- Извини, доченька, - Тамара продолжала поражать Лахтина своей
необычайной кротостью. - Ты ничего не требуешь, но мы с отцом хотим, чтобы
ты не дулась и не считала себя обиженной.
- Ну что ты, мама, - Ольга, по-видимому, тоже удивилась
дипломатическому демаршу матери. - Мы с ребятами договорились посидеть у
Славки Яковлева...
Лахтин про себя отметил, как часто они стали опаздывать в отношениях с
дочерью: попросишь, а она, оказывается, уже сделала это; посоветуешь -
хмыкнет насмешливо, поздно, мол, или пожмет плечами: "Это и ежу
понятно..."
- Так мне звонить Виктору Федосеевичу? - спросил Лахтин одновременно у
жены и дочери, возвращаясь к первоначальному разговору. Виктором
Федосеевичем звали декана физтеха, с которым Лахтин подружился, еще когда
работал над кандидатской. О поступлении Ольги толковали уже не менее года,
и Лахтин свыкся с мыслью, что этот вопрос придется решать ему.
- Знаешь что, отец, - сказала вдруг Тамара, - оставь ты эти мысли. У
тебя и так, как я понимаю, забот хватает.
- К чему ты ведешь? - удивился Лахтин.
- Поступление Ольги я беру на себя, - заявила Тамара. И столько в ее
голосе было уверенности, даже убежденности.
"Я, пожалуй, недооцениваю Тамару, - подумал он, глядя на жену, которая
в это время разливала чай. - Бог мой, знал бы Гарик-идеалист, что из
продавщицы, из гадкого-утенка, вырос лебедь от торговли - директор
крупнейшего универмага. Можно сколько угодно изгаляться по поводу вещизма,
но когда моралисту понадобится "настоящая вещь", он все равно придет или к
моей жене - с просьбой, записочкой, по звонку, или вынужден будет искать
спекулянта..."
Лахтин в кои-то веки вспомнил, как года два назад он с женой выбрался в
театр. На сцене было нечто заграничное, то ли притча, то ли сказка,
кажется, "Продавец дождя". Они ожидали в фойе звонка, пили коктейль, и тут
он, раскланявшись с какой-то полузнакомой парой, услышал их перешептывание
за соседним столиком: "Какой еще Лахтин?" - "Да муж Тамары Михайловны! Той
самой... Из универмага!" Его покоробило тогда: он, ученый, чьи статьи уже
были переведены на четыре иностранных языка, вдруг оказался в качестве
бесплатного приложения к торговой гранд-даме.
"И все же, все же, - подумал Лахтин, допивая терпкий чай, - даже этот
чай относится к пресловутому дефициту, и не мне, прирожденному
потребителю, сокрушаться о падении нравов". Как бы вклиниваясь в его
раздумья, Тамара сказала:
- Кажется мне, что вы пообносились, ребятушки. Я вам кое-что принесла.
Она вышла в соседнюю комнату и через минуту вернулась с двумя
одинаковыми целлофановыми пакетами.
- Ой, мамочка, любимая! - завопила Ольга, бросаясь на свой пакет, будто
котенок на клубок ниток или мячик. - Вельветки! Итальянские!
- Покорен... - веско сказал Лахтин, целуя жену в щеку. - Ты начинаешь
нас баловать. Заметь: это приятно.
Если дома были тишь да гладь, то на заводе все обстояло гораздо
сложнее. Вторую неделю Лахтина поздравляли с защитой. В руководящих кругах
завода и в КБ, где он работал, на него смотрели странно. Некоторые, пожав
руку, отводили глаза и говорили о его матери, о горе, которое надо
пережить, вроде бы подбадривали, как водится в таких случаях. Однако были
и такие, которые о смерти матери не знали, но глаза все равно отводили.
Это настораживало. Доцент Никонов уже три года работал и жил в
Новосибирске, а то произошло еще раньше, так давно, что Лахтин теперь даже
затруднялся определить: было ли оно в самом деле или не было? Впрочем,
ничего серьезного тогда не произошло - это уж точно. Он, помнится, давал
группе Никонова нагоняй. Сам Петр Петрович отсутствовал - то ли болел, то
ли уехал в командировку. Сергей уже сказал все, что полагается в таких
случаях, выслушал соответствующие заверения и сел на стул за стол Никонова
- передохнуть. На столе валялся разрисованный чертиками обрывок кальки. Он
хотел смахнуть его в корзину с мусором, но споткнулся взглядом о
бессмысленную фразу, даже не фразу, а четыре слова, наспех нацарапанные
Никоновым, он узнал его почерк: "Может, кристалл надо бить?" Бить?
Кристалл? Что за ерунда? В их конструкциях уже лет десять кристаллы не
применялись. Это анахронизм. Да и как бить? Что имел в виду Петр:
механическое воздействие или магнитное поле?.. И вдруг Лахтин все понял и
похолодел. Перед ним лежала готовая докторская диссертация. Да что
докторская! Если идею сверхдальней связи удастся реализовать, будет все -
премия, избрание в академию, международные симпозиумы, интервью... Все!
Стараясь оставаться бесстрастным, он скомкал обрывок кальки и незаметно
сунул его в карман.
К концу недели он едва держался на ногах от усталости, так как ночи
напролет просиживал над расчетами и прикидками будущей схемы. Он бы
засмеялся теперь любому в лицо и с чистой совестью отверг бы любые
обвинения - идея его, и только его! Он ее выстрадал, он ее осознал, увидел
в пространстве и времени. Те четыре ничего не значащих слова? Нелепая
случайность. Без него, без его разума они ничего не значат. Набор слов. Их
мог сказать кто угодно, даже пьяный дворник.
Короче, к приезду Никонова, который так, наверное, ничего и не понял, в
КБ только и было разговоров об открытии Лахтина. По распоряжению главного
конструктора на него уже работали две лаборатории...
Так все получилось на практике. Лахтин только через полгода узнал, что
Никонов переехал в Новосибирский академгородок, а узнав - не удивился и не
обрадовался. Мало ли кто куда переезжает... Тревога, даже страх поселились
в душе только за несколько месяцев до защиты. Как сейчас помнит: у него
было какое-то большое совещание, в кабинет набилось человек пятьдесят, а
когда все ушли, Лахтин вдруг обнаружил на своем столе старый,
четырехгодичной давности номер "Физического журнала" со статьей...
Никонова о распространении волн в разных средах. В ней был намек! Вряд ли
даже специальная экспертиза обнаружила бы сходство идеи Никонова и его
работы, но Лахтин испугался. Откуда этот журнал на его столе? Кто-то
случайно забыл или... подложили? В таком случае кто-то знает правду. А раз
так, то ее могут узнать и остальные. Пойдут слухи или, того хуже, анонимка
в ВАК... Он несколько дней не находил себе места. Затем навалились дела,
заняли мысли, да и Йегрес помог: появился как-то на экране осциллографа,
зеленый и едкий, обругал, назвал трусом и паникером и буквально потребовал
выбросить дурь из головы. И вот все повторяется. Правда, защита прошла
блестяще, ни слухов, ни анонимок после того случая не последовало, но
почему, почему они отводят глаза? Сочувствуют его горю... или?
Дочь включила телевизор, позвала мать. Уже сообщали спортивные новости
- приближалось время приключенческого сериала, в котором играл Высоцкий и
который Ольга с Тамарой смотрели уже третий раз.
Лахтин вышел на лоджию, закурил. В полутемном дворе еще играли
мальчишки. После дневной жары выбрались на лавочки возле подъезда
престарелые соседки, которых Лахтин полупрезрительно называл "товарищеский
суд". Окна зажглись еще не все. По двору гулял голос спортивного
комментатора, и Лахтин с улыбкой подумал, что вовсе не обязательно делать
великие открытия или писать "Войну и мир", чтобы прославиться и стать
кумирам - достаточно несколько вечеров побыть Жегловым с его перехлестами
и экранным надрывом... Впрочем, чему завидовать - слава ученых всегда было
камерной.
За деревьями, на крыше подстанции он увидел огонек сигареты. "Вон куда
пацаны забрались", - подумал Лахтин, но в следующий миг то ли заметил, что
мрак на крыше в этом месте гуще, то ли почувствовал присутствие двойника.
- Это ты, Злодей? - тихонько позвал он. - Лети сюда, поболтаем.
Черный человек отделился от крыши - Лахтин понял это по движению
огонька сигареты - и стал наискосок подниматься вверх, к его девятому
этажу.
- Привет, Чудовище, - сказал человек-призрак, зависая в пустоте возле
лоджии, и Лахтину стало не по себе.
- Почему ты дал мне это прозвище? - спросил он. - В отместку?
- Ничего подобного, - возразил Йегрес и, чтобы не шокировать Лахтина,
присел на перила лоджии. - Я в своем мире злодей, ты - в своем. Это если
по большому счету, если обнажаться... А так мы вполне нормальные люди. Не
воры и не бандиты, не дураки и не прожигатели жизни... Напротив, мы одни
из движителей жизни, потому что прогресс держится на деловых людях. Мы
тратим себя - свой ум, талант, время, но и требуем у судьбы
вознаграждения. Мы иногда говорим ей: "Отдай то, что нам положено".
- Мне кажется, ты преувеличиваешь мою роль, - возразил Лахтин. - Я
больше слушаю. Это ты постоянно меня поучаешь, советуешь, даже требуешь,
чтобы я сделал так или иначе...
- Самообман, - засмеялся Йегрес. Он затянулся, и в его жутковатых,
белых зрачках на миг зажегся огонь. - Ты малость труслив, родственничек, и
поэтому лицемерен. Нельзя быть одновременно сытым, то есть всем довольным,
и честным. Тебе такая правда, конечно, претит, она чересчур голая, так
даже говорят "голая правда"... Поэтому ты безумно рад, что у тебя есть
анти-"я", двойник, которого легко объявить черным человеком, воплощением
зла и всего низменного, что живет в тебе. Ладно, Чудовище, я не обижаюсь.
Таковы правила игры...
"А может, это в самом деле игра? - подумал Лахтин. - Параллельный мир,
Злодей, наши разговоры с ним - все игра? Суперсовременная, в которой
соединились бешеный прогресс и пошленький, дряхленький мистицизм. Игра в
отпущение грехов. Очень удобная для жизни, выгодная. Может, я и впрямь
Чудовище и занимаюсь откровенной спихотехникой и самообманом? То есть
придумал себе козла отпущения, так называемого Черного человека, который
якобы живет во мне. И я избавлен от ответственности за свои решения. А
может, это я _черный_? - испугался он. - Нет, нет! Я не хуже других.
Никаких подлостей я сознательно никогда не совершал. А что требую от жизни
свое, должное мне, то в чем же тут грех? Все чего-то хотят, добиваются,
куда-то стремятся... Такова природа человека..."
- С какой стати ты меня постоянно изобличаешь? - криво улыбнулся
Лахтин.
- А с какой стати ты должен лгать самому себе? - парировал Йегрес. - Не
забывай: я - это ты, а ты соответственно я. Уж мы сор из избы не вынесем.
Выкладывай, зачем позвал.
- Я боюсь, что люди знают о... Никонове, о том клочке бумаги...
- Чепуха. Никто ни о чем не догадывается - я проверял. Даже сам Никонов
не догадывается. Считает, что опоздал со своей идеей.
- Но они все... так смотрят, - пробормотал обескураженный Лахтин.
- На удачливых люди всегда смотрят о подозрением, - сказал Йегрес. -
Если ты не излечишься от страха, переходи лучше инженером в ЖЭК.
Лахтин посмотрел в колодец двора, образованный четырьмя домами. Туда
уже натекло вечерней прохлады, и голоса стали глуше, умиротворенней.
Сонными нахохлившимися птицами стояли внизу деревья. Утром - он знал -
включат полив, и весь двор наполнится шепотом живой воды и свежестью.
Утром на черном вымытом асфальте будет стоять его белая "Волга", и шофер
Виктор, как всегда, включит негромкую музыку... Нет, переходить в ЖЭК
определенно не хотелось.
- В селе ты советовал заняться делом, - напомнил Лахтин. - То есть
развивать наступление, не успокаиваться... Дома я перетряхнул все
блокноты, записи. Все, что было, ушло в диссертацию. Я пустой, Злодей. У
меня нет никаких идей. Никаких! Даже завалящих...
Йегрес пожал плечами.
- Опять ты хочешь, чтобы я сказал то, о чем ты сам прекрасно знаешь.
Наука - дело коллективное. У тебя нет идей, но есть возможность их
реализовать. А у других идей больше, чем долгов перед получкой... Тебе
пора забыть о славе Эдисона и заняться административной работой, а также
сбором дивидендов. Идеи... Они растут у тебя под ногами, будто трава, надо
только наклониться. Для начала помоги Вишневскому.
- Этому хмырю?! - удивился Лахтин. - Ни за что! Какая с него польза?
Только и умеет, что ворчать и говорить людям гадости. Я вообще подумывал,
как от него избавиться.
- Ты еще не таким хмырем был бы на его месте, - заявил двойник. -
Парень талантлив, а защититься не может. Сам знаешь. Девять лет мурыжится
с кандидатской. Впрочем, какой там парень! Он на два года моложе тебя и до
сих пор на побегушках. А ведь у Вишневского есть интересные работы. Ты
знаешь это и боишься его: из него вырастет достойный соперник. И не только
тебе или Фельдману, но и Главному.
- Значит, ты советуешь самому подставить шею? Пусть садится?
Йегрес презрительно фыркнул, пустил через ноздри фиолетово-сизый дым,
почти невидимый в темноте.
- Опять ты боишься. Учти: люди это замечают. Они пока молчат, но вскоре
пойдут упорные слухи, что Лахтин затирает молодых. Кто-то обязательно
скажет: "Он боится", - а там уж настанет черед смельчака, который рискнет
заявить, что король-то голый.
- Странные у тебя методы, Злодей. Ты лечишь меня от страха страхом -
сам постоянно пугаешь.
- Клин клином вышибают, - Йегрес улыбнулся, обнажив крепкие черные
зубы. - А Вишневского ты приголубь. Причем поскорее. Его осчастливишь и
сам внакладе не останешься: у парня светлая голова.
Сумерки сгустились, и двойник Лахтина заторопился. Он вскочил с перил и
вновь повис в пугающей пустоте.
- Ты обмозгуй мое предложение, - сказал он, - а я полетаю возле окон,
посмотрю, как другие живут. Любопытные иногда картины можно увидать... -
Черный человек хихикнул и уплыл в сторону высотных зданий нового
микрорайона.
Утром, приехав в КБ, Лахтин вспомнил: вот уже месяца полтора он не
делал "обхода пациентов". Это выражение он взял у Исая, который не реже
чем раз в месяц наносил визиты нужным людям - "чтоб нас не забывали", -
смеялся Исай, отмечая в блокноте, с кем надо встретиться лично, а кому
достаточно позвонить по телефону.
Лахтин, взяв его систему, несколько усовершенствовал ее. Кроме "нужных
и влиятельных", он ввел в число "пациентов" тех, кто мог впоследствии
стать нужным или влиятельным. Он постарался изучить интересы и пристрастия
этих людей, не говоря уже о слабостях. Жизнь есть жизнь. Один запомнит
дружескую рюмку коньяка, другому приятно побыть с начальством на короткой
ноге - и тут уж хочешь не хочешь, а играй демократа, третий помешан,
скажем, на лошадях или автомобилях. И так без конца. В особых случаях
Лахтин оказывал "знаки внимания". Тому "выбьет" путевку через завком, тому
подарит блок "Винстона" или японскую шариковую ручку... Кажется, мелочь, а
человеку приятно...
Светлана, его двадцатидвухлетняя незамужняя секретарша, завидев
Лахтина, поспешно закрыла ящик стола, в котором держала разные зеркальца,
помады, пудры, и вскочила будто школьница при виде директора. На ее
красивом, но уже немного испорченном косметикой личике появилась улыбка, в
которой угадывалась тайная влюбленность в шефа и стремление выглядеть
независимой и взрослой.
"Какая прелесть, - подумал Лахтин, оглядывая девушку. - Только позови,
только разреши себя любить... Но нет! Сначала ей надо подыскать хорошую
работу. В КБ или даже лучше - на производстве. Главное, чтобы подальше от
меня. Затем выдать замуж... Впрочем, если она не глупа, это не
обязательно... А уж затем..."
Он взял руку Светланы, как бы здороваясь, задержал в своей.
- Чего у тебя руки холодные? - спросил Лахтин и улыбнулся.
- Не знаю, - прошептала девушка.
- А почему у меня горячие - знаешь?
Светлана зарделась, потупила глаза.
- Догадываюсь, - еще тише сказала она.
Лахтин засмеялся и прошел к себе в кабинет. Впервые после смерти матери
чувство вины не давило на душу, да и вчерашние страхи растаяли при свете
дня: никто и ни в чем его не уличит, нет на нем настоящей вины, а мелкие
грехи - у кого их нет?
"Обход пациентов" Лахтин начал со своих двух коллег, таких же, как и
он, заместителей главного конструктора, затем обошел всех главных
специалистов, поздоровался с начальниками лабораторий, а трем
руководителям групп, которые пользовались особым его доверием, рассказал
по свежему анекдоту. Без четверти двенадцать он вышел к финишу - приемной
самого Миронова, был обласкан секретаршей и через минуту-другую уже сидел
в кабинете перед столом Главного.
- Вы знаете, Георгий Викторович, - не без грусти заявил Лахтин. - Я -
преступник. Да, именно я, это моя вина. - И тут же, чтобы его раскаяние не
превратилось в фарс, перешел от "я" к "мы" и уже серьезно и обстоятельно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг