ГРИГОРИЙ ПАНЧЕНКО
НАЛЕВО ОТ СОЛНЦА, НАПРАВО ОТ ЛУНЫ.
Я Солнце, я Свет, я Луна. Огромно
мое величье. Идущий за мной
одержит победу.
"Пополь - Вух".
ПРОЛОГ
- Отлей зелья, оно глушит боль.
- Глушит боль, но и туманит разум, который я должен сохранять всегда. Не
буду пить.
- Как хочешь, повелитель. Боль будет хотя и сильна, но коротка. Я много
раз резал живое тело, умею делать это.
- Те, кого ты резал, едва ли потом рассказывали, какова была боль...
- Рассказывали. И не один раз.
(Тот, кого называли "повелитель", не нашелся, что возразить на это.
Возможно, имелся в виду так называемый "Разговор-с-мертвецами" - сложное
мистическое действо, творимое раз в лунное полугодье; во время него каждый
жрец вопрошает души тех, кого он проводил за этот срок к богам - и,
говорят, иногда получает ответ.
Возможно, жрец имел в виду свой врачебный опыт. Он, действительно, не
только предназначенных в жертву к богам отправлял, но и лекарем был
умелым. Впрочем, это тоже входило в его обязанности как храмового
служителя.
И, наконец, возможно - это была ехидная насмешка. Тоже не исключено!
Но вот о последнем лучше сейчас не думать).
- И все-таки помни: я - не те, с кем ты раньше дело имел. Моей жизни цена
другая...
- Я помню об этом, мой повелитель. Ты, может быть не знаешь - но я умею
держать в руках не только жреческий резак и боевое копье. Лекарский нож -
тоже умею. Опухолей бородавчатых - числом шесть мною срезано; змеиных
век-на-глазах - числом три снято; отверстий в теменной кости при болезни и
при ранах головы - до пятнадцати сделано, причем пять из них - дважды.
Наконечников же стрел извлеченных и переломов костей срощенных - без счета
сотворили мои руки. И никто не умер под моим лекарским резцом; под резцом
же жреческим - никто не мучился дольше положенного. Впрочем, ты, должно
быть, все-таки не знаешь этого - не к лицу, повелитель, отягощать твою
драгоценную память столь ничтожными известиями...
(А вот это точно была насмешка, облаченна, впрочем, в безукоризненную
форму лести.)
- Привыкни к тому, Верховный, что я знаю все. Именно поэтому я и пришел к
тебе, а не к твоим молодым помошникам - остроглазым и умелоруким...
В произнесенных в ответ на лесть-насмешку словах была жесткая
требовательность, было предупреждение, причудливо соединенной с некоторой
долей все той же лести, присутствовавшей здесь как извинение. Это
выразилось в одном слове - "Верховный". Будто бы незаметная обмолвка, но
являщейся признанием того,что в своем деле жрец-лекарь и впрямь стоит на
самом верху, над ним же - только боги...
Здесь и сейчас надо позволить такую обмолвку. Вообще же во всех делах
Верховным должен быть называем лишь один. Тот, чей титул со Старой Речи
так и переводится - "Правящий Сверху", а на Новой Речи ныне звучит без
перевода - "тлатоани". Жрецу, конечно, ведома Старая Речь.
...И была в этой фразе еще явлена осведомленность, тревожаще огромная,
которая должна послужить предостережением - просто так, на всякий случай.
"Остроглазые и умелорукие" - не просто сравнение, а прямая цитата,
озвученная строка одного из жреческих Кодексов. Как раз того кодекса,
который не полагалось знать посторонним... даже если этот посторонний -
глава клана чиновников, второй человек после самого "Правящего Сверху"...
Особенно - если это он!
Много что было вложено в немногие слова. И, видно, излишне крутым оказался
замес.
- Благодарю тебя за доверие, повелитель.- сказал лекарь-жрец безо всякого
выражения.
Это тоже был замес почтительности и не выходящей за дозволенные рамки
насмешки, почти оскорбления. Есть много способов произнесения слова
"повелитель", не существует тут единообразия. Жрец выбрал форму -
"тлатлокаталлек", что буквально означало - "старший слуга тлатоани". Тоже
повелитель, конечно - но лишь потому, что Правящий Сверху задержал на нем
свой благосклонный взгляд. И лишь до тех пор, пока он этот взгляд
удерживает...
Так что глава чиновников вполне понял: постольку, поскольку его слова были
извинением - они не приняты. А поскольку они являлись приказом (да еще -
подтвержденным властью Правящего) - они, конечно, будут выполнены.
Не удалось ему высказать знак дружелюбия... Ну, обойдется и без этого.
И не о чем больше говорить.
Он сбросил драгоценный плащ из зеленых перьев и, шагнув вперед, улегся
спиной на каменную лежанку, неприятно напоминавшую жертвенные плиты
алтаря. На те тоже лицом вверх надлежало ложиться...
- Не забудь, куда надо поместить то, что вынешь...
- Не забуду.
Лежащий на плите сомкнул веки, готовясь принять жгучее прикосновение
обсидиана и не видел, как при этих словах слегка дрогнули губы жреца, топя
усмешку в сети морщин.
Он нанес удар. Всего один - мастер был. Сунул пальцы в покорно
развалившуюся плоть, нащупал, ухватил и, без удара приложив лезвие,
потянул к себе пилящим движением, раз и еще раз.
...Легкая, как дыхание ветра, белая, словно лед на вершине Попокапетля
ткань впитала в себя кровяные пятна и ничего не осталось ни на теле, ни на
плите. Одного за другим жрец подносил к сведенным краям раны громадных
злых муравьев - и, давая вцепиться, тут же срывал суставочное тельце.
Оставшиеся головы, цепенея в предсмертной ярости, жестко смыкали рану
двойным швом.
За все это время под сводами храма не раздалось ни звука, только дважды
страшно всхрустнул обсидиан, полосуя кость.
"А ты неплохо держишься, "старший слуга"... Да и мышцы у тебя не
чиновничьи... Кто же ты, откуда у тебя столь странные желания, какова твоя
цель, как мне разгадать тебя?"
У жреца не было сомнений, что распростертый навзничь человек сейчас лишен
сознания. Но когда он повернулся к выходу, останавливаюше прозвучал голос:
- Скажи мне, Агикупсотль, только честно скажи, прошу тебя, не приказываю!
Тот, который... ты понял меня... он действительно - осужден?
Уже много лет - с тех пор, как он стал Верховным - никто не называл жреца
по имени. И на миг шевельнувшаяся под ребрами теплота вдруг разом
сменилась ледяным ожесточением: неоткуда и незачем этому чужаку было знать
его имя!
- Да, он виновен и осужден, Шокойоцин.
- В чем его вина?
Теперь лицо жреца было неотличимо от ликов храмовых идолов за его спиной.
- Он убивал людей и брал их вещи. Он оскорблял богов. Он был лазутчиком
Тласкалы.
- Все сразу?
- Да, все сразу. Достаточно тебе этого?
Выждав еще и не услышав нового вопроса, Верховный раздвинул тростниковый
занавес. Он уже протягивал крошечный костно-хрящевой обрубок одному из
младших жрецов, когда вновь был остановлен прозвучавшим из храма голосом:
- Вложи сам.
Казалось, это говорит Хипе, свирепый бог человеческих жертв, чья статуя
высилась прямо за плитой, на которой был распростерт сейчас старший из
слуг тлатоани. Глава дворцовых чиновников, безродный выскочка, с редким
терпением переносящий боль.
- Вложи сам. Сам, сам вложи...
- Да, вложу сам.
Отбросив занавес резким движением, Верховный переступил высокий резной
порог. На миг зажмурился от полуденного света. И уже там, снаружи, скрытый
стеной храма от Хипе и расположенной у его подножья лежанки, передал
обрубок млажшему жрецу. И нахмурился, сожалея о трех шагах, напрасно
сделанных ради глупой блажи.
Теперь, когда храм остался за его спиной, взгляд Верховного был устремлен
к центру верхней площадки теокалли, где высился огромный камень, размерами
способный поспорить с жилищем бога Хипе. Ну что ж - этот камень тоже
принадлежит ему; а алтарь для бога важнее жилища. Бывают храмы вообще без
стен, но не бывает - без алтарей.
В свое время при подъеме на вершину пирамиды под неимоверным грузом его
лопнули тяги, и предназначенный для алтаря валун, низвергаясь с кручи,
передавил двести сорок рабов и дюжину свободного люда. За последнее
ответил бы зодчий - не окажись он сам в числе размазанных по крутым
ступеням. Вновь подняли валун через два месяца, тоже не без потерь - но
свободных среди них не было, и новый строитель получил награду. И еще
около месяца ушло на то, чтобы превратить булыжник в алтарь, покрыв всю
его поверхность кружевом резьбы и вытесав на верхней грани подобье
громадной чаши.
Человек сейчас лежал в той чаше, спиной к каменному ее изложью, к небу же
- грудью, выкрашенной в небесный цвет. Раз за разом ритмично напарягались
его мышцы; был он могуч и держали его толпой (обычно же на это выделяют
четверых и им не приходится особенно утруждать себя).
Отнюдь не совершал он приписанных ему жутких деяний, да и вовсе ничего не
совершал. Долго слишком пришлось бы ждать, пока объявится настоящий
преступник, схожий ростом и сложением.
Но Шокойоцин об этом не узнает. Если уж среди прочих его никчемных блажей
затесалась еще одна - о том, что для предназначенного дела нужен лишь тот
человек, которого и так надлежит лишить жизни - пусть тешится мыслью,
будто все его указанья выполняются в точности.
Младшие жрецы не скажут. Не скажет и старший жрец. Уж тем более ничего не
скажет тот, кто распростерт в алтарной чаше.
...И один из младших жрецов шагнул к нему...
I
...И последние шаги по окраине маисового поля: их еще можно сделать без
опаски Дальше - мощенная дорога, дальше начинается многолюдье. Будь
внимателен: дальше - многолюдье!
Отсюда уже не были видны белоснежные пики: закрывали их то постройки, то
скалы невысокие, ближние. Лишь вулкан Попокапетль, гигант из гигантов,
время от времени высовывал в междузданный проем светлую голову.
Сам город стоит на островах, с великим умением слитых воедино цепью дамб и
мостов. И такие же дамбы, по гребню каждой из которых идет дорога,
соединяет его с берегами озера.
Широки и удобны эти дороги, выложенные каменными плитами, с канавами по
обеим сторонам - чтобы сбрасывать воду нередких здесь ливней в соленые
воды озера, с местами для менял и торговцев, площадями - тупичками, на
которые следует отступать толпе, когда всю ширину дороги занимают отряды
воинов и слуг, сопровождающих носилки с благородным путником либо с
драгоценным грузом, следующим ко двору Правителя или в хранилище одного из
главных храмов. Столь удобны они для вражеского нашествия!
Но не помышляют здесь о таком нашествии. И через все пространство плотины
валом валит сейчас мирный люд. Если и зетесались в него воины, то - свои,
из городских отрядов.
Разноголосый гомон ударил в уши, пестрая толпа поглотила зрение. Шли,
обгоняя его, двигались навстречу сотни людей. Радостно переговаривались
они: в город пришел праздник.
Варварской красотой обрушился на него Теночтитлан, обреченный город, на
который уже нашелся покупатель.
...Воины в масках чудовищ и гирляндах цветов, ярким облаком окутавшими их
от плеч до голеней, так что не видно под ним ни доспехов, ни оружия.
...Пилли, арестократы в белоснежных набедренниках, из числа Владеющих
копьем, держащиеся гордо...
Блеск солнца на шлифованной поверхности каменных блоков: вглядись - и
увидишь отражение.
Велико уменье здешних мастеров, велико их богатство, велика их надменность.
И велика сила городского воинства. И власть жрецов велика - сравнима
только с накопленной ими мудростью и знанием.
И страшно, неизмеримо притягателен город для всей долины Анагуак, столицу
которой он составляет. Мудростью своей притягателен, красотой, магией
священнодейства, творимого в его храмах... Да и воинской силой, если уж на
то пошло.
Рухни Теночтитлан - не выстоять и долине, пусть даже большинство ее
обитателей шлют столице проклятья чаще, чем какие-либо иные пожеланья. Но
даже они, проклинающие, сейчас тоже спешат на праздниство - и восторг
переполняет их сердца.
Рухни Теночтитлан - будет утрачено не только единство Анагуак. Утратится
само ее имя, утратится мастерство, утратятся знания... Безнадежно будут
растрачены в малых и больших войнах жизни ее насельников... А больше, чем
войны, жизней возьмет голод - некому будет следить за полями; возьмут
болезни - не станет целителей... И совсем иной лик будет у страны, которая
встанет на месте Анагуак - сраженной, будто раб на жертвеннике. Иной лик,
иное имя и иные правители. Иная история - прежняя будет оборвана.
Теночтитлан же - падет. Скоро. Совсем скоро.
...И снова нынешняя, еще не прерванная жизнь великого города поглотила
зрение и слух того, кто недавно ступил на дамбу, миновав маисовое поле.
...Какой-то совершенно обнаженный человек с тянувшимся узким ото лба до
затылка гребнем выкрашенных в красное волос на бритой голове - а вот перед
ним три шага свободного пространства, люд раздается с шепотом
боязливо-почтительным. Скорее это один из таинственного клана Ходящих Без
Набедренной Повязки, который напрямую, миную жрецов, общается с богами и о
котором никто ничего не знает толком. Ступает он медленно, лицо его то ли
надменно, то ли отрешенно от всего суетного.
...Ряды веселых, хорошо умытых и вполне чисто, хоть и бедно одетых
попрошаек-нищих вдоль стен домов: им кидают початки маиса или плоды какао,
иногда же - мелкие зеленые перышки, которые тут же накрывает торопливая
ладонь. Изрядная это ценность - перо кетцаля, даже крохотное, поскольку
гордость кетцаля столь велика, что он умирает в руках поймавшего его
охотника, не живет в неволе. Оттого служат его перья чем-то вроде монеты -
в большей мере, чем бобы какао, и уж куда в большей мере, чем золото.
...Но и пленные со скрученными руками, шагающие меж живых цветочных стен
охраны - праздник не для них, они не увидят заката солнца.
...Но и убогие лачуги, вдруг прилепившиеся к храмовому боку.
...И бредущая вдоль улицы стайка детей в ярких одеждах, с одурманенными
наркотическим зельем лицами - они послушно семенят вслед за жрецом, как за
школьным учителем, но не в школу он их ведет... Путь их лежит туда же,
куда гонят пленных.
И, конечно же, ступенчатый склон пирамиды-теокалли прямо перед глазами. С
великим уменьем воздвигнута она так, чтобы быть видимой из любой точки
города.
Радостно, ликующе вскричал народ вокруг.
На вершине теокалли встал жрец - фигурка в черном одеянии. Он поднимает
руку, показывая то, что в ней зажато, затем подносит ее к губам.
И снова вскричал народ, когда одновременно с этим возле жреца возникли еще
несколько одетых в черное фигур - и, раскачав, швырнули вниз нечто,
заскользившее по крутой лестнице к подножью ступенчатой пирамиды.
Путник, который недавно вошел в город, миновав пересекающую соленое озеро
дорогу-плотину, знал, что это за ношу они сбросили. Но тем не менее его
плечи вдруг передернуло ознобом: видеть - совсем не то же, что знать...
Обернулся ли кто-нибудь на это его движение, яснее всяких слов
показывающее, что он чужой здесь? Нет, никто не смотрел в его сторону.
Взгляды всех устремлены на ступенчатый склон рукотворной горы - вернее, на
то, что катится сейчас по нему вниз.
Вниз по ступеням теокалли катится человеческое тело - лазоревым выкрашена
грудь, с левой стороны пересеченная красной полосой. Но подножья оно не
достигает, так как вдоль одной из первых ступеней вытянулась цепь стражи.
Там что-то происходит. Вот из-за стражников выныривают закрытые носилки,
влекомые четырьмя рабами. Трусцой рабы пробираются сквозь толпу. Судя по
прогибу носилочных жердей, они держат вес примерно соответствующий тяжести
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг