своими, в сущности мелочными, делами. В равной мере сострадая всем
бьющимся в тенетах иллюзии существам, он словно бросал мимолетный взгляд
на муравьиное бессмысленное мельтешение и, не вникая сердцем, давал всем и
каждому один и тот же ответ. Формула избавления от мук выглядела предельно
совершенной и ясной, несмотря на то что следовать ей было едва ли
возможно. Да, именно желания, ненасытно когтящие человеческое сердце,
вовлекают нас в круговорот страданий, привязывая к призрачным прелестям
бытия. Но как приневолить себя к неучастию в этом пестром и заманчивом
торжище? Как убить ростки любви и ненависти? Как научиться ничего для себя
не хотеть?
Невзирая на различия в трактовке основ буддийского вероучения, оба
собеседника знали, что подобная задача не решается на уровне привычной
житейской логики. Но если Нгагван Римпоче, достигший высот на весьма
почетной ниве учености, преуспел в толковании абстрактных, блистательных в
своей отрешенности положений индийской доктрины Навья-ньяя, то поклонник
тантрических экзерсисов Норбу целиком полагался на погружение - самадхи,
где все узлы развязываются как бы сами собой.
Поэтому им нечего было сообщить друг другу. Так ветер пролетает
сквозь встречный ветер, как тень, не смешиваясь, покрывает чужую тень.
- Каковы ваши намерения, преподобный? - выказал вежливый интерес
верховный лама, хотя уже знал из письма, привезенного Норбу, что тот
надеется совершить паломничество в долину.
- Отправлюсь навстречу свету, - гость ограничился простейшим
эвфемизмом.
- Еще одна долина на вашем пути, - одобрительно кивнул лама Нгагван.
Иносказание получилось нарочито двусмысленным, так как под "долиной" можно
было понимать и секретную страну за перевалом, и одну из стадий
умственного погружения.
Норбу давалась полная возможность "не понять" скрытый намек и
повернуть тему в русло духовных упражнений и прочей близкой ему материи. В
этом случае верховный был готов показать гостю уникальные магические
мандалы, написанные великими красношапочными ламами. Если же будет выбрана
откровенность и речь коснется таинственных сил, бушующих там, за перевалом
Лха-ла, то Нгагван попробует предостеречь собрата от слепой веры. Майя -
это отражение зеркала в зеркалах. Даже порвав цепи санскары и узрев
полыхающий свет, человек может запутаться в тенетах иллюзии.
Всепоглощающее сияние ослепляет свыкшиеся с мраком подземелья глаза. Взлет
к несказанным вершинам может присниться летящему в пропасть.
- Еще одна долина, - сцепив сухие тонкие пальцы, повторил Нгагван. -
Еще один перевал... Последний?
Но йог не принял или, вернее, не понял словесной игры.
- Я готов, - просто ответил он, угадав недосказанное.
- Ваша решимость под стать заслугам, - умело польстил старик. -
Недаром вам каждодневно слышится плеск волн в море освобожденных
энергий... Что касается меня, то я никудышный пловец и вряд ли скоро увижу
другой берег.
Какое бы эстетическое наслаждение испытал старый лама, если бы мог
надеяться на то, что собеседник понимает его. Каждое слово было как зерно
в четках. Рассчитанная на посвященного образная система не столько
раскрывала мысль, сколько множила ее бесчисленные оттенки. Давая понять,
что не надеется в этой жизни достичь высшего просветления, верховный лама
как бы намекал на совершенно иное знание, доступное именно ему, мыслителю,
труженику, и ускользающее от интуитивистов, способных не более чем грезить
среди ясного дня.
Норбу промолчал с неопределенной улыбкой. Все внешнее им
воспринималось как тающий дым.
Слепя огранкой, рассыпались в ледяных испарениях непостижимые
шлифованные камни. Складывался мгновенный узор и сразу исчезал, а гулкая
пустота долго отщелкивала протяжное эхо. В игре бесчисленных сочетаний
замыкались и вновь разматывались зодиакальные циклы, и в случайно
повторенной раскладке кому-то снилась, наверное, вспыхнувшая метеором
чужая судьба.
То, что для Нгагвана было отвелеченной метафизической категорией,
Норбу воспринимал со всей чувственной полнотой. Он был ликующей частицей,
летящей сквозь мрак и холод к звездному целому, застилавшему уже весь
горизонт. За мгновение до встречи он готовился навсегда забыть однажды
навеянный сон, чтобы разом вспомнить все-все и, прочертив небо,
рассыпаться невидимой пылью.
- Как же вы доберетесь туда? - с едва уловимой ноткой осуждения
спросил Нгагван Римпоче. Он явно давал понять, что не станет помогать
человеку, который, увы, не нуждается ни в чьей помощи.
- Богатый саиб, который прибыл издалека с прекрасной апсарой, одетой
мужчиной, взял меня в свой караван.
- Что? - едва владея собой, прошептал пораженный старик. - Белые люди
тоже хотят проникнуть в долину?
- Они приехали издалека, чтобы увидеть свет.
Верховный мимолетно отметил, что язык Норбу беден и вместе с тем
перегружен ненужными оборотами. Но не это взволновало его, совсем не
это... Сбывались самые мрачные опасения. Чужие люди собирались, причем
совершенно открыто, спуститься в зеленые низины с перевала Лха-ла!
Прямых запретов на это, конечно, не было. Но в течение столетий
созрела и четко выкристаллизовалась в сознании поколений традиция,
нарушить которую было бы равносильно святотатству.
Удостоиться чести заглянуть за перевал мог лишь бескорыстный искатель
истины, всей своей жизнью подготовивший себя к подвигу. А как же иначе?!
Вполне возможно, что именно жизнь и была единственной платой за
дерзновенную попытку. Недаром же в хрониках "Всепоглощающего света",
подробно повествующих о каждом ушедшем за тринадцать столетий в долину, и
словом не упомянуто о том, вернулся ли назад кто-то из них или же все
навечно остались в "Стране образов" (еще одно иносказание неистощимых
хронистов).
Находились и всякого рода проходимцы, которым обычно путем обмана, а
то и преступления удавалось осуществить свои неблаговидные намерения. Иные
из них даже возвращались с полдороги и несли на допросе, видимо в
оправдание, несусветную чушь. О том, как с ними обходились потом, хроники
повествовали кратко и глухо. Зная обычаи тибетского средневековья,
верховный лама был вправе подозревать, что незадачливых авантюристов
зашивали в ячьи шкуры и бросали в реку. В лучшем случае им, перед тем как
надеть колодки, выкалывали глаза. Разумеется, те времена невозвратимо
прошли, но чтобы чужеземец открыто заявлял о своих кощунственных
притязаниях, да еще брал в пособники священнослужителя, такого падения
нравов старик и вообразить не мог. Он даже лишился на какое-то время речи.
Перехватив дыхание, кольнуло в груди и дерганьем отдалось под лопаткой.
- Но ведь вы не дойдете до цели, - теперь верховный объединил в своем
сознании иноземного богача и одураченного им простака йога, проникшись
брезгливой неприязнью к обоим. - Вас ожидает плохой конец, низвержение во
тьму гнусных перерождений.
- Я дойду, - бесстрастно возразил Норбу.
- Никто не знает дорог в низине.
- Я ощущаю притяжение, как иголка - магнит.
- Там, где сможет уцелеть такой, как вы, - Нгагван не сомневался в
словах пришлого ламы и понимал, что тот сумеет преодолеть любые
препятствия, - да, где пройдете вы, чужеземец погибнет. Не страшно вам
вести на верную смерть других? - попробовал он зайти с другого конца.
- Я никого не веду за собой, - бестрепетно ответил Норбу. - У нас
одна дорога, но разные цели. Каждый вправе следовать собственным путем, и
никто ни за кого не в ответе.
Возразить было нечего. Норбу Римпоче ни на шаг не отступил от духа и
буквы буддийской этики.
- А если чужестранцы одержимы злой волей? - решился высказать
предположение старик. - Если они принесут гибель многим живым существам?
- Я не почувствовал этого, - твердо ответил йог.
- Но это чужие люди.
- Он знает наш язык.
- Душа не нуждается в языке.
- Он знает наш закон.
- Знать - это значит жить. Мало просто помнить четыре высокие истины.
Ведь даже птицы запоминают слова... Как живут эти люди?
- По-своему... Но он уважает наши обычаи и всем сердцем тоскует о
нашем прошлом.
- Завидую вашей способности читать сердца... Хранит ли он в себе три
сокровища? - Столкнувшись с твердой уверенностью йога, верховный немного
успокоился. Первоначальная неприязнь постепенно уступала место
любопытству. Спросив о трех сокровищах - Будде, законе и монашеской
общине, старик уже готов был смириться с мыслью, что чужеземец следует
путем спасения. Если так, то понятно, почему сам бутанский король
согласился взять его под свое высокое покровительство. Такой человек мог,
не осквернив святынь, спуститься в долину. На свой страх и риск. Взяв на
себя полную ответственность за последствия подобного деяния, которые могут
проявиться и через тысячи лет... - Он ведет себя как монах? - на всякий
случай спросил верховный, интересуясь более формальным обетом, нежели
образом жизни. Ему ли было не знать, что правила иных красношапочных сект
допускали множество послаблений, вплоть до супружества.
- Как мирянин, - отрицательно мотнул головой Норбу. - И по обычаю
своего народа... Но поступает как почитатель, знающий закон.
- Почему?
- Он слышит зов, хоть и не понимает его.
- Не понимает, но следует, - старик уже не спрашивал, а утверждал,
зарядившись чужой убежденностью. Но если Норбу хранил полное равнодушие,
то верховный лама не таил, что в нем светлеет и согревается сочувствие.
- Путь его долог и достоин почитания, - подтвердил йог. - Как и ваше
высокопреподобие, он ищет заслуг в учености. Ему ведом тайный язык
калачакры*, мандалы, и знаки на наших камнях он читает как великий пандит.
Поэтому в "Тигровом логове" его приняли как брата и допустили к участию в
диспутах.
_______________
* Разновидность тантризма. Провозглашена в 1027 году Адишей.
- Хоть в том и нет большой беды, но я вижу здесь отступление от
устава.
- В чем, высокопреподобный? Человек волен оставить обитель и вновь,
если захочет, возвратиться под ее сень, - в подтверждение своих слов Норбу
жестом призвал в свидетели землю и небо. - Он три года прожил в монастыре
Спиттуг, где получил посвящение и тайное имя, чтобы назвать себя, когда
придет пора оставить ветхий дом.
- Вам уже известны сроки? - тихо спросил Нгагван, ощутив на лице, как
легкое касание паутинки, неназойливое излучение взгляда.
- Скоро, - безмятежно ответил садху. - Белые люди растают легко и
счастливо, как облачка в лучах солнца.
7
Профессор Томазо Валенти действительно провел несколько лет в Ладакхе
и получил высшую степень лхарамба по буддийской метафизике в старейшем
монастыре Спиттуг. После Александры Дэвид Нейл он стал первым европейским
буддологом, удостоенным столь высокой чести.
К экспедиции в долину "Семи счастливых драгоценностей" он готовился
долго и тщательно, можно сказать - всю жизнь. Если бы не внезапная, как
показалось друзьям и знакомым, женитьба на молоденькой аспирантке, поездка
могла бы состояться и ранее, но что предначертано, того не миновать:
Валенти все же добрался до легендарного дзонга "Всепоглощающий свет". И
то, что это случилось именно теперь, в год Воды и Собаки по местному
календарю, а не прошлым или даже позапрошлогодним летом, особого значения
не имело. Нить жизни, несмотря на причудливые извивы, никогда не
раздваивается. Ее можно вытянуть в линию между концом и началом. Или
замкнуть, при желании, в кольцо, где все точки равноценны.
Никогда еще Валенти не переживал столь упоительного душевного
подъема. Несмотря на привычные болячки, которыми, как корабль ракушками,
обрастает человек к пятидесяти годам, он упивался нежданной легкостью и
свободой. Тело с его грешащей экстрасистулой сердечной мышцей и стареющей
кровью ощущалось обновленным, почти невесомым. Валенти словно парил над
землей, озаренный восходом, и все удавалось, все чудесным образом
раскрывалось теперь перед ним. Это было как воздаяние за долгое
безвременье, за отравленные тоской и сомнением ночи, за бесцветные дни,
отягченные большими и малыми хворями.
Подобное состояние не могло длиться сколь-нибудь долго. Всякий взлет
чреват неизбежным падением. Ведь и жизнь человека - не более чем проблеск
во мраке.
Рожденный в аристократической римской семье и воспитанный в лучших
католических традициях, Валенти был убежденным материалистом. Ни в
христианскую вечную жизнь после нынешней жизни, ни в буддийскую цепь
перерождений он не верил. Но философское миросозерцание изначального
буддизма, свободного от теологических наслоенией, безусловно, ласкало его
воображение. Горькая истина об источниках страдания, лежавшая в самой
основе безутешной религии, не знающей бога, стала своеобразным утешением в
трудные минуты, моральной поддержкой. Одним словом, все говорило о том,
что Валенти стоит на своей вершине и скоро начнется неизбежный спуск. Даже
ангельское личико молодой жены с необычным для итальянки именем Джой могло
бы лишний раз напомнить о близости закономерной развязки. По опыту близких
друзей Томазо Валенти прекрасно знал, чем грозит разница в четверть века.
Драматическая эволюция подобных браков протекала у него на глазах.
Но человек не видит, точнее - не желает видеть себя со стороны. И
знать умом - одно, а знать сердцем - совсем иное. Томазо был счастлив,
упивался сегодняшним днем и не желал задумываться о будущем. Итог для всех
одинаков, и глупо отравлять ядом сомнений скоротечную радость, если ты все
равно не властен ничего изменить где-то там впереди, за невидимым
поворотом дороги.
Не велика, конечно, мудрость и истина отнюдь не нова, но другого-то
не дано, и каждый открывает ее, эту истину, как бы заново, для себя лично.
С Томазо Валенти, который привык жить, сжигая сегодняшний день ради
вожделенного, постоянно отодвигающегося завтра, подобная метаморфоза
произошла только теперь. И это наложило неизгладимый отпечаток как на
внутренний мир, так и на линию поведения. Мелочи, вернее, то, что
считалось ранее мелочами, как бы обрели реальные масштабы. Это из них
поминутно слагалось то "главное", истинное или воображаемое, ради чего жил
человек.
К встрече с верховным ламой Валенти отнесся поэтому как к событию
первостепенной важности. Приближаясь к заключительному этапу исканий, он
окончательно утратил непреложное право исследователя на неудачу. Исправить
ошибку или вовсе изменить что-то теперь уже было нельзя. Поэтому Валенти
проявил твердость, оставив жену у подножия холма, хотя Джой смертельно
хотелось попасть в монастырь. На редкость терпимые буддисты конечно же
сделали бы исключение для белой леди, но по уставу женщина не должна была
переступать запретную черту, и это решило дело.
Высокопреподобный Нгагван назначил аудиенцию в библиотеке, выказав
тем самым уважение к научным заслугам королевского гостя. Заменив
патриарший убор с магическим дорже на темени простенькой скуфейкой, старый
лама встретил визитера у самых дверей. После обмена приветствиями указал
ласково почетное место у северной стены, где висела роскошная танка,
изображавшая повелителя демонов Данкана, скачущего на винторогом козле по
волнам крови. В полном согласии с традицией Валенти на обеих руках поднес
высокопреподобному халак - синюю шелковую ленту с иероглифическими знаками
благополучия и долгой жизни, на которой с трудом удерживал заботливо
подобранные дары: электронные часы, жестяную коробку с засахаренными
фруктами, цветочный одеколон и янтарную брошь, купленную в московском
аэропорту "Шереметьево". Янтарь, которым в Гималаях лечили от зоба,
ценился много дороже золота.
Старик поблагодарил и скрылся ненадолго в примыкавшей к библиотеке
каморке, откуда возвратился с белым домотканым полотнищем и бронзовой
фигуркой. Валенти с замиранием сердца признал четверорукую Праджняпарамиту
- покровительницу ученых монахов. Позолоченная отливка поражала изяществом
линий и тщательной проработкой деталей.
- Да ведь это настоящий шедевр! - восхитился Валенти. - Ей лет
двести, не меньше!
- Не знаю, - лама потер брошь о халат и, как дитя, залюбовался
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг