- Нет, нет, Петр Терентьевич, американская пресса не продается и не
покупается. Но!.. Я говорю "но", - сказал Тейнер, входя, раскланиваясь и
притопывая, - но, если хозяин не поскупится, великий империалист Тейнер,
может быть, станет добрее.
- Очень рады, очень рады! - пригласила Елена Сергеевна Джона,
наряженного в клетчатую, расписанную обезьянами, шестернями и пальмами
рубаху-распашонку. - Ну до чего же наряден нынче мистер Тейнер, чего только
наши бабы смотрят...
- О! Не шутите... Я уже имею заманчивое предложение Тудоихи сходить за
грибами.
После памятной размолвки на участке, где росла ранняя капуста, у
Бахрушина с Тейнером снова установились дружеские отношения.
- Ну и что же мы имеем на сегодняшнее число, господин сочинитель? -
спросил, усаживая Тейнера, Бахрушин.
- Начало без конца.
- А где же конец?
- У Дарьи Степановны.
- Гм... Так ведь она-то в этом деле, насколько я понимаю, сбоку
припека. Все-таки главная цель в вашей книжке - это колхоз, увиденный
глазами Трофима и вашими глазами...
- Это цель! Но она не должна быть на виду. Вы не знаете нашего
читателя... Он хочет, чтобы для него развязано было все. Сделайте так,
чтобы Трофим Терентьевич встретился с Дарьей Степановной.
- А как я это могу?.. Я даже не знаю, где она находится.
Тейнер заглянул в глаза Петру Терентьевичу, улыбнулся и сказал:
- Если вам мешает только это, то я вам подскажу, где сейчас находится
Дарья Степановна.
Петр Терентьевич в свою очередь заглянул в глаза Тейнеру:
- А откуда вам известно ее местонахождение?
- Ах! Не спрашивайте... Я совершенно напрасно оказался журналистом.
Мне нужно было стать детективом. Сыщиком. Слушайте... Недавно мне пришло в
голову позвонить дежурной телятнице. И я спросил ее, как обеспечить очерк в
газету о Дарье Степановне... И она сказала, что Дарья Степановна отдыхает
сейчас на Митягином выпасе со своими внуками. Я сказал "спасибо" и повесил
трубку...
- И вы поверили этому, мистер Тейнер?
- Нет. Я решил проверить и позвонил на Митягин выпас и попросил к
телефону Дарью Степановну. И мы очень мило поговорили и условились о
встрече.
Бахрушин поежился на стуле, переводя глаза то на жену, то на Тейнера,
будто говоря этим: "Ишь ты, какой ловкач!"
А Тейнер продолжал:
- И я вскоре побывал у нее. И я записал все необходимое на тот случай,
если Трофим Терентьевич не встретится с нею и у меня пропадут самые
интересные главы моей книги.
- Ну, коли так, то кто же вам мешает сводить туда Трофима?
Тейнер ответил на это:
- Одна из моих прабабушек была англичанкой, и говорят, что несколько
капель ее благородной крови передалось мне. С тех пор я себя чувствую
джентльменом, с одной стороны, и провокатором - с другой. Поэтому я не мог
под вашей гостеприимной крышей рассказать Трофиму Терентьевичу то, что вы
делаете для него тайной.
- Благодарю вас, если вы говорите правду, мистер Тейнер.
Тейнер поклонился и ответил:
- Я стараюсь всегда говорить правду... И может быть, вовсе не потому,
что это приятно для меня... Это выгодно.
- Выгодно? - спросил Бахрушин. - Это как же так?
- Очень просто. Одна ложь всегда рождает вторую, вторая - третью,
третья - четвертую, и так до тех пор, пока ты не запутаешься во лжи и не
скажешь правду... Я не вижу в этом выгоды и предпочитаю сразу говорить то,
что есть. Это нелегко, но что же делать! Приходится.
Бахрушин и Елена Сергеевна одобрительно захохотали. А Тейнер стал
показывать снимки, сделанные им на Митягином выпасе.
- Я нахожу ее живописной и в эти годы, - сказал он, положив на стол
цветной снимок, на котором Дарья Степановна стояла в окне дома Агафьи
вместе с маленьким внуком. - Не находите ли вы, Петр Терентьевич, что таким
же мальчиком рос его дед?
- Да, - подтвердил Бахрушин. - Сергунька очень похож на Трофима, когда
тот был маленьким. Поэтому-то и не нужно, чтобы Трофим видел его. -
Бахрушин, тяжело вздохнув, положил руку на плечо Тейнеру и негромко сказал:
- Вы хороший человек, Джон Тейнер. Мне всегда нравится делать для вас самое
приятное. И я очень хочу, чтобы ваша книжка была похожа на вас. Книги ведь
всегда похожи на тех, кто их сочиняет. Только прошу извинить: завтра Дарьи
не будет на Митягином выпасе.
- Это очень жаль, Петр Терентьевич.
- Что делать, но я не могу в угоду вашей книге заставлять волноваться
немолодую женщину и вынуждать ее объяснять своим внукам, что, как и
почему... Вы чуткий человек, Джон Тейнер, и вам должно быть понятно, что
такие встречи не доставляют радости.
Тейнер согласился с Петром Терентьевичем, но, оставаясь верным себе,
повторил:
- Это очень жалко. - И добавил: - Пропадает такой сюжет...
XXXIV
Теперь о Дарье Степановне и Кате.
Любви Кати хотя и не суждено развязаться на этих страницах,
заканчивающихся поздней осенью тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, но
мы все заранее знаем, как будет счастлива Катя с Андреем Логиновым. Она
будет так счастлива, что даже хочется, говоря словами Тудоевой, "забежать
вперед солнышка" и представить себе свадьбу этой пары.
Свадьба, конечно, будет происходить на Ленивом увале, в отстроенном к
тому времени селе Бахрушино и, конечно, в доме Дарьи Степановны. Дом у нее
будет веселым, с большими окнами, на улице Мира, которая уже застолблена и
разбита на участки.
На свадьбе, конечно, будет посаженым отцом Петр Терентьевич. Тудоиха
непременно придумает к Катиной свадьбе веселую сказку о том, как прилетал
белый лебедь на Тихое озеро высматривать лебедушку... Или, может быть,
сказку о третьей и последней молодости Дарьи Степановны, цветшей собой,
цветшей дочерью и зацветшей теперь молодостью своей внучки. Эта сказка,
кстати говоря, уже бродит у нее в голове, и кое-что Тудоиха пробовала
рассказывать своим знакомым...
Регистрировать брак они, наверно, поедут на своем "Москвиче". Не зря
же Андрей Логинов завел сберегательную книжку.
Свадьбу, конечно, назначат весной, когда распустится черемуха. Ее
букеты ах как украсят белое платье невесты! А оно будет белым и длинным.
Это же венчальное платье, а не плясовое. Материя уже куплена Дарьей
Степановной. Может быть, она и поторопилась с покупкой, но ведь как знать:
будут ли через два года вырабатывать такие шелка? А если и будут, то их
могут завезти в другие города. Ищи тогда. Ведь все же знают, как иногда
наши "торги" разнаряживают товары. Именно что разнаряживают. Как много
отвратительных слов появилось в нашем языке за последнее время! Но не будем
останавливаться на этом...
Катя и Андрей, конечно, будут жить вместе с Дарьей Степановной. Не
оставлять же ее одну. Это все решено, хотя об этом никто пока не обмолвился
ни единым словом. Но везде ли нужны слова? О том, что у Кати родится дочь,
тоже никто ничего не говорил, однако никому не придет в голову, что эту
девочку могут назвать иначе, как Даруней.
Дарья Степановна, думая о внучке, заново переживает прошлое. Она
знает, что Катя и Андрей не расплещут чувства уважения друг к другу. Они не
поторопятся, как это было с Дарьей. Дарья все-таки не разглядела своего
Трофима. Она, конечно, может оправдывать себя временем, уровнем жизни, даже
политической отсталостью, но от этого не становится легче на ее душе.
Ее первая любовь, разумеется, чистая и светлая, как любовь Кати к
Андрею, теперь, почернев, стала пятном в ее жизни. Пусть в этом никто ее не
упрекает и не упрекнет, но разве дело в упреках? Дарья же не знает, как все
это оценивает самый близкий к ней человек - Катя. Ведь даже очень
откровенные люди всегда что-то недосказывают друг другу. Причиной этому
бывает любовь, жалость, или желание не касаться больного, или даже простая
вежливость.
Катя никогда не разговаривала с бабушкой о Трофиме. Это было хорошо и
плохо. Ведь она уже большая, и Дарье хотелось поделиться с нею своими
переживаниями.
Но как? Оправдываться перед внучкой? В чем? Виниться тоже не в чем. А
какая-то виноватость налицо. Пусть эта виноватость чем-то похожа на
сметанинскую: Сметанин, вступая в партию, чувствовал себя виноватым в том,
что его отец был псаломщиком. Но Сметанин, как и все, не мог выбирать
родителей. Другое дело - выбор мужа или жены...
Дарье наконец надоело разговаривать самой с собой, и она решила
поговорить с Катей. Та и другая в это время, коротая часы, просовывали в
бутылки - на маринад - первые мелкие рыжики, "гривеннички", и слушали, как
надоедливо жужжат под новым сосновым потолком несносные мухи, затеявшие
какую-то веселую и шумную игру.
- Когда только унесет его из Бахрушей? - начала Дарья.
Катя, досадуя на вынужденную разлуку с Андреем, впервые сказала
бабушке то, что думала о ней и Трофиме:
- Бабушка, когда бы он ни уехал в Америку, он никогда не оставит тебя
в покое, если ты будешь избегать встречи с ним.
- А зачем нужна встреча? Для пересудов?
- Нет, бабушка. Для того, чтобы их прекратить. Для того, чтобы все - и
он, и ты в том числе - знали, что нам нечего и не от кого прятать... А
прятать на самом деле нечего. Андрюша правильно говорит: отношения нельзя
выяснить, если их не выясняешь.
- Нет у нас с ним никаких больше отношений.
- Нет, бабушка, есть. Вражда. Обида. Ненависть. Даже твой отъезд - это
тоже отношения.
- Учишь бабку?
- Что ты! Отвечаю. Ты ведь давно хотела знать, как я думаю об этом.
Ну, правда же давно?
Дарья привлекла к себе Катю, прижала ее голову к своей груди и
сказала:
- Да... Давно. Ты судишь хорошо. Только бывают такие отношения,
которые выяснять и не надо. Потому что начнешь выяснять, а из этого
получатся новые отношения... Ведь я же все-таки, Катя, любила его.
Представь себя на моем месте, а на его - Андрея.
- Это нельзя представить, бабушка. Но если б... Даже сейчас, когда я с
ним еще даже не целовалась, и он всего только позабыл бы приехать в
назначенный день, я бы не промолчала. Молчание, бабушка, - это старый
женский и даже, я скажу, бабий пережиток.
- Ну, вот и выяснили отношения внучка с бабушкой. Выяснили и пообещали
друг дружке никогда больше о нем не говорить.
Разговор на этом оборвался, и снова стало слышно, как утомительно
жужжат летающие под самым потолком мухи.
Разговор кончился и как будто ничего не изменил в намерениях Дарьи
Степановны. Но это ей лишь показалось. Недаром же она сказала:
- Не к добру мухи что-то разжужжались.
- Да, бабушка, они, как и самовар, когда он воет, нехорошая примета. -
Катя еле заметно улыбнулась.
- Я не про примету, Катька, а про самочувствие. Да тьфу вам! -
крикнула на мух Дарья Степановна и принялась выгонять их посудным
полотенцем.
А мухи не улетали.
XXXV
Воскресное утро начиналось позднее и тише. Люди еще спали. Петухи и
те, казалось, пели с опозданием. В поле не было ни души, только на Большой
Чище стрекотал трактор без седока: видимо, одержимым парням не спалось в
это утро, а может быть, они, прикорнув под кустом, и не ночевали дома.
Трофим пробирался к месту своей вчерашней засады краем леса, минуя
деревни. Очутившись на дальнешутёмовской дороге, он пошел не крадучись.
Выпрошенная накануне у Пелагеи Кузьминичны грибная корзина и кирзовые
сапоги, взятые у Тудоева, должны были объяснить его появление в дальнем
грибном лесу.
Он вышел с большим запасом времени. Счастливый механик, наверно, еще и
не выезжал за Надеждой. У Трофима достанет времени, и он наберет грибов,
чтобы не возвращаться с пустой корзиной.
Со вчерашнего дня перед его глазами стояла Катя. И теперь она
мерещилась за каждым поворотом лесной дороги. Трофим не крестил себе лба,
не говорил "свят-свят" и не гнал от себя видение, появлявшееся с каждым
разом отчетливее, хотя в лесу и становилось светлее. Наоборот, он распалял
воображение, и это, кажется, ему удалось. За поворотом, неподалеку от
развилки, видение запело:
Ах, Наталья, Наталья, куда ты идешь?..
Видимо, "видению" тоже не спалось в это утро. Увидев постороннего,
Катя умолкла, а тот взволнованно спросил ее:
- Дозвольте вас обеспокоить, милая внученька: как нынче у вас грибы?
- Да, кажется, пошли, - ответила Катя. - Бабушка чуть не полную
корзину набрала.
- А вы, стало быть, не интересуетесь грибами? - упавшим голосом
спросил он Катю.
Встречный показался Кате несчастным и больным. У него заметно тряслись
руки и губы. В его глазах стоял испуг. И Катя спросила:
- Не обидел ли вас кто-нибудь в лесу?
- Пока еще нет, - ответил Трофим.
И услышал совсем рядом голос Дарьи:
- Ты с кем там, Катерина?
Не дожидаясь ответа Кати, Трофим стал на колени, потом пал ниц и
сказал:
- Я не видел твоего лица, Даруня. Я по голосу узнал тебя... Если ты не
хочешь видеть меня, я не подымусь, пока ты не уйдешь... - гундосил он, как
дьячок, читающий псалтырь. Его плечи вздрагивали.
Дарья Степановна метнулась в сторону, но Катя окликнула ее:
- Бабушка, ну куда же ты?..
За этими словами Дарья услышала: "Ну зачем же уходить, коли так
случилось? От этого не нужно уходить".
Дарья Степановна вернулась.
- Подымись! - сказала она Трофиму. - Зачем только тебя занесло в этот
лес?
Трофим поднялся и, боясь взглянуть на Дарью, поклонился ей в пояс.
- Теперь кланяйся не кланяйся, времечко вспять не поворотишь... Да не
трясись ты, не трясись, как осиновый лист... Старовата хоть я стала, да
пока еще не ведьма... Шкуру снимать с тебя не буду.
Их глаза встретились. Трофим надеялся увидеть Дарью куда старше.
Гладко зачесанные на прямой пробор волосы с седыми прядями по бокам не
старили, а украшали худое, но еще не тронутое морщинами лицо. Глаза
по-прежнему были сини и прекрасны. Годы не затуманили и не убавили в них их
цвета.
- А ты, парень, сильно сдал. Видать, ретивое-то отстучало свое... Ишь
как потеешь... Сядь... Не ровен час, хватит тебя нелегкая, отвечай тогда
перед Америкой.
- Да кому я там нужен, Дарья Степановна.
- Ладно, ладно, потом врать будешь. Отсидись. Как-никак не каждый день
такие встречи бывают.
Трофим сел на поваленное дерево. Ему в самом деле было нехорошо.
Катя боязливо смотрела на бабушку. У Дарьи Степановны подергивалось
веко. И чтобы как-то облегчить ей тягостную встречу, Катя сказала:
- И ничего особенного не произошло. Так вы могли встретиться и в
Америке. Ведь посылали же тебя туда, бабушка, и, если бы не твое воспаление
легких, ты бы поехала с дедушкой Петром.
- Это верно, Катя. К тому же муху не выгонишь, если она еще не хочет
улетать... Может быть, и к лучшему это все... Никак мать с Андреем едет?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг