деревянное,- заметил Ходасевич. Также он обратил внимание на то, что
странная композиция размещалась на одном уровне с вращающимся диском. Все
это время, пока Вадька изучал керамическую несуразицу, Катарина не проронила
ни слова.
- А от кого она защищается? - спросил наконец Ходасевич.
- От него,- Катарина нажала кнопку на корпусе вентилятора, и лопасти
перестали вращаться. А вместе с ними и диск. Только сейчас Вадька увидел
необыкновенную фигурку, стоявшую на краю диска. Фигурка замерла как раз
напротив девушки-вратаря. Это был юноша с миниатюрными крылышками за спиной,
луком в руках и такими же, как у вратаря, роликами на ногах. Выражение у
летящего к воротам юноши было возбужденно-свирепым, его лук нацелен на
нежного вратаря.
- Ну, познакомь с ним,- попросил Ходасевич.
- Неужели не узнал? Это же Купидон! Он же Амур, он же Эрос.
- А чего у него рожа такая злая? И эти ролики... Что, крылышки хиленькие?
- Да меня тошнит от классического Эроса - златокрылого, златоволосого,
эдакого капризненького мальца-сорванца! Тьфу! - неожиданно взорвалась
Катарина... Потом, уже спокойней, продолжила: - Мне, Вадик, гораздо ближе
имидж Эроса, созданный древним пиаровцем Платоном. Ты знаком с платоновской
версией? Ну, тогда я напомню. Выдумщик-грек представил Эроса не как
традиционное божество, а как шустрого демона, дитя невозможного брака. Ты
догадываешься, о чьем браке я говорю?.. Ну, подумай!
- Да мало ли бездельников восседало на Олимпе!
- При чем тут боги? Я о союзе Бедности и Богатства!
- Во как?!
- Да. Согласно Платону, яркая парочка зачала невыносимого малыша в день
рождения Афродиты... Кстати, по другой версии , мамой Эроса была именно
прекрасная Афродита, а отцом - ее кровожадный муженек, бог войны Арес.
Думаю, не надо объяснять, что своим дурным характером крылатый красавчик был
обязан отцовским генам. Неслучайно, Аполлоний Родосский считал Эроса
чересчур хитрожопым и жестокосердным. Эрос Родосского прямо-таки преследовал
несчастную мать, безобразничал, доставал как только мог и помыкал
Афродитой...
- Погоди, так на воротах стоит не вратарь, а Афродита? - перебил
ошеломленный Ходасевич.
- Какой ты догадливый! Может быть... Однако вернемся к платоновскому
Купидону, или Эросу - как тебе больше нравится. Эрос - сын еще тех типчиков,
по идее, несовместимых друг с другом,- унаследовал от бессмертных родителей
неутолимую жажду обладания, солдатскую отвагу, стойкость и... Ну, как ты
думаешь, чем еще наградили его старики?
- Чем? Луком со стрелами. И куриными крылышками.
- Не-а. Бездомностью! Ведь там, где начинается домашний очаг, кончается
любовь. Вот мой Эрос и катается на роликах да от злости постреливает в кого
ни попадя. Да, и поныне сорванцу негде приютиться... Ну, как тебе история?
- Да-а. После нее долго не захочется подставлять свое сердце под стрелы
Эроса.
- Ну, это ты напрасно! Стрелы у негодяя, как шприцы, одноразовые. Так что
СПИДом не заразят. Одной любовью... Вадик, ты ничего странного не находишь в
луке?.. А ты приглядись!
Ходасевич глянул внимательно. В вытянутой левой руке Эрос держал
грубовато вылепленный (под стать своему быковатому облику) боевой лук
эллинов. Правой, сжимая стрелу - обыкновенную швейную иглу, демон любви
натянул что есть силы (так, по крайней мере, чувствовалось по напряженной
мимике глиняного Эроса и его вздувшимся мускулам, которые удалось передать
Катарине) тетиву из капроновой лески.
- Ну и что? - пожал плечами Ходасевич.- Эрос твой мне не симпатичен, и,
честно говоря, мне было бы жаль, если б его стрела попала в деревянное
сердце Афродиты. Слава Богу, этот уродец не воплотит свой мерзкий замысел!
- Ах, вот как?! - воскликнула Катарина и быстро ударила - Ходасевич не
уследил чем - по правой руке атакующего Эроса. Рука демона беззвучно
обломилась, в ту же секунду лук распрямился и выпустил стрелу. Бах! Иголка
воткнулась в деревянное сердце Афродиты-вратаря!
- Во как! Ну и что ты хочешь этим сказать?
- А ты не понял?
- Ну, испортила фигурку. Правда, невелика ей цена.
- И все?.. А лук? Я повторяю: лук не показался тебе странным?
- А что в нем странного? Я такой с закрытыми глазами слеплю.
- Да неужели! Такой, чтобы мог... распрямиться?
- Распрямиться? - повторил Ходасевич, затем до него дошло.- А-а! Так лук
не глиняный!
- Еще какой глиняный! Вот, гляди,- Катарина опять резко ударила, на этот
раз по левой руке Эроса, и, обезоружив несчастного демона, протянула
крошечный лук Ходасевичу. Вадька осторожно взял его двумя пальцами.
- Не бойся, дурачок. Попробуй его согнуть.
Ходасевич согнул лук, потом, удерживая за один конец, дал ему
распрямиться. Лук сделал это почти мгновенно!
- А теперь дай сюда! - Катарина забрала лук и с силой швырнула его об
пол. Дзыньк! - и лук разлетелся бы на половинки, если бы не леска.
- Ты что наделала, ненормальная! Решила все разломать?! Вылитый бог
войны!
- Не кричи. Посмотри на осколки лука повнимательней! - подняв с пола
останки лука, Катарина протянула их Вадьке.- Ну, что скажешь, Фома
неверующий?
Ходасевич ответил не сразу, минут пять, поднеся к носу, изучал осколки,
даже попробовал один на зуб. Затем его прорвало:
- Не может быть! Но я все равно отказываюсь в это верить! Гибкой керамики
не существует! Что бы ты мне не говорила!
Катарина расхохоталась: - Да я молчу, молчу!
- Ничего не понимаю! - продолжал изумляться Ходасевич.- В самом деле
керамика! Но как?! Катарина - ты гений! Поделись секретом!
- Я не гений, Вадик, а мастер. Мастер с большой буквы,- совершенно
серьезно заявила Катарина.- Я открыла состав глины, которая приобретает
просто фантастическую упругость даже без обжига в муфельной печи! -
Помолчав, вдруг предложила: - Знаешь, я готова рискнуть. И посвятить тебя в
Мастера. А ты?
- Что я? - не понял Ходасевич.
- Ты готов рискнуть?
- Да хоть сейчас! - едва ли не вскричал Вадька.
- Ну, тогда поехали. Тусовке все равно нет дела до нас.
*5*
Ходасевич неотрывно смотрел в окно такси, наблюдая то темное, немного
зловещее, о наступлении которого в народе говорят: Ни зги не видно! В
далекой вышине, там, куда не доставал Вадькин взгляд, ревнивая ночь замазала
дегтем бесстыжие глаза звезд и месяца-сутенера. Загнала в черный чулан
безропотное мартовское небо. Завесила окрестности густой волокнистой мглой.
Мгла сгущалась...
На земле жизнь проходила по-другому - в неясных проблесках темно-серого
снега, лежавшего в загородных посадках, встречавшихся на пути вперемежку с
низкорослыми частными домами. Такси, стреляя во мрак из крупнокалиберных
фар, подъезжало к Барановке.
Ходасевич и Катарина сидели на заднем сиденье, отдавая его холодной
спинке остатки своего тепла - в салоне не работала печка, а может, водитель
жлобился ее включать. Катарина положила голову Вадьке на плечо и едва слышно
мурлыкала в такт гудящему двигателю. Вадька сидел как кол, зажав в руке то,
что еще четверть часа назад называлось Эросом-Купидоном... Вот частные дома
кинулись навстречу такси, тут же расступились, построившись по обеим
сторонам дороги в две нестройные шеренги. Беззлобно ощерились золотыми
коронками окон, по-собачьи залаяли, то тут то там старательно подхватили
песенку, подслушав ее у автодинамиков. А может, и нет: Ходасевичу нравилось
домысливать происходящее. Автомобильная магнитола, оставаясь на своей волне,
нескромно выдавала чужие чувства, бешено мигая желто-зелеными огоньками.
По-видимому, уже не в силах скрывать свои мысли от Ходасевича, Катарина
вдруг взорвалась пылкой тирадой:
- Вот мы все с тобой говорим: вдохновенье да вдохновенье!
Улыбнулась растерявшемуся от неожиданности Вадьке и уже спокойней
продолжила:
- По большому счету, вдохновение не заряжает нас тягой к творчеству,
способностью пламенно творить. Точнее, оно дорого не этим. Вдохновение
возвращает нас в вожделенный драйв. Это так, Вадик. Драйв - это всегда
желанный и невыдуманный рай. Причем рай движущийся и движущий нас. Нет, он
ни коим образом не связан с потусторонней жизнью, бестелесной и
бесчувственной метафизикой. Драйв-рай - это наша жизнь с привычной системой
мер - праведностью и грехом, Богом и дьяволом. Но обязательно - жизнь в
движении! Движении духа, души, ума, плоти, наконец. Через сомнения и
сопротивления - драйв!.. Однако это не все. Это не просто движение - это
должно быть дви-жжение! Понимаешь?.. Жжение, которое испытываешь, потому что
ты движешься, трешься обо все, с чем приходится сталкиваться, общаться,
иметь дело, обнимать, бить морду, рожать детей и т.п. в жизни. Дви-жжение от
ясного, яркого, четкого и небезопасного ощущения полноты жизни! Драйв - это
по-ток! Понимаешь?.. Но не тот ток, на котором бьют глухарей, а необъяснимый
по-ток, который сам бьет! От которого возгорается искра! Искра - от нее и от
трения сгорают наши сомнения. Драйв преображает жизнь, обостряет ее
восприятие и при этом делает неважными многие вещи. Уже не важно, как поет
Муммий Троль, кто любовник, а кто муж, кто убийца, а кто потерпевший. Смысл
преступления, смысл любви и измены, даже смысл счастья, как боль после
драки, доходит потом. Когда кончается драйв. Кто-то этим довольствуется, а
кто-то не может никак успокоиться: Что?! Неужели дви-жжение больше не
повторится?! В этот момент кое-кто из нас начинает поиски нового драйва.
Если бы не вдохновение, эти поиски могли затянуться для нас с тобой на
долгие годы! Вдохновение - это ветер, который дует в сторону рая! Что ты
скажешь об этом, Вадим?..
Ходасевич, глядя на подмигивающий дисплей автомагнитолы, пережевывал в
уме, что и как говорила ему сейчас Катарина. Ее речь... Ее речь порой
(например, как сейчас) выглядит жутко правильной, жутко умной, не выходящей
за литературные берега. А бывает, из нее прет такой базар, весь на понятиях
и понтах! Не Катарина, а Достоевский какой-то!.. Конечно, у них с Катариной
разное восприятие мира, что объясняется, по-видимому, разным темпераментом и
разной степенью образованности. Конечно, у них разные боги. Но (и еще раз
но!) их объединяет, сближает одна черта: ощущение какой-то огромной утраты -
утраты не вообще и по прошествии времени, а сейчас, сию минуту. Они оба,
каждый свое, без конца теряют что-то важное. Что? А Бог его знает! Ходасевич
нервно поерзал на сиденье, невольно встревожив покой вновь замершей на его
плече Катарины. Вернулся опять к своим мыслям. Говорят, такое драматическое
восприятие мира свойственно подросткам. Значит, он, Ходасевич -
тридцатичетырехлетний под-росток. Придавило его Ростком - времени,
государства, семьи, обстоятельств, недостатков характера. Да мало ли что
прет поблизости!.. Поэтому он до сих пор под Ростком...
Такси свернуло в проулок, заскользило вдоль покосившихся и стоящих по
стойке смирно заборов, в одном месте неосторожно коснувшись щекой их
деревянной щетины, повернуло еще раза два или три, тихонько проскочило мимо
сказочно-нелепых теремов зажиточных сумских цыган и, наконец, без команды,
как старая хозяйская лошадь, встало у высоких ворот большого двухэтажного
черного дома, мрачного, как беззвездное небо. Ни палисадника возле
дома-монстра, ни огонька, ни звука за закрытыми наглухо ставнями!
- Ну, и на фига ты меня сюда привезла? - поеживаясь, спросил Ходасевич,
когда отпустили такси.- Там избушка-поебушка, здесь трущобы покруче!
- Поосторожней с трущобами-то! - озлилась Катарина, первой проходя в
массивную калитку в воротах.- Сейчас зайдем - ты ахнешь! То же мне,
архитектор выискался!..
Войдя в дом, Ходасевич сразу же почувствовал, что попал в лабиринт.
Где-то здесь он начинался... Со всех сторон давила темнота, она осязаемо
дышала в уши, глаза, затылок. Но вот Катарина, чье присутствие Ходасевич
угадывал лишь по дыханию и запаху духов, щелкнула выключателем - сверху
пролился очень яркий электрический свет. Под выключателем, расположенным
слева от неожиданно красивой, отливающей темно-красным, будто кагор, двери,
Вадька прочел: Я есьм Путь и Истина и Жизнь- и тут же рядом: Воля! Целься и
бей! Быть сражению! Осознай и принуди себя к движению! Отныне не я хочу, а я
должен! Распрямись, воли подорожник!
- У тебя что тут, секта какая прячется? - ляпнул, не подумав, Ходасевич.
- Не совсем так,- потупившись, призналась вдруг Катарина.- В этом доме
скрываются опальные вакханки.
- Кто?
- И одна из них - это я.
Красивая темно-красная дверь вела в длинный, уводивший, наверное, на край
света коридор - ступив в него и поначалу не увидев его противоположного
конца, Ходасевич понял, откуда у него предчувствие лабиринта. В отличие от
прихожей (или как там зовется здесь предбанник, где Вадька прочел о Боге и
воле), свет в коридоре струился рассеянный, двусмысленный, как блеск глаз
счастливой женщины. Пока молча шли, Ходасевич с настороженным интересом
разглядывал стены. Голые, лишь местами драпированные темной матовой не то
тканью, не то кожей, не то еще черт знает чем, они источали беспокойные
запахи. В них чудился запах корицы, женских волос и лесного ветра, вдруг
вырвавшегося из дремучей, непролазной чащи... Ходасевич так разволновался,
что почувствовал удушье. Как спасения, он искал на стенах хоть что-нибудь,
хоть кривой гвоздь или невзрачную картинку, чтобы зацепиться за них
взглядом, чтобы удостовериться, что он еще в этой, по-прежнему
продолжающейся для него жизни, а не на ее неизбежном краю, до смерти
пугающем Вадьку своей близостью.
Желал Ходасевич спасения - и спасся, заметив в углублении в стене,
неизвестно для чего предназначенном, пустую бутылку из-под вина. Ходасевич
даже невольно ойкнул, увидев ее, по инерции прошел еще пару шагов вперед,
затем вернулся, но сразу взять бутылку не решился: ужасный дракон глядел на
него с темно-красной, цвета пройденной двери, с волнистыми краями этикетки.
У дракона была нежная женская грудь. Любопытство все-таки взяло верх над
Вадькиной осторожностью и неизъяснимым волнением, и Ходасевич вынул из
углубления бутылку. Пасть дракона извергала вместе с огненным жаром немые
стенания, но чудесная грудь оказалась все же не его, а восхитительной юной
особы, которую дракон сжимал в объятиях. Длинные волосы красавицы вздымались
- они тушили огнь чудовища.
- Страсть!! - вдруг прокричала возле Вадькиного уха Катарина. От
неожиданности Ходасевич едва не выронил бутылку, резко прижал ее к груди -
стекло звякнуло о металлические кнопки его куртки.
- Какой ты пугливый, Вадик! - Катарина расхохоталась своим обычным
низким, грудным смехом. Потянулась к бутылке.- А ну-ка, дай сюда! -
поцеловала вдруг ее горлышко.- Теперь ты поцелуй! - и, предваряя возможные
Вадькины возражения, голосом, строгим и неожиданно звонким, будто она давала
клятву, произнесла.- Это первый ритуал, который ты обязан выполнить в моем
доме! - и вновь, не удержавшись, расхохоталась. Но Ходасевич все равно
поцеловал бутылку с драконом и девушкой. Запрокинув голову, дождался, когда
на язык скатятся несколько терпких капель, отчетливо пахнущих сосновой
смолой. Но вместо того чтобы раствориться в его желудке, вино внезапно
проникло в голову, шибануло по мозгам, да так крепко, что Ходасевич вдруг...
побежал по коридору. Его пытались обогнать чьи-то тени, пытались вернуть
женские голоса, кто-то всю дорогу стучал чем-то звонким об пол, а Вадька все
убыстрял и убыстрял свой бег...
- Тебе что, плохо?
Совсем близко от Ходасевича всплыло из небытия Катаринино лицо. Глаза у
нее были бледно-зеленые, как разведенный виноградный сок. Вадька, продолжая
стоять напротив все той же выемки в стене, заметно покачивался, как дерево
на ветру.
- Почему у тебя такие красивые глаза и такой жуткий смех? - спросил
Ходасеивч. Он понял, что только что был без сознания.- И вообще, что это за
пойло?
- Я вакханка. Поэтому у меня такие глаза и такой смех,- ответила лишь на
первый вопрос Катарина.- Пойдем, тебе надо прилечь.
Не доходя до конца коридора, они свернули направо, в едва заметный
проход. Сразу же начиналась лестница, круто ведущая вверх. Ходасевич помог
Катарине откинуть массивную крышку люка. Они очутились на тесной узкой
площадке. Вадька вдруг буцнул какой-то мягкий круглый предмет, не поленился,
поднял его с пола. Это было яблоко, медно-желтое, сморщенное, но такое
пахучее, словно вобрало в себя аромат большого урожая. Чудесный запах
жизни!.. Ходасевич осмотрелся: длинная стена, та, что пониже, с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг