Андреевича. Не оборачиваясь, он едва слышно промолвил:
- Спрашивать? О чем? Отчего один разум решился предать погибели
другой? Пустое! Пустое! Земля тоже знала страшные войны, когда развитые
народы в погоне за богатством и территорией уничтожали целые племена...
Правда, тогда даже слабые имели способ и возможность хоть как-то
защищаться. У нас же, очевидно, такового не будет. Один лишь вопрос - и то
праздный - могу я задать вам, Илья Ильич. Для чего вы разыскали меня? Для
чего рассказали все это?
- Простите, Борис Андреевич, но слушали вы меня невнимательно, иначе
другой вопрос задали бы. Неужто не помните, о чем я многократно повторял
вам? Только вы можете помочь мне в моем предприятии!
Борис Андреевич обернулся стремительно; казалось, сила самой Земли
влилась в его мышцы, и сейчас он кинется на гостя и растерзает его.
- Помочь? Помочь в вашем предприятии? Да в уме ли вы?!
Илья Ильич натужно, болезненно как-то улыбнулся:
- Да, помочь! Но не погубить вашу прекрасную Землю, а спасти ее.
Спас-ти! Вы понимаете меня? Вы меня слышите?
Борис Андреевич с трудом приходил в себя. Силы, только что, одним
рывком, влившиеся в его тело, вдруг иссякли. Он опустился на траву,
растрепанные светлые влажные волосы упали на вспотевший лоб.
- Помочь? Я? Как? Что я могу один? Вы шутите... Мои знания... Это же
просто смешно...
- Нет, Борис Андреевич. Мне не до шуток. Еще не видя вашей Земли, я
был противником самой идеи уничтожения разумных существ, на какой бы
ступени развития они не находились. Но, как у вас принято говорить, слава
господу богу, тщательно скрывал свои воззрения. Потому и попал в
экспедицию. А ваши знания... Видите ли, даже вы, ученый, астроном, с
трудом мне поверили, а мне прежде всего нужно, чтоб поверили. Ибо то, что
вам предстоит сделать, сделал бы почти любой землянин, радеющий за свою
планету.
- Но что я должен делать?
- Прежде всего - успокоиться. У нас с вами в запасе еще несколько
дней. Мы все обсудим. Постарайтесь, чтобы ваши дамы никаких перемен в вас
не заметили. И еще одна просьба: позвольте мне провести эти дни в вашем
доме, я надеюсь, у вас найдется свободная комната. А за моим крайне
скромным багажом можно было бы послать в Гатчину.
- Да, да, конечно! О чем речь! И дом мой, и я - все в вашем
распоряжении... - отвечал Борис Андреевич. - Но, знаете ли, одна мысль
меня тревожит и смущает... Вы апеллируете ко мне, как к ученому... Но...
Илья Ильич! Вы назвали имя господина Циолковского... Он намного ученее
меня... его идеи... Почему не...
- Борис Андреевич! - Илья Ильич помрачнел слегка. - Вы вынуждаете
меня... Мне не хотелось бы вас обидеть... Поймите... Во-первых, господин
Циолковский намного старше вас. Да. Но это не главное. Это, наверно, даже
не во-первых, а во-вторых. Во-первых, все-таки его гениальность. Если нам
с вами удастся спасти Землю, он послужит ей - своим умом, своими
открытиями... Простите...
- Да, да... - смущенно, униженно пробормотал Борис Андреевич. -
Конечно, я понимаю... Гений... Да, разумеется, вы совершенно правы... И не
вздумайте больше извиняться! - последние слова он сказал почти гневно,
раскрасневшись весь, и пошел к дому.
Борис Андреевич едва дождался ночи. Притворства не было в его натуре,
а нынче приходилось изображать веселье и беспечность, хотя страшное
известие придавило душу, придавило, словно громадный валун, из-под
которого, казалось, никогда больше не выберешься.
Наконец, отпили вечерний чай, Машенька спела что-то под аккомпанемент
Анны Васильевны, и Борис Андреевич, сославшись на необходимость
поработать, удалился в свой кабинет. Запершись на ключ, он тяжело рухнул
на диван, схватился за виски - ему мнилось, голова вот-вот расколется, но
тут же вскочил, заметался по просторному кабинету... Увидь его в этот
момент даже кто-нибудь из близких, ни за что не признал бы: так боль, ужас
и сомнения исказили обычно спокойное, доброе, чуть отрешенное лицо Бориса
Андреевича.
В конце концов он заставил себя сесть и собраться с мыслями. Однако
же мысли никак не хотели собираться и, обретя привычную стройность,
сложиться в строгую логическую систему. Борис Андреевич чувствовал, что
надо сейчас же найти что-то: ну, хотя бы слово какое-либо или же фразу,
зацепиться за нее, и тогда легче будет, тогда и мыслить станет возможно. И
он нашел. Странно, что это было не самое пугающее из услышанного, а
напротив - самое простое: имя гостя. Илья Ильич Обломов. Это имя стесняло
Бориса Андреевича как слишком тесный пиджак. Стесняло не звучанием своим,
но несоответствием характеров. Оно вызывало ощущение ложности ситуации,
ощущение ловушки, в которую его пытаются заманить. Действительно, сколько
не ссылайся на историю человечества, сколько не вспоминай захватнические
войны, а поверить в то, что столь высоко, столь необычайно высоко развитый
разум может посягнуть на существование другого, пусть и менее развитого,
было невозможно. Слишком чудовищным это представлялось, а потому и
невероятным. Значит, не для спасения Земли нужен был Борис Андреевич. Но
для чего тогда? Чтобы ускорить ее погибель?
Да. Но если все-таки ловушки нет? Ведь мог же чужой человек
(человек?!) проникнуться сочувствием к другим мыслящим существам? Мог?
Конечно, мог. Даже должен был. Значит, все, что сказал Илья Ильич, -
правда? Правда, какой бы невероятной она не казалась?
Окончательно измученный мыслями Борис Андреевич проглотил опиум,
прилег на диван и, уже засыпая, твердо решил, что время поговорить и
выяснить истину еще представится, пообещал себе быть твердым и спокойным в
разговорах и ни в какие, даже самые хитроумные ловушки не попадаться. С
тем он и уснул, и снились ему вероломные зеленокожие Обломовы, похожие
друг на друга, как близнецы. В распахнутых шлафроках, размахивая ночными
колпаками, они носились за Борисом Андреевичем по обсерватории, старались
поймать его и запихнуть в телескоп.
Июнь стоял жаркий, но природа обходилась с людьми с деликатностью
необычайной: ночами разражались бурные, ослепительные грозы со щедрыми,
плодоносными ливнями, и потому утра радовали свежестью, и деревья, и
кусты, и каждая травинка к пробуждению дня стояли умытыми и чистыми; на
опушках и в березовых рощах красовались толстенькие, крепкие колосовики с
потрескавшимися, словно глинистая почва от зноя, шляпками, а на солнечных
склонах пригорков и на вырубках краснела земляника, насыщая воздух пьяным
своим, упоительным запахом.
В Кудряшове эти дни проходили как никогда весело. Илья Ильич стал,
казалось, вовсе своим, сменил корректный костюм на светлые брюки и апаш и
по утрам вместе с Борисом Андреевичем, Марьей Андреевной и детьми -
пятилетними близнецами Костенькой и Наташенькой бегал с сачком за
бабочками и играл в мяч. Анна Васильевна изыскивала возможности почаще
отрываться от хозяйских дел, чтобы тоже участвовать во всеобщем веселье, и
только гувернантка m-lle Nadine, хотя и бегала вместе со всеми по лугу,
чувствовала себя несколько шокированной, а, быть может, ее беспокоило, что
после такой возни дети вовсе выйдут из повиновения.
После второго завтрака Илья Ильич и Марья Андреевна отправлялись
кататься на лодке, и когда они возвращались, затененное широкими полями
шляпы нежное лицо Марьи Андреевны полыхало, словно обожженное солнцем, а в
черных глазах Ильи Ильича какое-то, правда, краткое время не
проглядывалось даже намека на скорбь. Затем Илья Ильич опять уезжал на
лодке, но уже не с Марьей Андреевной, а с Борисом Андреевичем; они брали с
собой рыболовную снасть, уплывали на островок и рыбачили там долгими
часами. Докричаться их к обеду или же к чаю не было никакой возможности:
рыбачили они по ту сторону островка, не смотря на уговоры садовника
Игнатьича, утверждавшего с полным знанием дела, что по тую сторону
водоросель не та, а по ету рыба в пол-воды клюеть. И хотя правда была за
Игнатьичем, что со всей очевидностью подтверждалось более чем скудными
уловами, которыми даже кошка Катька насытиться не могла, господа не
поддавались на уговоры и избранного однажды места так и не сменили.
Потому, наверно, рыбалка вскоре и приелась им - ну что за рыбалка без
улова? - и Илья Ильич стал дольше кататься на лодке с Марьей Андреевной
(которую, случалось, величал теперь и просто Машенькой) или же отправлялся
с нею и с детьми (а чаще без них) в лес за земляникою.
Пока же Илья Ильич с Машенькой отсутствовали, Борис Андреевич возился
с детьми или прогуливался по парку с Анной Васильевной, становясь к ней
день ото дня все нежнее и нежнее, но прогулки эти бывали недолги: Борис
Андреевич скоро утомлялся, сон смаривал его буквально на ходу. Благодарная
за столь неожиданно вспыхнувшую в нем влюбленность - пожалуй, более даже
пылкую, чем первая, - Анна Васильевна уговаривала мужа прилечь в гамак, и
он тут же засыпал.
Зато по ночам, особенно, когда бушевали грозы, Бориса Андреевича
мучили кошмары. Он даже боялся засыпать. Притворясь спящим, дожидался,
пока Анна Васильевна задышит неслышно и ровно, осторожно вылезал из
постели, накидывал шлафрок и, в зависимости от погоды, шел или в гостиную
или в парк, и там, погруженный в тяжкие думы, бесшумно бродил до зари.
Сверкание обнаженных деревенских молний в полнеба (таких в городе
никогда не увидишь!) и кровавые дальние сполохи нагоняли на него
смертельный ужас и тоску, хотя по рассказам Ильи Ильича он знал, что
смерть всего живого на земле не была бы ни такой огненно-кровавой, ни
обставленной с такой театральной пышностью - она была бы тихой и
незаметной, как дуновение легкого ветерка. Но тем не менее, поскольку речь
шла все-таки о смерти всего живого на земле, а значит - о безвозвратной
гибели и забвении всех взращенных и погубленных цивилизаций, он не мог
представить эту смерть легким дуновением - ведь агонию должны были ощутить
и живущие ныне, и те, чей прах истлел тысячи лет назад, но чей дух дал
толчок для дальнейшего развития человечества, его духовных ценностей, его
культуры. Борис Андреевич не гнал от себя эти страшные мысли - сама их
страшность поддерживала его, подготавливала к миссии, к Великой Миссии. А
подготовка была тем сложнее, что возникшее однажды недоверие к Илье Ильичу
не проходило. Случалось, правда, что оно таяло под лучами неумолимо
логических выкладок господина Обломова, или под светом неподдельной его
искренности, озабоченности судьбою чужого мира, но тут же вновь обретало
плоть. Однако, как бы то ни было, Борис Андреевич не мог и не смел
пренебречь предупреждением, отмахнуться от жутких перспектив, которые
открывал перед ним Илья Ильич, и потому старался готовиться на совесть.
Борис Андреевич уже знал все, что должно совершиться и что он сам
должен совершить. Однажды господин Обломов уловит неким чутким
приборчиком, схожим в какой-то мере, насколько Борис Андреевич понял, с
аппаратами господ Попова и Маркони, сигнал командира корабля, после чего
Илья Ильич сядет в невидимый катерок, спрятанный где-то возле Гатчины, и
вылетит к судну, чтобы вместе с остальными учеными-бетианцами сделать
выводы о состоянии и уровне земной цивилизации, наметить наивернейшие
способы ликвидации активных биологических агентов, а затем - отправиться
домой, на Бету. Но дожидаться сигнала, убеждал Илья Ильич, ни в коем
случае нельзя. Необходимо опередить всех, и командира корабля - в том
числе. Сигнал должен быть передан с третьего по пятое июля по местному
времени, следовательно им, то есть Илье Ильичу и Борису Андреевичу,
необходимо прибыть на корабль, скажем, тридцатого июня, когда там никого
еще не будет. Дальше все просто: на судне имеется несколько капсул, в
которых можно отправить экстренное сообщение на Бету в случае аварии,
угрозы или чего-либо подобного. Илья Ильич заложит в капсулу сообщение,
составленное как бы наспех, едва живым существом, нечто вроде: "Опасайтесь
системы С-1. Неопознанное излучение. Смерть. Прощайте". Затем задаст
капсуле программу - курс на Бету, поместит ее в соответствующее устройство
и нажмет на кнопку "Пуск", означенную определенным символом. После чего
Илья Ильич и Борис Андреевич сядут в свой катерок и, отойдя на безопасное
расстояние, с помощью особой аппаратуры нацелят на корабль некое оружие
невиданной мощности (вольно господин Обломов перевел его название на
русский как средний лучемет) и уничтожат его. Вот и все. Спрашивается:
разве Илья Ильич не смог бы прекрасно справиться со всем этим в одиночку?
Разумеется, да, но только при благоприятной ситуации.
Может ведь случиться и по-другому. Предположим, раньше назначенного
срока какие-то важные дела или непредвиденные обстоятельства приведут на
корабль командира или кого-то из членов экипажа, а возможно - и сразу
нескольких. Тогда действовать придется по второму, куда более сложному,
опасному и неприятному, а если быть честным - то и далеко не гуманному
варианту.
А план второго варианта таков. Борис Андреевич будет представлен
по-французски (международный все-таки язык) командиру или тем членам
экипажа, которые окажутся на корабле, как ученый-астроном, пожелавший
познакомиться с дальним разумным миром и, возможно, установить с ним
контакт. По-бетиански же Илья Ильич сообщит командиру или членам экипажа,
что захватил этого самца для столичного зоопарка. Борис Андреевич, хотя и
виду не покажет, но поймет и это, так как в ухо его будет вставлен
крохотный, похожий на жемчужинку, аппаратик - транскоммуникатор, который
станет переводить чужую речь. С Борисом Андреевичем все, конечно же, будут
обходиться крайне вежливо и говорить с ним будут на изысканнейшем
французском языке, - еще бы, ведь это же так развлечет всех! Обращаться,
как с вельможей, с будущим экспонатом обезьянника! Единственное, что ему
определенно запретят, так это входить в рулевую рубку и рубку связи и
трогать какие бы то ни было кнопки в каютах и коридорах. И вот тут-то они
с Ильей Ильичом начнут работу. Илья Ильич, по праву хозяина (ведь это же
он привез на корабль экспонат!), проведет его по всем помещениям, но
проведет особым образом: покажет все возможные пути, которые ведут к
одному-единственному отсеку, под "полом" которого проходят трубы с
топливом. Илья Ильич не объяснял подробно, что это за топливо, сказал
только, что состоит оно из двух компонентов, идущих по разным трубам, и,
когда они смешиваются, возникает взрыв громадной силы - эти-то взрывы и
используются для ускорения и торможения корабля. Дело Бориса Андреевича
несложно: как только прозвучит сигнал тревоги, вызванный кем-то из
экипажа, заподозрившим неладное, проникнуть в тот самый отсек корабля и
малым лучеметом, который спрячет там Илья Ильич, вскрыть "пол" и
проходящие под ним трубы. На этом кончится все: исчезнет опасность для
Земли, исчезнут Илья Ильич и Борис Андреевич, исчезнут корабль и все те,
кто окажется на нем в этот миг. Да, Борис Андреевич мучился и сомневался
не зря: его задание было просто лишь в, так сказать, техническом смысле. В
смысле же психологическом и нравственном... Но ведь Илья Ильич оказывался
в еще более трудном положении, тем паче, что его часть работы выполнить
было гораздо сложнее.
На всякий случай, если прогулки по кораблю будут по какой-либо
причине запрещены, Илья Ильич нарисовал подробную схему звездолета и
обозначил на ней кратчайший путь к нужному отсеку.
Каким образом корабль может достигнуть системы Альфа за два с
четвертью года, а капсула - всего лишь за шесть земных месяцев, - это
Борис Андреевич понял, хотя и чисто приблизительно, - кое в чем ему
помогло знакомство с геометриями Лобачевского и Римана, но вот каким
образом Илье Ильичу, числившемуся по корабельной роли штурманом, удастся
столь основательно похозяйничать в рубке связи, где находились капсулы,
этого пока не знали ни тот, ни другой. Была, конечно, надежда, что все
как-то устроится на месте, но а что - если нет?! Решили на всякий случай
взять с собой опиума и морфина. Был, конечно, и более простой выход:
использовать какой-либо быстродействующий яд, ведь все равно, спустя
несколько секунд после отделения капсулы от корабля, все погибнут, в том
числе и они - виновники и зачинщики. Но на такое ни Илья Ильич, ни Борис
Андреевич пойти не решались.
Вот такова была его Миссия, вернее - Их Миссия. И Борис Андреевич,
бродя ночами в гостиной или по аллеям парка, прислушивался к грому, глядел
на блистанье необычно приближенных и низких молний или призрачно-грозное
сияние сполохов над горизонтом и прощался с женой своей, с детьми и
сестрой, с учениками своими и - со всей Землей. И начинала тогда его
мучить совесть: ведь никогда, за всю свою жизнь, не отдавал он столько
внимания ни людям (близким ли, далеким), ни Земле, по которой ходил,
которая питала его и хлебом, и красотой своей, и простиралась перед ним
абсолютно не изведанная, знакомая лишь по учебникам географии - отдаленно
и смутно. Теперь, за оставшееся ему и все уменьшавшееся время, он еще мог
попытаться постичь родных своих и особенно - жену: ощутив в нем
трогательную перемену, она похорошела и лицом и сердцем (или так только
казалось ему? или прежде он не замечал всей ее трогательной прелести?) и
тянулась к нему навстречу, и раскрывалась вся, до самых потаенных уголков
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг