* * *
С такого расстояния мишень казалась совсем крошечной, а рисунок на ней был
и вовсе неразличим. Так, черная клякса какая-то.
- Сколько до нее? - спросил тот из двоих, что повыше.
Его напарник прищурился, отчего глаза его стали еще более узкими.
- Метров 200 будет, однако. Это, однако, втрое меньше, чем могло быть, но
раза в четыре больше, чем тебе на деле прийдется.
- Однако!
- Что?
- "Однако". Ты забыл добавить, сибиряк.
Низенький чуть смущенно улыбнулся. Он, конечно, ерничал, имитируя
"северный" говорок, что сошел на нет задолго до его рождения - и еще не
возник к тому моменту Обьективности, когда он работал в анадырском устье.
Просто ему хотелось хоть немного растормошить своего спутника, потому что
в глазах у того будто застыла тяжелая неподвижная ртуть. И это, кажется,
ему удалось. Или нет ? Он осторожно глянул на высокого и понял, что - нет.
- Чего косишься ? - спросил высокий. Он вроде бы глядел на мишень, но этот
взгляд не остался для него незамеченным.
- Однако, иначе смотреть не умею. Моя - чукча! - второй оттянул уголок
века почти к самому виску, увеличивая и без того немалую раскосину.
Тут уж его собеседник действительно не выдержал, рассмеялся:
- Ох, Эни, добрая твоя душа... Скажи, ты по своей инициативе меня от
мыслей паршивых отвлекаешь - или поручили тебе?
- Ты считаешь, что одно противоречит другому, Ондре? - эти слова низенький
произнес очень тихо.
"Эни" - это была еще студенческая кличка, имя-заменитель, производное от
Эннече (также, как "Ондре" - от Андрей), усеченно-архаично-стилизованное -
историки же все-таки. Им тогда все это казалось очень мудрым и
многозначительным.
Впрочем, другие юные историки обычно пользовались заменителями,
вытесанными из фамилии Андрея (уж больно она для этого подходила!), но
Эннече - не мог. Все-таки он северянин был подлинный, во всяком случае -
по предкам и на все, связанное с волками, у него была своя реакция:
темная, необьяснимая, засевшая разве что не в генах. Парно сверкающие
точки в мерцании зимней ночи... шорох коротких когтей о настовую корку...
- ... Нет, не считаю. Значит, и поручили, и сам решил. Только, видишь ли,
все это ни к чему. Я полностью согласен с тем, что предложенный вариант,
не будучи идеальным - оптимален. Согласен я и с тем, что выполнять его
лучше, честнее именно мне. И я - выполню, черт побери его совсем! Но дело
это гнусное. Ты-то хоть это понимаешь - или для тебя это как новая тема
для статьи? "Изъятие по нестандартной методике..." - Ну, зачем ты так... Я
ведь тоже ему не посторонний... - Да, конечно. Институтское братство...
Альма Матер, Матерь ее... Мачеха, своих детей пожирающая! Сколько из
нашего выпуска похоронили - троих? Вот и считай - почти десять процентов,
таких прфессий вообще нет, гладиаторы мы, понимаешь?! А оставшиеся такого
нанюхались, что впору этим троим завидовать. За себя уж точно ручаюсь,-
говоривший вдруг с каким-то всхлипом вцепился себе в волосы; казалось, еще
секунда - и заплачет.
- Слушай, если ты с таким настроением отправляешься, скоро мы будем
завидовать четверым. Как минимум! - голос Эннече был холоден, словно
зимний воздух, когда, сорвав одежду, пляшет вокруг костра в искуссно
разыгранном шаманском экстазе - а у костра лежит больной под медвежьей
шкурой, рядом же недобро застыла толпа его единородцев - клубами
вырывается из их ртов морозный пар, закаменели пальцы переднего на
оружейном древке и нет у тебя полной уверенности, что Реальный
транквилизатор подействует.
- В жизни не думал, что прийдется наставлять Наставника. Ну-ка, не
разочаровывай меня, Ондре!
Он уже говорил не как помощник - а ведь он был именно помощником в их
паре. И в данном конкретном случае ему лишь надлежало обеспечить
психологический комфорт при подготовке к Рейду. Да и вообще, хотя были они
одногодки, друзья и сокурсники, хотя даже тень подчиненности отсутствовала
в их отношениях - всегда Эннече относился к Андрею как учителю, как к
Учителю даже. Или как к Наставнику...
И никого они из своего выпуска не хоронили, даже тех троих. Не до похорон
было, их и вовсе никто из Реальности мертвыми не видел. Сарбазан, амплуа
"Торговец" (его студенческое имя-заменитель было "Седой" из-за белой пряди
на виске). Витас, амплуа "Лекарь" и Ольга, амплуа "Сивилла". Прервалась
связь - и все.
Недавно в этом списке еще одно имя было... Впрочем, официально оно еще не
выведено из списка.
...Наставник уже был прежним, уже смотрел по-прежнему. Да, Наставник -
теперь его хотелось назвать именно так.
- Спасибо, Эни. Ты отлично выполнил роль Утешителя, еще лучше - роль
Прерывателя Истерик. Давай вернемся к сценарию.
Он поклонился, поднял с земли лук, положил хвостовик стрелы на тетиву ("А
головка какая ? Ага, гексаэр..."), поднял оружие до уровня лица ("Ох,
трудно мне поверить в гипнопедию - я-то сам всю жизнь по-другому знания
давал... Не бойся, это я так шучу") - все это медленно, медленно, а потом
и вовсе остановился, не выстрелив.
- Ну, что там еще ? (как море, колыхались стебли под ветром и было похоже,
что белый круг мишени тоже колышется на них, смещаясь, то вверх, то вниз).
- Смотри,- Наставник показал глазами.
Очертания мишени изменились. Птица? Да, небольшая пичуга сидит на ее узком
ребре, покачивается и взмахивает крыльями, ловя равновесие.
- Попадешь? - негромко спросил Эннече.
- Сдурел, Эни? Я по птичкам не...
- А у нас их ели - Эннече сделал вид, будто не заметил осечки,- Даже таких
маленьких. Ну, что ты хочешь - в голодное время любой кусок мяса в цене, а
голод там гость не из редких.
Наставник скрипнул зубами. Эннече даже не увидел, как он натянул лук - и
стрела пошла над вершинами трав, пробором раздувая их надвое. Пичуга,
должно быть, заполошно щебетнула, когда хлесткий удар сотряс опору под ней
- сорвалась и растаяла в небе комочком ужаса.
...Последние шаги Эннече пробежал, поэтому оказался возле мишени первым.
- Ого! Насквозь! Вот это да! - он двумя руками поднял пластиковый круг с
черным ликом на нем.
- Ты, паря, белку в глаз бить можешь, однако!
Сказал - и сам осекся на этот раз.
- В глаз...- повторил Наставник.
- Да, в глаз. Желательно в правый, хотя - как сможешь - теперь Эннече
говорил подчеркнуто деловым тоном, напрочь исключая все эмоции.
Наставник с усилием выдернул стрелу, посмотрел на окривевший рисованный
лик. Зачем-то глянул на просвет в шестиугольную дырочку (колышется
волна-трава, но вдруг - проступило что-то смутное - мерещится или?..)
Нет, не мерещилось.
Когда он шагнул туда, раздвигая ковыльную стену, Эннече сделал какое-то
движение - то ли его задержать, то ли себя по лбу хлопнуть в досаде.
Опомнившись, пошел вслед за ним.
Невысокий бугор, свежеобложенный дерном - даже символическая ограда не
разделяет его со степью. Над бугром, прямо в воздухе - человеческая
фигура, призрачная, полупрозрачная. Таким и должен быть стационарный
стереомираж.
Человек, которому принадлежит эта фигура, пеший, но судя по развороту, по
неуловимо остановленному движению - кажется, вот-вот, гикнув, взлетит на
лошадь, которой нет. Где-то лет тридцать ему. Искривленные голени
всадника, корпус ссутулен, лицо - ни интеллекта особого, ни яркости
чувств, заурядные черты. Лишь глаза навек остановили будто бы горькую
усмешку. Движимые ветром травянные стебли проходят сквозь него, не
встречая сопротивления. Нечему их останавливать в теле миража.
- Это - он?
- Это - он.
- Так вот ты какой...
Двое из плоти и крови долго смотрели на третьего, призрачного. Потом
одновременно повернулись, пошли прочь переговариваясь:
- А почему здесь?
- Почему бы и не здесь, раз уж в Реальность захватили. Все-таки степь,
чистое поле...
- Я имею в виду - мишень почему здесь установил, чуть не на могиле? Меня
зачем сюда привел? Очередной психотест, элемент подготовки, да?!
- Потому что забыл.- Эннече уже откровенно постучал себя по лбу.- Потому
что дурак. А дурак- я из-за забывчивости моей, а ты - из-за этого
предположения дикарского. Так что мы друг друга стоим!
- Забыл... А я ведь тоже забыл о нем, жизнь за меня отдавшем. И вижу-то
его впервые - тогда уже тканью обернули, а раскрыть, посмотреть, я не
захотел. Да там ничего от лица и не осталось, наверно...
- Не так мрачно - он тоже был из "обреченных", тоже тебя не видел жизнь за
тебя сознательно отнюдь не отдавал. А в том, что пришлось ему умереть -
сам виноват!
- Нет, это мы виноваты...- Наставник смотрел не на собеседника, а прямо
перед собой и говорил тоже скорее с самим собой, продолжая давний спор.
- Мы... Перед ним виновны и перед нами, неизвестно, перед кем тяжелей вина.
Эннече поморщился. Да, это действительно был давний спор, давний и
беспредметный.
- Слушай, прекрати... Я ведь не забыл твои пятилетней давности диспут с
этими стартерами по поводу "мы - не - должны - подвергать - испытанию -
наш - гумманизм - даже - примерами - из - далекого - прошлого". Ты их
тогда хорошо отбрил, я твои доводы до сих пор помню. Повторить?
- Не надо. - Наставник странновато улыбнулся. - Я еще не готов спорить сам
с собой...Доводы мои, безусловно, неопровержимы - я их хорошо в свое время
обдумал.
- Ну, так какого же ты черта?! Думаешь, тебе сейчас тяжелее всех?
(И снова Эннече осекся, потому что - и в самом деле ведь тяжелее. И
сейчас, и прежде. Не случайно ведь очень не многие осмеливаются взвалить
на себя ношу Наставников).
Ответа не последовало. Остаток пути они прошли молча. Солнце уже поднялось
высоко и по дороге до флаера их комбинезоны успели обсохнуть от росы.
ГЛАВА VI
- Можно ли не дать знание достойному?
- Нельзя, потому что это невозможно: достойный
получит знание. Столь же невозможно не дать знание
недостойному: Он не способен его взять.
- Признаться, не понимаю тебя, собеседник. Наша
община платит тебе за то, чтобы ты учил тех, кого к
тебе приводят - а не тех, кто приходит со стороны,
без договоренности с нами.
Ответа не последовало, и староста, пожав
плечами, перешел к обсуждению других вопросов.
...Бились днем, бились вечером, ночью тоже бились - выбирая цель по свету
звезд или новорожденной луны, посылая стрелы на лязг железа, на стон, на
шорох, разве что не на запах... И вот пришло утро, а с ним пришла смерть.
Орда металась, словно единое живое существо, в страшном танце обессиливая
противника. Так пляшет вокруг сохатого оголодавшая волчья стая - не
подставляясь под убийственной силы удары, покрывая ранами, лишая
передышки... И такой танец затеят века спустя воины Чингиса и первых
Чингисидов вокруг китайских, русских, чешских, немецких полков. Нет у
печенегов железной монгольской дисциплины, нет и могучего лука с костяными
накладками. Полководца, равного Субудэю, тоже нет. Но число их велико, а
стаей не только волки лося - вороны беркута одолевают. Хотя кто здесь
ворон, кто орел...
- Олав, Збручко, Корчун, назад! Назад, сказано!
Поздно. Трое верховых бросились в самоубийственную атаку - копья в
наклоне, ноги до каблука вбиты в стремя... Будто палицей по хляби болотной
ударило: лавина расступилась - и сомкнулась, поглотив горстку, все, не
видно их, нет их.
- Прочие - сомкнуть щиты! Сомкнуть! Что стоишь, орясина?!
Но "орясина" не стоит - медленно шагнув из строя, дружинник повернулся
(мертвый взгляд голубых глаз, и в смерти сохраняющий безмерное удивление
случившемуся) - и рухнул навзничь прежде, чем остановила свою дрожь
стрела, пробившая ему горло.
Рябь прошла по стене червленных щитов и она в который уже раз замкнула
разорванный край, поглощая возникшую брешь. Но поглотив, стала еще на
звено уже.
Стена щитов... Живая крепость. Мы можем стоять за ней долго, но стоять
вечно не сможет никто. Сдвинемся с места - быстро погибнем. А сейчас
гибнем - медленно...
Воздух темен от летящих стрел - так бывает при пролете саранчевых туч
(знаю, видел на реке Итиль).
"...И была та саранча подобна коням, снаряженным на войну, и лица ее -
лица человеческие, а брони ее - брони железные... А шум ее крыльев подобен
стуку копыт множества коней, погоняемых к битве."
Что бы ни стояло перед мысленным взором Вестника Апокалипсиса, свои
видения он облекал в доступные современникам образы. На сей раз - в образ
парфян, конных лучников, как раз тогда потрепавших римские легионы.
"...И дано той саранче не убивать людей, а лишь ранить их, причиняя
мучения. Муки же от нее - подобны мукам от скорпиона, когда ужалит он
человека. И будут люди искать смерть, но не найдут ее; пожелают умереть,
но гибель убежит от них..."
Да нет, и убивает тоже, но - прав апостол - чаще ранит, терзает живую
плоть, принося гибель именно от этих ран, не мгновенную, злую. Не бежит та
гибель от людей - но идет к ним медленным шагом. Очень медленным. Куда там
укусу скорпиона - иной по часу и больше терпит в себе зубчатую железку (а
то и две, три) и уж стоит по щиколотку в собственной крови, едва ли не
моля раз за разом налетающих всадников целиться точнее. Будет ли услышана
его мольба, или и без новой раны вдруг разом встанет сердце, но раз за
разом же отлетают души, истомленные медленной смертью. Отлетают, чтобы
пировать в высоких чертогах вместе с сонмом веселых и воинственных богов,
сражаться звонким оружием, не причиняющим боли и ласкать небесных дев:
валькирий, радуниц или ассури - каждый зовет их по-своему.
Некоторые - таких мало - носят знак креста. Им Загробье мыслится примерно
так же, но на пути к нему лежит суд Бога Единого, Страшный Суд - которого
не будет, как не будет небесных дворцов Вальгаллы и надоблачной гридницы
Рода - Световида. Хотя...
- Да будет вам по вере вашей, други-братья мои. Каждому - по его вере. Да
будет ...
(А что будет мне? Ничего... В этом я несчастливей остальных. Впрочем,
мне-то не предстоит сегодня гибель... Не должна предстоять!)
Очередная стрела ударилась в мой доспех - и хрустнула, как если бы была
она настоящей саранчей, крылатой и шестиногой. Я неуязвим, но лошадь подо
мной приходилось менять уже трижды. Эта - последняя; больше свободных
коней нет. Их и сначала немного было, сколько там можно в лодью
уместить... Кто-нибудь, конечно, уступит мне своего коня, но это не тот
дар, который принимается.
- Кона-а-з! - позвал дальний голос.
Печенег! Не разобрать, молод он или в летах - гарцует верхом далеко, чуть
дальше даже, чем можно для верного выстрела. Переговоры? Или... Смотрит он
не на меня, куда-то влево, но там никого нет... Не должно быть, по крайней
мере.
- Прими гостинец для своего щенка, коназ!
И - в одно движение - взметнул лук, отвел жильную тетиву, выстрелил.
Быстрее, чем отдергивается рука, коснувшись расколенного угля. И до того
мгновения, пока посвист стрелы не оборвался глухим стуком, я не мог
понять, какую цель он избрал.
Трехлетний мальчик, который должен был сидеть в шатре и который в шатре не
усидел, без звука, без стона покатился по утоптанному грунту, словно
тряпичная кукла.
Страшно вскрикнула женщина, подхватывая на руки обмякшее тельце, но тут же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг