а мне еще надо быть здесь.
- Я настаиваю. Как врач. Вы должны подчиниться.
- Это невозможно, Алеша. У нас всего один скафандр моего размера.
- Я вернусь и сумею закончить вахту без вас.
- Не сомневаюсь. Но где гарантия, что все пойдет без осложнений...
Я понял, что уговаривать его бесполезно.
- Скажите, командир, вы видели ее?
Шаров не ответил. Наверное, не слышал моего вопроса.
Я смотрел прямо перед собой в белый овальный потолок. Такие же овальные
потолки были в лаборатории энцефалярной диагностики института
нейрохирургии, где мне довелось проходить студенческую практику. Нас,
студентов, называли там "букварями"... Белые халаты, пляска изменчивых
графиков на экранах, виварий с подопытными обезьянами, шумные диспуты на
ученых советах, рабочая тишина операционных, сверкающих стеклом и никелем,
- где все это теперь?.. Я мечтал остаться работать в "обители белых богов"
- как часто полушутя-полусерьезно называли институт. Но жизнь решила
иначе: я попал в число участников двенадцатой меркурианской экспедиции.
"Ты правильно выбрал - космос послужит тебе хорошей школой, - напутствовал
меня руководитель лаборатории профессор Шкловский. - Там, на Меркурии,
тоже нужны специалисты-диагносты, и наверняка даже нужнее, чем здесь.
Работай, учись, обогащайся опытом, и ты вернешься к нам с грузом новых
идей. Наблюдай, сопоставляй, думай, проявляй любопытство, ибо только очень
любопытный человек сможет стать настоящим ученым". Ты оказался прав,
старик, в моей голове созрел замысел. Когда я вернусь, я подарю его вам...
Но это не все, мой старый, мудрый учитель. Ты говорил, что космос -
хорошая школа, которая обогащает? Да, именно так ты и говорил, считая эту
фразу наиболее точным и полным мерилом всей работы в пространстве. Экое
благопристойное и вполне педагогическое определение! Прости, старик, но ни
черта ты в этом не смыслишь... Нет, я сохранил к тебе мое уважение, мою
любовь. Но ты перестал быть моим кумиром. И это потому, что я прошел
эту... не школу, нет, - академию мужества, романтики, товарищества,
страха, боли и долга, и знаю, что это такое. Это - жизнь, которой отдаешь
частицу себя... Космос не любит шутить, и если мы побеждаем его, то платим
за это тяжелым трудом, сверхнапряжением мысли, лишениями, кровью и даже
собственной жизнью... Мы, космонавты, часто бываем веселыми, но никогда -
беззаботными, здесь ценят шутку, но не могут терпеть слабодушия, мы бываем
суровы, но нам чужды жестокость и злоба, мы мечтаем о дивных, далеких
мирах, но и знаем тоску по Земле.
"Обогащайся опытом!" Милый, наивный учитель! Произнося эти слова, ты не
мог себе даже представить, насколько мал их размер, чтобы вместить
действительное содержание. Наш опыт - это миллионы километров межпланетных
трасс и миллионы метров магнитной пленки с ценнейшими астрофизическими
данными, это колкие, холодные лучики звезд и всепожирающий пламень
огромного Солнца, надежные плечи друзей и мертвые тела погибших товарищей.
Наш опыт - это не отступать там, где, казалось бы, идти вперед невозможно,
проходить там, где до нас не проходил никто, распутывать сложные тайны
пространства и уметь постигать то, что кажется непостижимым...
- Хороший режим, - сказал командир. - Акопяновский...
- Вы это о чем? - не понял я.
- Об электронном лоцмане. Каждые десять минут увеличивает мощность
пространственных двигателей на пять тысячных. Можно подумать, что за
пультом сидит Акопян... Вот что, Алеша: сходи в салон и посмотри, что там
поделывает Веншин. Про Акопяна - ни слова, нечего расстраивать его раньше
времени.
Шаров тяжело поднялся и вышел. Несмотря ни на что, он старается
казаться спокойным. Идол чугунный...
Я привел в действие движущий механизм щита. Пока нагнетался воздух,
отнес закованное в панцирь тело Акопяна ближе к стене. Глотаю застрявший в
горле комок.
Откинув крышку люка, я шагнул в салон... и остолбенел.
"Мало вам космических девушек".
В кресле пилота сидел Акопян.
Веншин, как ни в чем не бывало, копошится у приборного стенда.
Акопян поворачивает голову в мою сторону.
- Ты, Алешка?.. Командир не пришел?
Не помню, как я вернулся в переходную камеру. Помню только, что с силой
захлопнул за собой крышку люка. С недоумением и страхом гляжу на скафандр,
лежащий у стены, на громадную вмятину. Меня колотит озноб.
"Мало вам космических девушек..."
Шарова я нашел в десятом секторе. Увидев меня, он опустил сварочный
пистолет и с тревогой в голосе спросил:
- Что-нибудь... случилось?
- Да...
- Говори.
Но я не мог говорить.
Шаров встряхнул меня за плечо:
- Говори же!
- Вы... вы не поверите мне.
- Веншин?.. Он жив?
- Нет, - верчу я головой в скафандре. - То есть да, но не в этом
дело!.. Не трясите меня, я скажу. Там, в кресле пилота, сидит Акопян.
Шаров выключил пистолет и швырнул в сторону.
- Повтори.
Я повторил.
- Тебе померещилось...
- Не знаю. В переходной камере лежит скафандр...
Я стою и жду, что скажет командир. Озноб не проходит.
- Так-так... - произносит командир. - Так-так...
В переходной камере Шаров заставляет меня вскрыть скафандр. Огромная
вмятина мешает откинуть замки.
На нас смотрело мертвое лицо Акопяна. Бледное, горбоносое, такое
знакомое...
В салон командир не вошел. Он только приоткрыл крышку люка и заглянул в
образовавшуюся щель. Молча захлопнул люк.
- Ну и что ты обо всем этом думаешь, Алеша?
Могу ли я о чем-нибудь думать сейчас? Я в изнеможении прислонился к
стене. Потом, собравшись с духом, сказал:
- Алитора.
- Чушь! - говорит командир. - Впрочем... Ну а Веншин?
- Веншин тот же. Я заметил на его левой щеке кровоподтек, который он
имел до нашего ухода.
- И он никак не реагирует на появление второго Акопяна?
- Он поглощен работой и, верно, даже не заметил, что Акопян вообще
уходил из салона.
- Н-да...
Шаров долго ходит вокруг распростертого тела пилота. Наконец он
останавливается и спрашивает:
- Она утверждала, что алиторы абсолютно неразличимы между собой?
- Да, так она говорила. Люди двойных алитор обретают различие только со
временем. Это легко проверить - тот, второй, Акопян не должен знать о нас
ничего, начиная с того самого вечера, когда рассказывал про джед-джедаков.
- Я видел ее, - вдруг признался Шаров.
У меня перехватило дыхание.
- Я видел ее в тот момент, когда она уходила, - продолжал командир. - Я
думал, это померещилось мне...
- Нет, не померещилось, - подтверждаю я.
- Что же нам делать? Тот, в салоне, должно быть, и не подозревает о
существовании своего мертвого двойника...
- Должно быть, - соглашаюсь я.
- В таком случае я предлагаю устроить погибшему почетные похороны. Но
второй ничего не должен знать об этом.
- Не должен. А чем мы докажем там, на Земле?
Шаров махнул рукой:
- Зачем нам доказывать? Мне, например, наплевать.
Мы уносим тело к шахте подъемника. Командир склоняется над скафандром и
долго смотрит в темную щель перископа.
- Ладно, давай... - говорит он дрогнувшим голосом и нажимает сигнал
общей тревоги.
Пронзительный крик сирены разносится по всему кораблю. И снова мне
чудится в этом крике жалоба и прощание. Я закладываю блещущее броней тело
пилота в пневматическую камеру и нажимаю рычаг.
Мы поднимаем правые руки - прощальный салют космонавтов...
Рядом с нами появляется фигура в скафандре. Она отключает сирену и
голосом Акопяна спрашивает:
- По какому случаю вы устроили здесь шумный праздник? Что-нибудь
произошло?
- Заткнись, - строго говорит Шаров. - Помолчи немного.
- С какой стати? Я хочу знать, что случилось?
- Случилось то, чего уже не поправишь. - В голосе Шарова скрытая
неприязнь. - Пришлось выбросить в космос твой скафандр.
- Это еще зачем?! - удивляется голос Акопяна.
- Так, ерунда... Заражен радиоактивностью.
- Ха! А я-то ломаю голову: куда мог деваться мой персональный
скафандр?! Что ж, буду пользоваться скафандром Веншина. Тесноват, правда,
но ничего, терпимо. А что это у тебя с рукой, дорогой?
И столько неподдельной тревоги слышится в этом вопросе, что мне
становится не по себе. Не по себе и Шарову - я чувствую, он смущен.
- Да так... ничего особенного, - буркнул он.
- Хитришь, командир!.. Работа есть? Зачем вызывали?
- Иди заканчивай. В девятом секторе.
Некоторое время мы с командиром внимательно следим, как двойник Акопяна
ловко орудует сварочным пистолетом. Накладывая ровные швы на поврежденные
части теплоприемника, он не перестает удивляться:
- Эй, ребята, и когда вы успели развести здесь такое свинство? Стоило
мне проспать свою вахту, и вот, пожалуйста!.. Кстати, всю ночь сегодня мне
снились джед-джедаки. К письму, наверное.
- Пойдем, Алеша... Все в порядке.
Мы с Шаровым отправились в переходную камеру. За всю дорогу командир не
произнес ни слова. Я тоже молчал. Но думали мы об одном и том же...
С рукой Шарова я провозился около часа. Фаланги указательного и
среднего пальцев были раздроблены. Удивляюсь, как он мог терпеть такую
боль!.. Я извлек осколки костей и сделал все, что мог, чтобы кисть в
дальнейшем не потеряла гибкости движений. Хирург из меня, прямо скажу,
никудышный, но рентгеновский снимок показал, что операция прошла довольно
удачно.
- Будет работать? - коротко спросил командир.
- Лучше, чем прежде, - поспешил я его успокоить. Я знал, что значит
рука для такого человека, как Шаров. - Впрочем, теперь все зависит от вас.
Покой и отдых.
- Покой и отдых... - задумчиво проговорил командир, поглаживая
подбородок здоровой рукой.
Только теперь я заметил на его подбородке розовый шрам. Шаров
перехватил мой взгляд и усмехнулся бледными губами:
- Это память о Марсе, Алеша. Поиски экспедиции Снайра проходили не так
весело, как об этом рассказывал Акопян...
Командир направился к пульту навигационной машины. Я хотел было
протестовать, но подошел Веншин и тронул меня за плечо:
- Оставьте, доктор, это все равно ни к чему не приведет. Такие, как он,
покидают свой пост только мертвыми. Простите меня.
- Не понимаю, за что?!
- Гелиана... Я вам не поверил тогда.
Значит, он тоже пережил внезапность появления второго Акопяна... А
может быть, даже он видел ее?..
Звякнула крышка люка переходной камеры.
- Ни слова при нем! - умоляюще прошептал я. - Ведь он такой же?
- Знаю, - кивнул Веншин. - Иначе я не допустил бы его к пульту. Куда вы
дели того?..
Я махнул рукой в сторону шахты подъемника. Веншин понял.
- Это вы, пожалуй, напрасно. Впрочем...
Я с благодарностью пожал ему локоть.
Живой и невредимый Акопян - у меня не поворачивается язык назвать его
по-другому, - весело насвистывая, выбрался из скафандра.
- Ку-ку, а вот и я! Готово, все последствия аварии ликвидированы. Вам
надо было разбудить меня раньше.
Он подошел к Шарову сзади и тронул его за плечо:
- Уступи мне место, дорогой... Ну, как рука? Отлично? Ай да Алешка!
Док, профессор - или как вас там? - примите искренние поздравления!
Шаров пересел в кресло слева. Он поправил руку на перевязи и, не
оборачиваясь, объявил:
- Приказываю: экипажу "Бизона" занять свои места. Стартовое ускорение -
три с половиной "же". Через восемь часов - разгон на полной тяге. Курс -
двадцать девятый сектор эклиптики. Цель - Меркурий!
- Готов! - первым откликается Акопян. Голос его звучит торжественно и
строго.
- Готов! - тихо произносит Веншин. Он, как всегда, занят своими
мыслями.
Я тоже произнес это слово - "готов!" Собственное спокойствие удивило
меня. Почему я так непривычно спокоен? Наверное, страшно устал... Нет,
скорее всего я просто повзрослел за это время, возмужал...
Окидываю взглядом салон, устраиваюсь в кресле поудобней и закрываю
глаза. Где-то в глубинах сознания бродит в поисках выхода легкая грусть...
ЭПИЛОГ
Сейчас вокруг меня тихо кружит голубоватый шарик величиной с апельсин.
Нет, это не тот загадочный шарик, который мне подарила девушка с неземными
глазами, это плазменный ретранслятор биоизлучений, модель двадцать вторая
- гордость нашего института. В шутку я отмахиваюсь от него рукой - ПРБ-22
пугливо отскакивает в сторону, мгновенно покрываясь яркими блестками.
Видно, как он ритмично пульсирует: в таком ритме бьется сейчас мое сердце.
Я подхожу к окну и поднимаю штору. В кабинет врывается гомон
белоснежного облака чаек, ветер, пропитанный запахом моря и солнцем.
Хорошо!..
Невдалеке виднеется главный корпус института, ослепительно белый,
сверкающий стеклами крытых галерей.
Там, в лабораторной тиши, десятки-биофизиков сейчас внимательно следят,
как послушные лучики выписывают на экранах замысловатые частоколы моих
биотоков. И среди наблюдателей - мой старый учитель профессор Шкловский. Я
выполнил обещание - я принес ему свой замысел.
Возвращаюсь к столу. Ветерок шевелит исписанные листки, покачивает куст
олеандра.
Я посмотрел на часы и сильно ущипнул себя за руку. Шарик побледнел и
заметно увеличился в размерах.
Прозвучал гудок контрольного вызова: мои коллеги встревожены
неожиданным всплеском "физиологического фона".
- Все в порядке, ребята! - кричу я в тонфоны переговорного устройства и
не могу сдержать счастливого смеха, наблюдая, как ПРБ-22 выравнивает свой
полет.
Делаю запись в дневнике испытаний: "Пятнадцать ноль-ноль. Болевые
ощущения в области левого предплечья..." Далее следуют несколько строк
специальных терминов врачебной диагностики, а в конце - заключение:
"Реакция ПРБ последовала немедленно".
Мое внимание привлекают гулкие удары по мячу и женский смех. Это на
спортплощадке оздоровительного сектора... Люди смеются. А ведь совсем
недавно они, беспомощные, лежали в больничных палатах, и сотни врачей вели
нелегкий поединок со смертью. За их жизнь, за их сегодняшний смех. Многие
из них не знают, что опасность еще не миновала. И наверняка никто из них
не догадывается о том, что коллектив огромного института занят сейчас
решением проблемы непрерывного контроля за состоянием больных - контроля
дистанционного, который сделает ненужными обременительные датчики,
постоянные врачебные осмотры и надоедливую опеку диагностических машин.
Стражем здоровья станет прирученная шаровая молния - голубоватый шарик,
послушно следующий всюду за своим "хозяином". Да, теперь они могут
смеяться: ПРБ будет непрерывно передавать в Следящий центр сигналы о любых
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг