впервой... Силком не выселят с родной земли...
- Вы, я вижу, решительный человек, Трофим Терентьевич... Но я хочу
предупредить вас, ничуть не желая изменить ход ваших мыслей и намерений...
Я хочу предупредить вас, - повторил председатель, - может случиться, что
ваша просьба не будет удовлетворена...
- Это почему же не будет? Разве я остаюсь не от чистого сердца и не от
всей души?
Председатель снова терпеливо и спокойно стал объяснять:
- Дела такого рода хотя на первый взгляд и очень ясны, но иногда
встречаются непредвиденные обстоятельства. Я не говорю, что с вами именно
так и случится, но я должен предупредить... В родном лесу можно прятаться
месяц, два, три... Но потом приходит осень... Зима... Господин Бахрушин, мы
взрослые люди.
- Спасибо вам, господин председатель. Я знаю теперь, что мне надо
делать... Благодарствую... Думаю, что гражданин СССР Трофим Терентьевич
Бахрушин еще будет иметь честь встретить вас если не в этом, так в том
году...
- Погодите, - остановил председатель. - Вы же просили написать вам...
- Благодарствую. Я помню. Председателю Президиума Верховного Совета
СССР... Благодарствую... Только если ваша милиция будет меня искать в
дальнешутёмовских лесах, это зряшное дело. Меня в годы моей юности кликали,
да и теперь кое-кто кличет серым волком... Пусть это прозвище сослужит мне
последнюю службу, пока я не добьюсь своего права доживать век на родной
земле. А если я, господин председатель нашей губернии, не добьюсь его, то
уж лечь-то в родную землю мне не надо спрашивать разрешения ни у кого. Даже
у бога. Гуд бай, господин председатель. Пока!
XLVII
Солнце было еще высоко, когда Трофим вернулся на рейсовом автобусе. До
села ему нужно было пройти меньше километра. Он решил направиться прямо к
Дарье. С Тейнером ему встречаться не хотелось. Напишет бумагу в Верховный
Совет, тогда и объявит.
Через него передаст последние слова и проклятие съевшей его жизнь и
его ферму Эльзе. А что касается акций, то верный молоканин, у которого они
лежат, продаст их, перешлет деньги. За это, может быть, Трофим вызволит его
обратно в Россию вместе с его старухой и даст им кусок хлеба в Бахрушах или
в городе. Надо отсидеться пяток - десяток месяцев - и он будет здесь как
рыба в воде. Еще и в правление выберут. Он знал не только по словам дочери
Надежды, но и по другим разговорам, что Советская власть дает помилование
даже уголовным, если они от души раскаялись и порвали с прошлым, доказав
это трудовыми делами. А он докажет. И Дарья тогда сменит гнев на милость.
Все образуется само собой.
Дарью он нашел на огороде и сразу же объявил ей:
- Был у губернатора. Подаю прошение в Верховный Совет. Помоги мне
написать поглаже и от всей души. Помоги найти слова.
- Если ты хочешь написать в Верховный Совет от души, зачем тебе у
других искать слова? Они сами родятся в твоей душе, - ответила Дарья. - Иди
и продиктуй Петровановой машинистке Сашуне все, что тебе хочется сказать
нашей державе, у которой ты просишь прощения...
А Трофим:
- Оно так. Это все верно. Тебя не к чему в это дело впутывать. Да
боюсь околесицу наплести. Начну про Фому, кончу про Ерему. А надо суть.
Всю-то ведь жизнь не продиктуешь на бумагу.
- Так ты и диктуй только суть.
- А в чем она, моя суть, Дарья?
- Если ты не знаешь в чем, так другим-то откуда знать?
- Опять верно сказано. Когда я убегал, так ни с кем не советовался. А
как следы заметать, так метельщиков ищу... Нет уж! Сам уж я. Сам! У меня
есть слова, которые не отскочат. Я, может быть, теперь могу даже себе
голову отрубить. Не остынуть бы только, пока я до правления иду.
- И я об этом же думаю. Ты ведь как солома. Пых - и зола.
- На это не надейся. Словесно я остынуть боюсь, а не как-нибудь.
Спасибо. Побегу, пока правление не заперли...
Трофим ушел.
Дарья старалась больше не думать о нем. Не думать потому, что она
после прихода Тудоихи разговаривала с Петром Терентьевичем, и он сказал ей:
- Если тебе уж так хочется поверить ему, так хоть на людях-то в этом не
признавайся, чтобы потом, когда он уедет, не краснеть перед народом.
Уверенность Петрована в отъезде Трофима была железной. Дарья не могла
не считаться с этим. Но если Трофим был в облисполкоме и теперь готовит
заявление в Верховный Совет, то как она может усомниться в этом.
Петрован всю жизнь был для Дарьи главным судьей. Во всем. Она ему
доверяла, может быть, больше, чем своим глазам или ушам. Но ведь и он может
ошибиться. Человек же...
Тут она поймала себя на том, что ей хочется, чтобы Трофим остался. И
она спросила: зачем ей этого хочется? И, ответив на это, она успокоилась.
Решение Трофима остаться вовсе не льстило ей. А если и льстило, то
в-пятых или десятых, а не во-первых. Ее по-прежнему ничего не связывает с
ним. Потому что, сколько бы лет он ни прожил здесь, все равно ему никогда
не обелиться перед ней, если даже она его со временем простит.
Но прощенный не уравнивается с прощаемым. На солнце гляди, на земле
живи, а рыла не задирай. Прошлое засыпает, но не умирает. Прошлое можно
крепко-накрепко позабыть, но не для того, чтобы не вспомнить о нем, если ты
его разбудишь каким-нибудь своим поступком.
- Здоровый - это здоровый. Вылечившийся - тоже здоровый человек, но
леченый.
Теперь все стало на место в душе у Дарьи, и она снова принялась
подрывать картофельные кусты, выискивая первые маленькие плоды для дорогих
внучат.
Трофим тем временем, дождавшись, когда в правлении никого не будет,
начал диктовать свое заявление, которое начиналось так:
"Осознав на склоне моих лет всю тяжесть разлуки с родиной, я, Трофим
Терентьевич Бахрушин, проживающий в Соединенных Штатах Америки в штате
Нью-Йорк, а ныне находящийся в родном селе Бахруши, решил в таковом
остаться бесповоротно и пожизненно..."
Заявление было длинным и подробным. Трофим не забыл и не утаил даже
того, что не имело особого значения. Он рассказал, как он прятался от
красных в лесу, как он не верил в Советскую власть и как он дезертировал из
колчаковской армии. Он подробно рассказал об Эльзе, на которую батрачил всю
свою жизнь, и о пятидесяти семи тысячах долларов в акциях фирмы "Дженерал
моторс", которые, если надобно, может пожертвовать в пользу Красного Креста
или передать на строительство Нового Бахрушина.
Трофим рассказал, каким он увидел свое село и как узнал, что у него
есть внуки Екатерина, Борис и Сергей, а также их мать, его единственная
родная дочь Надежда Трофимовна.
Машинистка Саша мало что поправляла в его заявлении. Она даже не стала
вычеркивать не подходящие для Верховного Совета слова, где он Христом-богом
молил вернуть ему родную землю, и дедовское право видеть внуков своих, и
посмертное право быть упокоенным в земле своей.
Саша, перечитывая потом Трофиму черновик заявления, оценила и то, что
он ни в одной строке не сослался на Дарью Степановну, хотя и знал, что это
ускорило бы, а может быть, и предрешило положительный исход его дела.
Было уже поздно, и Сашуня сказала, что она перепечатает заявление
набело завтра утром. Встанет до света, и к восьми часам все будет исполнено
на хорошей бумаге.
XLVIII
Трофиму не хотелось возвращаться в Дом приезжих. Тейнер может
заставить повременить его, пока еще не послано письмо. Зачем испытывать
судьбу и встречаться с Тейнером! Ночь такая теплая и короткая. Можно
провести ее на берегу Горамилки. Посидеть наедине с луной, полюбоваться
серебристыми струйками речки. Прикорнуть на мягкой мураве... И после
полуночи, когда Тейнер будет дрыхнуть, вернуться в Дом приезжих, чтобы рано
утром отправиться к Саше, подписать прошение и самолично отнести письмо на
почту.
И вот он на берегу. В его душе, если воспользоваться музыкальным
образом Джона Тейнера, сейчас ликовала скрипка, звучание которой
переливалось в унисон серебристым струйкам речки Горамилки. В Трофиме смолк
разноголосый хаос труб, литавр и новейших американских инструментов,
способных воспроизводить поражающие слух завывания.
Он снял свой клетчатый пиджак и, положив его под голову, развалился на
зеленом бережке, думая о том, как начинается его новая жизнь...
Хорошо пела скрипка в его душе...
Здесь нам предоставляется возможность вместе с Дарьей Степановной
поверить в искренность его намерений. Ее логика ничуть не противоречит
здравому смыслу. Подобным образом завершались не только многие произведения
сцены, кинематографии, литературы, но и подлинные истории, о которых мы
читали в журналах и газетах.
Но нам также никто не запрещает согласиться с утверждениями Петра
Терентьевича и Тейнера. Ведь Тейнер тоже довольно убедительно призывал нас
разобраться в зверином сердце Трофима и посетивших его нежных чувствах.
А скрипка между тем внутри Трофима, захлебываясь, торжествовала где-то
за "верхним си" и предрекала необыкновенно изящную развязку этой истории,
способной в театре музыкальной комедии (если б она происходила там) вызвать
слезы умиления у зрителя. И пары: Трофим и Дарья, Андрей и Катя, Петр
Терентьевич и Елена Сергеевна, даже Тейнер с Тудоихой, могли бы, танцуя,
пропеть примиряющие всех куплеты и ждать благожелательных рецензий на
спектакль.
Но, к сожалению, в романе действующие лица не всегда послушны, как
хотелось бы. Они нередко совершают поступки в соответствии с тем, что было
заложено в них. Иногда они, упираясь и конфликтуя с автором, мало сказать -
не следуют за его пером, но и водят им.
Именно так и произойдет в предстоящей, сорок девятой главе, на том же
берегу удивительно милой речки Горамилки.
XLIX
Налюбовавшись вдоволь серебряными струйками речки Горамилки, посидев
наедине с луной, Трофим Терентьевич принялся размышлять об акциях "Дженерал
моторс".
Не поторопился ли он сгоряча, пообещав их Красному Кресту или на
строительство Нового Бахрушина? Конечно, это благое дело было велением его
сердца, но все же почти шестьдесят тысяч долларов, если считать проценты,
хотя и не ах какой капитал, но и не маленькие деньги...
Трофим, мысленно переведя доллары в рубли, почувствовал легкий озноб.
Может быть, этому ознобу способствовал потянувший с реки холодок. Но как бы
там ни было, здесь эти денежки проглотят, как собака муху.
Ам! - и нет их. Растекутся они в колхозных миллионах, и не узнаешь,
куда и на что истрачены...
Потом он, надев пиджак, стал думать о ферме. Ферма, что там ни говори,
для него каторга, и он каторжанин на ней. Это верно. Однако же столько
лет... И он так привык быть колесом... Ферма может лопнуть. Это тоже верно.
Так рано или поздно обязательно случится. Но если он завтра подпишет письмо
и пошлет в Верховный Совет, то ферма лопнет для него завтра же. Завтра же
он должен будет отказаться от всего, чем жил и что составляло его жизнь все
эти годы. Даже разведенные им голуби "кинги" и те не будут принадлежать
ему. Но голуби - пустяк. Их можно развести и тут... А "бьюик"? Пусть он
старее его собаки, но может бегать довольно быстро.
Нет, он не должен думать о каком-то старом "бьюике", которому место на
свалке. Он не должен забивать себе голову пустяками, когда уже решено
зачеркнуть все и начать жизнь снова. Там у него нет твердой земли под
ногами. Там у него нет тихой старости. Через несколько лет его растопчут
молодые и безжалостные люди так же, как когда-то он растоптал старика
Айвана и Ро... Нет! Он не растаптывал Роберта. Это сделала Эльза... Но ради
кого?
Трофим не хочет больше оглядываться назад. Ферма не сулит ничего
хорошего. "А так ли это?" - вдруг довольно настойчиво спрашивает Трофим,
лежавший до этого во прахе и признавший себя несостоятельным. Так ли это?
Даст ли он растоптать себя? Настолько ли уж он стар и беден? И потом -
почему только Тейнер должен получить деньги за его встречу с Петрованом?
Разве Трофим не главное лицо в этой встрече? Могло ли бы все это
завертеться без него?
Уж не дурак ли он, размягченный родными местами и воспоминаниями о
прошлом? Дарья-то ведь тоже прошлое. Уж не плотвичка ли его внук Сережа на
крючке самолюбия Дарьи? Уж не глупая ли он сам, Трофим, щука, которую потом
никто не пожалеет и не кинет обратно в реку?
Ради чего же бросать ферму, с которой еще можно стричь золотую шерсть
и тайно превращать ее в акции на черный день? Зачем, в самом деле, отдавать
Тейнеру все доходы за книгу о Бахрушах? Ведь Тейнер настрижет немало
долларов в свой карман. Ведь чем-то из этого положено воспользоваться и
Трофиму.
Поверженный и лежавший пластом фермер Трофим стал на четвереньки и
принялся шептать другому Трофиму, стоящему сейчас, широко расставив ноги,
на родном берегу:
"Ночь еще не минула, и нужно последний раз взвесить все. И если уж ты
решил перебраться в Россию, так зачем же так скоропалительно? Разве нельзя
вернуться сюда, побывав в Америке, получив все, что причитается? К тому же
брат во Христе и по секте может оказаться подверженным человеческим
слабостям и заграбастать акции. И нужно будет с ним судиться, а на суде
выяснится, что ты обворовал ферму, которая принадлежит Эльзе и ее дочери.
По букве закона это будет выглядеть только так".
Нет, нет... Еще не минула ночь и есть время, чтобы откровенно
поговорить с самим собой. Эльза вот-вот умрет. Она не может не умереть. И
может быть, это произойдет без него, и он, приехав, сумеет повести себя
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг