Галина ПАНИЗОВСКАЯ
МОЯ ГАЛАТЕЯ
- Не надо.
- Почему?
- Пусти.
Лицо у нее было замерзшее.
- Не надо.
"Ничего, это она так", - решил я.
Если б можно было просто привстать и дернуть за кисточку торшера. А что
тут такого?
Я встретил ее полчаса назад: она выходила из театра, и мы чуть не
столкнулись.
- Таня! - выдохнул я.
Мы не виделись десять лет. Вернее, я видел ее только из зала. Но она
вдруг пошла со мной. Я позвал - и она пошла. А когда к человеку приходит
чудо, самое умное, что он может сделать, - не спугнуть его удивлением.
- Слышишь, не надо.
- Но я...
- Отпусти.
- Но я же только...
- Я забыла в сумке платок.
"Так тебе и надо, - сказал я себе, вставая с дивана. - Слюнтяй!"
Когда я позвал ее, на улице были сумерки. Потом я тянул ее по темному
коридору и предупреждал: "Тут сундук, а тут ступенька", и старался, чтобы
не услышали соседи. А она с чужим, "дамским" голосом, в роскошной
распахнутой шубке...
Теперь шубка валялась пустая. А она сидела под самой лампой, и у нее
было такое забытое Танино лицо...
"Осел, - сказал я себе. - Ты же хотел, чтобы она к тебе пришла. И вот
она здесь. Не разыгрывай идиота".
"Смотри, - сказал я себе еще, - ну что ты раскис? Разве есть в ней
сейчас хоть что-то от Таньки - лаборантки с рыжими хвостиками? Она
актриса. Самая модная, просто прима. И выбрось в мусоропровод свои
дурацкие чувства".
И зачем я ее привел? Самое лучшее было бы сейчас извиниться и вызвать
такси. Я подал бы ей раздушенный шарфик и втолкнул бы ее в машину. И
засунул бы вместе с ней те забытые дни...
...Она сидела, опершись виском о пальцы. Прозрачным Таниным виском о те
самые пальцы...
Я вижу, как будто сейчас, белый палец на желтом пластике. Это было
десять лет назад в моем лабораторном отсеке. Галатея давала на осциллограф
какие-то формулы. Я все еще делал вид, что тоже их понимаю.
Дверь распахнулась. Рыжая Танька-лаборантка, та, что хочет стать
артисткой, вошла, качаясь на "шпильках".
- Привет вам, Машина! - пропела она и провела по корпусу Галатеи
пальцем с неровным ногтем.
И тут луч моей машины забегал, дробясь зигзагами, а приборы разом
зашкалили.
"Да ты что? - сказал я себе в ответ на свою догадку. - Ну при чем здесь
Танька?.. И надо же такое выдумать!"
В этот день я первый раз сменил Галатее кристалл: он вдруг не выдержал
перегрузок. (Она была биоэлектронная, эта моя машина. Электронный блок
управлял в ней синтезом ячеек мозга: серого вещества. И это вещество тоже
подключалось к управлению. Так что практически она могла
самосовершенствоваться до бесконечности... Я собрал ей электронику,
построил первичную биоцепь, смонтировал слух и зрение... Но тут она стала
"думать", и я запутался в ее новых схемах.) На другой день кристалл
пришлось менять снова. Через день - еще раз.
А потом я встретил у своего отсека Димку с Аликом.
- У антеннщиков новенькая, вот это да! Видел? - восхищался Алик.
- Вид клевый, - согласился Димка. - Абсолютно.
- Татьяной зовут. У меня предки на даче. Как думаешь, танцевать она
любит?
- Черт ее поймет!
- А ты что, уже интересовался?
- А как же? Выпендривается.
- И правильно делает. Вот если б ты был блистательный шеф...
- Ну, тогда бы она не часто меня тут встречала.
- ...Или хотя бы критский царь Витька-Пигмалион, творец Галатеи... Эй,
Вить! Что это она повадилась в твой отсек?
- Кристалл, конечно, скис опять? - вошел я к Галатее. И, не глядя,
взялся за паяльник.
- Противно, когда запускают руки тебе во внутренности, - заявила
Галатея. - Ты их хотя бы мыл?
Я не ответил.
- Что ты дергаешь провода? Думаешь, это веревки?
- К сожалению, не думаю, - отрезал я. - Морочишь девчонке голову, даром
что машина.
У Галатеи засветились контакты. Вспышка. Еще вспышка. Молчание.
- Вот что, - сказала наконец Галатея. - Поболтаем о чем-нибудь другом,
ладно?
О другом. Как будто в моем мозгу кто-то смонтировал переключатель.
- Хорошо, о другом. Над чем ты сейчас думаешь?
- Плюс-минус бесконечность через временной параметр...
- Машина времени?..
- Пока только принцип.
- Так...
- Ты считаешь это фантастикой? Но в конце концов двигаемся же мы в трех
измерениях...
- И что-то выходит?
- Вроде.
- Так... так... - Я отбросил тестер. - Новые уравнения записаны у тебя
только в буфер?
- А ты думал, в табличку над дверью?
- Но при перегрузке из буфера все стерлось. Все.
- Да.
- Сколько тебе понадобится, чтоб вывести все сначала?
- Месяца три.
- А потом опять явится эта рыжая?
Пигмалион не был критским царем. Историки придумали это позже.
Пигмалион жил в хижине из кизяка и лепил поделки на критский рынок.
Великие дарили миру свои творения. А Пигмалион делал статуэтки по
десятку в день. И ваял он не из слоновой кости. Просто брал глину в своем
огороде. И потом отжигал в печи, как сосед-горшечник.
- А вот кому Афина-Паллада? Эй, пастух, Афина-Паллада за полкозы!
Афина-Паллада и три головки чеснока в придачу. Крепкая Афина, не боится
никаких переходов. (Обожженная в огне Афина и вправду была крепкой.)
А возвратясь с рынка, Пигмалион сидел у порога и мял в пальцах теплую
глину.
- Что ты там лепишь, сосед? Не божественную ли Геру в час, когда матерь
богов Гея исторгла ее из чрева?
- Что ты, сосед! Боги бессмертны. И Гера родилась такой же волоокой и
полногрудой, какою любит ее и ныне отец богов Громовержец. Потому и
закрепляю я образ богов жестким огнем, что он неизменен. А в час вечернего
отдыха леплю я дитя, которое поклонится ходу времен и станет в свой час
женщиной. Ибо я одинок.
И Пигмалион слепил дитя из мягкой глины. И днями лежало оно под горячим
солнцем, а вечерами он касался его своими широкими, как совки, пальцами. И
оттого ли, что, податливое и нежное, оно купалось в лучах, или от силы
творящих рук, но оно становилось все больше, росло. И вот однажды, когда
ночь спустилась особенно рано, а Пигмалион прибрел к хижине позже
обычного, он провел было, как всегда, ладонью по торсу ребенка, но вдруг
отдернул руку.
- Нет, - сказал он. - Довольно. Я дал тебе тепло и первоначальные
формы. Я научил тебя менять эти формы, чтоб делать их более зрелыми. Я дал
тебе гибкость, которой лишены твои братья по глине. А теперь не буду тебя
касаться, и посмотрим, что дашь ты себе сама и какой путь изберешь. Потому
что каждый избирает себя. И это и есть лучшее.
Да, это и есть лучшее. И вот этот идиот с лучшими в мире мозгами (моя
машина, моя Галатея!) может вырастить себе сколько угодно извилин. Он мог
бы стать Эйнштейном в сорок девятой степени. А предпочел разыгрывать
какого-то примитивного Ромео.
- Балда, осел беспросветный, - кричу я Галатее, - ведь она же рыжая.
Рыжая, ногти обломаны и не знает даже логарифмов.
В этот день я в первый раз по-настоящему замечаю Таньку. И еще я вдруг
обнаруживаю, что, думая о моей машине, называю ее "он".
В этот день я в первый раз замечаю Таньку. И на другой день я замечаю
ее тоже.
- Приветик, - входит к нам Танька, качаясь на "шпильках".
Все лампы Галатеи переходят в режим перегрузки.
А я достаю папиросу.
Белый палец гладит лоб Галатеи. Тупой палец с коротким ногтем. "По
существу, это просто уродливо", - говорю я себе.
Если б начать все сначала, я смотрел бы только на девушек, у которых
есть маникюр. Не слишком бледный.
Сначала была Алена. Мы были тогда студентами, вечерами сидели в
библиотеке, Алена прижимала к виску тупой палец, а я смотрел, как она это
делает.
Если бы начать все сначала, я смотрел бы лучше труды по новой
математике и, может быть, постиг бы матричные скопления высших порядков. А
я смотрел на ее руки в пятнах химикалий и на то, как она сидит, подогнув
ногу.
- На вечере будете? Я выступаю, - сообщает Танька-лаборантка. И
подносит пальцы к виску знакомым Алениным жестом.
- Я тебе нужен? - спрашиваю я Галатею, когда стихает стук каблучков.
Я заранее поставил ей два пушпуля [пушпуль - пушпульная (двойная)
схема] на вход: против перегрузок. Но черт ее знает... Валерьянки ей не
дашь, курева не предложишь. Сам я стал курить по две пачки в день.
Алена была рыжая, так что Димка сказал про нее однажды: "Подумаешь,
золотое руно!"
- Добрый день, Машина, - следующим утром кивает Танька и отбрасывает
рыжие волосы.
И что-то сжимает мне грудь. Так же как когда-то...
Алена. Я был не интересен ей и не нужен. А я сидел на лекциях и писал в
конспектах: "Алена". И ждал, когда придет вечер и можно будет пойти по ее
улице, подняться по ее лестнице, позвонить и слушать ее шаги: как они
рождаются, как приближаются...
Если б начать все сначала, я читал бы в те вечера солидные журналы... А
я ходил по Фонтанке, смотрел в черную воду...
И тогда я задумал этот мой совершенный мозг - мою машину. С которой не
могло бы такое случиться.
- Вспомни, Галатея, я рассказывал тебе об Алене?
- Алена... Алена... - вспоминает Галатея. - Это статуя. Из белого
мрамора. Она теплая. Она живая... Она прекрасна... Ее никогда не будет...
И, может быть, она немножечко Таня.
- Ну знаешь! Такого я не мог тебе рассказать!
- Вы обо мне забыли? - услышал я голос своей гостьи.
Это была Таня. Она сидела, поджав ногу, и пыталась натянуть на колени
юбку.
- Таня, - сказал я. - Таня. - И почувствовал, что охрип.
- А я все вспоминаю, - перебила она, - у вас была машина. С каким-то
античным именем?..
Как будто меня стукнули по затылку. Потому что Таня сидела под лампой,
и свет запутался в ее волосах, и я как раз почти убедил себя, что Галатея
тут ни при чем.
- ...с ней еще что-то тогда случилось?
"Не хочу вспоминать, - остановил я себя, - не хочу!"
Но мало ли кто чего не хочет!
- Человеческий мозг, - сказал я тогда Галатее. - Ты знаешь, в чем его
слабость?
- Мала скорость переключении, не та память...
- Да. Но не только в этом. У нас много "дорожек" мыслей. Понимаешь?
Есть одна главная дорожка. Ты решаешь ею задачу, думаешь ею, когда пишешь.
Ты видишь и слышишь ею все и всего яснее. Это полезная дорожка - зона
ясного сознания.
- А другие?
- Другие вносят путаницу. Главная дорожка берет интеграл, а вторая
улавливает в это время музыку, а третья вспоминает вчерашний вечер. И они
все перебивают друг друга... Какая уж тут может быть четкость!
- А как я? - спросила Галатея. - Ты сделал мне только главную дорожку?
- Я сделал главную биоцепь... Но ты синтезируешь мозг сама. С тех пор
как ты стала видеть и слышать, я не контролирую больше твою структуру.
- Но и я не контролирую ее тоже.
- Это бессознательно. Твой мозг растет. Он стал почти в тысячу раз
более электрически интенсивен, с тех пор как я впервые тебя включил.
- Ты мог бы различить, есть ли во мне эти ваши вторичные помехи?
- Прислушайся к себе. Каждый легко различает их сам.
Индикатор Галатеи тускнеет.
- Молчишь? - интересуюсь я. - Молчишь? Так я скажу тебе. Двадцать
процентов мощности идут у тебя по главной дорожке. Только двадцать.
Остальные - паразиты. И ты это знаешь.
Машина не отвечает.
- Послушай, Галатея, все эти боковые линии, и эмоции, и вообще... Ведь
ты не человек, в тебе это не фатально. Ты мог бы подавить в себе...
- Не могу, - тихо сказала Галатея. - И может быть, не хочу. И это уже
невозможно.
Вот и все. А я надеялся, что машина меня поймет. И, честно говоря, это
была моя почти последняя надежда. Почти - потому что ведь существовал еще
шеф...
- Эх ты, Дон-Жуан от электроники, - сказал я Галатее и пошел его
караулить.
- Здравствуй, умница, - проворковал шеф, когда мне удалось затащить его
в свой отсек. - Га-ла-тея? Ха-ха! Почему Галатея? Берегитесь, коллега: это
напоминает манию величия... А?
Он мило шутил. А мне было не до шуток.
- Не падайте духом, коллега, - сказал он на прощанье. - Не падайте
духом! На днях мы с вами займемся. Вот только кончатся заседания совета...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг