настроении и не успел войти, как уже прогудел его бас.
- Ну, Петушок, собирайся, едем!
Он тут же подарил племяннику прекрасное ружье - "ижевку" шестнадцатого
калибра. Если бы не было здесь насмешницы Веры, Петя, конечно, показал бы,
как он умеет ходить колесом. Но он сдержался, с достоинством принял
подарок и вышел во двор. И только здесь, прижимая ружье к груди, дал волю
своим чувствам.
Кроме известных читателю геолога Василия Михайловича Ускова, агронома
Александра Алексеевича Орочко, Бориса и Пети, был в экспедиции некий Лука
Лукич, по фамилии Хватай-Муха, приглашенный на должность завхоза и сам о
себе говоривший, что он и швец, и жнец, и на дуде игрец. Петя впервые
увидел его, когда грузили экспедиционную полуторку. Коренастый, весь как
будто литой, рыжеусый человек лет тридцати ловко забрасывал в кузов
трехпудовые ящики и мешки. Шея этого неутомимого товарища покраснела от
напряжения, со лба стекали струйки пота. Он работал жарко, ловко, весело
покрякивая. Окончив погрузку, он вздохнул, встал на ветерке, широко
расставив ноги, вытер подолом рубахи лицо и закурил. Глубоко затянувшись,
он деловито полез в кузов. Не успела машина проехать и пяти километров,
как Лука Лукич уже крепко спал, положив кудрявую русую голову на локоть.
Шестым участником экспедиции был проводник. Но он подсел в машину уже в
пути, далеко от города.
А уж Кава, конечно, прыгнула в кузов первой. Она прекрасно понимала, что
это за приготовления идут в доме и почему грузят полуторку. Не считая
нужным скрывать нетерпение, она только ждала минуты, когда погрузка будет
кончена, и сразу заняла свое место. Собака привыкла к поездкам на машине.
Не впервой...
И вот все уселись, задернули полог брезентового кузова и постучали по
кабине: трогай! Загудел стартер, чихнул мотор, и машина понеслась. Фигуры
провожающих становились все меньше, вот уже не видно голубой кофточки Веры
и белого платка в руке Варвары Петровны, мелькают дома, и город остается
позади. Из-под колес машины вынырнул мостик, сбоку проплыло серое здание
телеграфа, и через несколько минут перед водителем стала разматываться
бесконечная, вся в поворотах и подъемах каменистая лента таежного шоссе.
В машине молчали. Усков с минуту поворочался в полутьме кузова на мешках и
ящиках, подозвал к себе Каву и задумался. Орочко, уставший от сборов,
привалился к тюку и дремал. Борис шумно и часто вздыхал. Он тяжело
переживал разлуку. С кем? Догадаться было нетрудно. Все, о чем бы он
сейчас ни подумал - о парке с тенистыми деревьями, о светлой и широкой
бухте, об уютном домике Усковых, о далеком Томске, где остались друзья и
товарищи, - все почему-то обязательно связывалось с образом Верочки
Усковой. То он видит ее на волейбольной площадке парка, веселую и
подвижную... То она бежит по шуршащей гальке на берегу бухты, и волны
ласково тянутся к ее ногам... То, наконец, всплывают минуты прощания:
нежный взгляд, напускное веселье и долгое рукопожатие... Борис огорченно
вздыхает, благо, за шумом машины это остается незамеченным.
Петя, кажется, только в машине успокоился. Теперь все страхи позади.
Теперь он полноправный член экспедиции! Он сидел, обняв свое ружье, о
котором даже Борис сказал, что это "прекрасный экземпляр".
Петя выглянул из кузова. Автомобиль мчался уже по тайге, раскинувшейся
среди невысоких округлых сопок.
Много труда затратили люди, прокладывая сквозь леса и хребты эту важную
для жизни края дорогу. Перед строителями то и дело вставали горы, и люди
пробивали путь по их крутым склонам. Все вперед и выше в -горы змейкой шел
серый, отполированный шинами серпантин, пока не достигал очередного
перевала, чтобы так же извилисто и осторожно разматываться вниз, мимо
провалов, под утесами и нависшими скалами, куда-то в новую долину. А там
снова начинались густые леса. Замшелые столетние лиственницы чернели
внизу, подымались на террасы, заселяли склоны. На опушках, на солнышке
нежились гибкие вечнозеленые стланики - стелющиеся кедры, которые ложатся
на зиму под надежное укрытие снега на самую землю, чтобы весной, с первым
теплом, шумно встать, распрямиться свечой, отряхивая со своей чуть помятой
хвои намороженный льдистый снег.
Строители этой дороги вели жестокую борьбу с неподатливой природой. Они
рубили леса, корчевали, стаскивали деревья. Сыпали на обнаженный грунт
гравий и песок. И так, шаг за шагом, прорубались вперед, распугивая зверей
и птиц. Кончался лес, и перед строителями внезапно открывалась огромная
ровная поляна. Высокие травы по краям, пышные мхи и целые заросли
брусники, клюквы, морошки. Но пойди сунься в этот приветливый лужок!
Гиблая трясина так и ждет неосторожного. Она зачавкает, проглотит и сразу
сомкнется наверху грязным озерком маслянистой воды. Страшные места! На
Севере их называют марями. Даже медведь их обходит, позволяя себе лишь
издали полюбоваться на лакомые ягоды.
Но и болота не останавливали строителей дороги. Они смело вскрывали топи,
сыпали в воду, в дурно пах-нувшую грязь тысячи кубометров камня, гравия,
стелили гати, вбивали сваи. И вот через предательские трясины пролегло в
конце концов прямое, как стрела, шоссе с бело-черными рядами столбиков по
обеим сторонам.
Шоссе уходит все дальше от города, от берегов Охотского моря на север, на
восток и опять на север. Сотни и сотни километров в глубь материка.
По шоссе бегут машины, они везут горнякам и лесорубам, строителям и
охотникам, механикам и звероловам, разведчикам и рыболовам - членам
огромного коллектива севстроевцев - все, что нужно им для работы и жизни в
этом трудном, но богатом крае. Медленно движутся прицепы с разобранными
экскаваторами, идут самоходом бульдозеры, грузовики везут лебедки, ковши,
котлы. То там, то здесь машины сворачивают на боковые дороги и скрываются
в лесных распадках. И только по указателю, прибитому где-нибудь к столбу,
можно узнать, что тут недалеко лесоразработка, завод или прииск.
Резвая полуторка полевой партии Ускова шла почти без остановок два дня и
две ночи. Шофер Семеныч спал в кабине час или полтора в сутки,
останавливая машину где-нибудь у ручья. Просыпаясь, он выскакивал из
кабины, обливался до пояса холодной водой и опять на целый день садился за
руль.
К концу второго дня дорога заметно ухудшилась. Автомобиль пошел совсем
тихо. Когда машина останавливалась и Семеныч выключал мотор, удивляла
странная тишина, царившая кругом. Не шумели ветвями деревья, не слышно
было птиц и всего того веселого гомона жизни, который так обычен в лесах.
Что-то загадочное было в глубоком молчании природы. Становилось немного
жутко и хотелось говорить шепотом.
Однажды, проснувшись на рассвете, Петя почувствовал, что машина стоит.
Снаружи доносились приглушенные голоса. Один - четкий и выразительный -
принадлежал дяде, Ускову. Другой - густой, неторопливый и окающий, какой
встречается у волжан, - был незнаком
- Лошадей хороших получил? - спрашивал Усков
- Будто хороших... Все больше наши, полуякутки Маленькие, но выносливые. И
до корму неприхотливые. Не знаю, будешь ругать меня, Василий Михайлович,
или нет, но взял я вместе с табунком и жеребчика. Говорят, он хорошо табун
держит. Норовистый, но строгий. Уж никакая лошадь не отобьется: закусает,
а не пустит. Чисто фельдфебель старорежимный, дисциплину в строю держит.
Хоть и неспокойно с ним, но взял.
- Что ж, взял так взял... Тебе забота, да, пожалуй, Луке Лукичу.
- Так и он с вами?
- Лука Лукич? А как же! Ты ведь с ним все-таки знаком?
- Три сезона вместе ходили. Еще когда по Балахап-чану прииска ставили. Где
же он?
- Спит в кузове. Отсыпается...
- А еще кто в партии?
- Агроном, двое парней - мой племянник и студент-практикант. Ну и спутница
моя, Кава...
- Агроном-то зачем? Не пшеницу сеять идем.
- Будем смотреть земли. Трест совхозы намерен строить на новых местах.
- А-а... Дело нужное... Когда тронемся, Василий Михайлович?
- Сам решай. Одного дня, я думаю, на сборы хватит? Я познакомлю тебя с
маршрутом, и, пожалуй, на заре послезавтра отправимся.
- Никогда не ходил я в ту сторону, Василий Михайлович, - все как-то
стороной обходил. Слава дурная у старожилов идет об этих горах, -
раздумчиво сказал незнакомый голос.
- А именно?
- Знаешь, как у них называется то плоскогорье, что правее долины Кура-лех?
Салахан-Чинтай. Это значит - "Жилище злых духов".
- Интересно... Нам как раз по пути. Зайдем и в жилище злых духов,
проведаем, чем они недовольны, почему злы... А вообще-то я уже знаю об
этих слухах.
Говорившие отошли в сторону, и Петя уже не слышал, о чем шла дальнейшая
беседа. Он выглянул наружу. Было светло. Машина стояла на большой песчаной
отмели у реки. Дороги не было видно ни позади, ни впереди. Значит, ехали
прямо по берегу речки, по гравию и песку.
К берегу подступал лес. Из леса будто выбежала к реке избушка с одним
оконцем, по виду нежилая, без ставен и без стекол - зимовье. Возле нее
ходили, пофыркивая, лошади, тут же лежала кудлатая черная собака с
маленькими стоячими ушками и смешным коротеньким носом - типичная лайка,
северянка.
Петя отдернул полог и спрыгнул на землю. За ним выскочила Кава и тут же
принялась отряхиваться и вылизывать взлохмаченную шерсть. А через секунду
около нее уже стояла и осторожно, подозрительно принюхивалась черная
собака. Потом обе повиляли хвостами и вдруг сразу сорвались и, резвясь,
побежали вдоль берега. Знакомство состоялось.
Усков подходил к машине. Рядом с ним шагал крупного телосложения старик с
небольшой, порядком поседевшей бородой. Его розовое, свежее лицо и молодые
глаза как-то не вязались с седой бородой и внушительной осанкой. Одет он
был в видавшую виды кожаную куртку, подпоясан охотничьим ремнем, на
котором висели патронташ и сумка то ли с порохом, то ли с табаком и
спичками. Простые брюки заправлены в ладные ичиги, туго перетянутые
ремешками у щиколотки и под коленками.
"Настоящий таежный охотник", - определил Петя, прочитавший немало
иллюстрированных книжек о тайге и ее жителях.
- Вот и наш проводник Николай Никанорович. Знакомься, Петя... Это мой
племянник, самый юный наш разведчик.
Петя протянул руку и улыбнулся. Старик подтянул подростка за плечи к себе
и поцеловал по-отечески ласково, в лоб.
Николай Никанорович Любимов родился здесь же, на Севере, в семье ссыльного
из Нижнего Новгорода, и с детских лет привык к сумраку тайги, к холоду
горных , рек, к комарам и ружью, к волчьему вою и шуму обвалов. Восьми лет
он уже был на весенней тяге гусей, в двенадцать ходил с охотниками на рысь
и медведя, а в семнадцать начал водить по тайге людей, уходивших от
бдительного ока царской полиции. Когда после революции по таежным куткам
рассыпались остатки разбитых колчаковских и семеновских банд, Любимов, с
куском красной ленты на ушанке, гонялся за ними вместе с сотнями таких же,
как он, партизан. А уже в последние годы, когда в Хамадане создали трест,
Любимов был назначен штатным проводником и стал первым другом
разведчиков-геологов.
Вскоре все поднялись, и Усков объявил:
- Через сутки двинемся дальше!
В лесном уголке у безымянной речки, вероятно, впервые раздавалось столько
шумов человеческой жизни. Разгружали машину, готовили вьючные узлы,
подбирали и сортировали грузы, стараясь переложить их поудобнее и поладней
в брезентовые мешки для конных укладок.
Солнце поднялось, стало припекать.
- Пора и поесть. Как, друзья? Петя, ну-ка, организуй костер да походный
котелок, - сказал Усков.
Петя бросился в лес. Он живо срубил две первые попавшиеся жерди, очистил
их от коры, вбил в песок, положил на них поперечину и побежал за дровами.
Выбирать было некогда, хотелось выполнить поручение как можно быстрее. Он
свалил тонкую лиственницу, подтащил к своему сооружению, живо изрубил в
щепки и сложил в кучу. Свежие дрова приятно пахли смолой. На руках у
дровосека налипла живица, и они сразу стали такими грязными, что нечего
было и думать отмыть их в воде. Но, кажется, дело сделано! Петя чиркнул
спичкой. Кора задымила, затлела и... погасла. Петя поджег еще раз, потом
еще. Коробок уже почти пустой, а успех все тот же. Мальчик покраснел и
украдкой поглядывал на старших. Все были заняты каждый своим делом, никто
не обращал на него внимания. Тогда он подошел к грузовику и тихонько
попросил шофера:
- Семеныч, дайте немного бензинчику.
- Пожалуй... Смотри, только осторожно. Бензин вспыхнул, и весь костер
охватило веселым пламенем. Дрова затрещали, закоптили, зашипели и...
погасли. Какая досада! У Пети даже уши покраснели.
Николай Никанорович неторопливо подошел к нему, взял топор и тихо сказал:
- А ну, пошли со мной...
Они углубились в лес. Проводник огляделся. Недалеко белела сухая лесина.
Он внимательно осмотрел ее. выбрал ровный, без сучков, бок и, не срубая
дерева, настругал со ствола длинных, вьющихся стружек. А уж потом срубил
все дерево и, разделав его на поленья, сам взялся за тяжелый комель. Петя
ухватил вершину. У черного от копоти Петиного "костра" проводник еще
наколол длинных щепок, поставил их шалашиком над пучком стружек, обложил
шалашик толстыми чурками стоймя, так, что теперь все дрова стояли наклонно
к центру, и поджег в середине шалашика стружку и кору. Пламя побежало по
растопке, по щепкам, вынырнуло вверх, как в трубе, охватило поленья - и ну
гудеть между чурочками, будто в хорошей печке! И все это без слов, без
объяснений. Петя глядел во все глаза.
- Ясно?
- Ясно!.. Спасибо, Николай Никанорович.
- Приглядывайся. Май кругом, деревья хоть и смолистые, однако еще
сыроваты, не хотят гореть. Вот и палки твои, что на рогачок поставлены, не
годятся. Сырые. Сейчас нагреются, погнутся, и чайник бухнется в костер...
Принеси-ка сухих...
Скоро над костром бурлил чайник, а сбоку, на углях, стоял котелок, в
котором побулькивали аппетитно пахнувшие мясные консервы. Кава и ее новый
приятель Туй лежали рядом, жмурясь от удовольствия.
Чаевали тут же, у костра, присев на ящиках. Вокруг, куда только хватал
глаз, нежилась под ярким солнцем последних дней мая темно-зеленая тайга.
Рядом негромко говорила о чем-то с камушками река, и ее неторопливый,
приглушенный говорок чутко слушал молчаливый лес, склонивший к воде свои
мохнатые уши. Солнце грело все сильнее. В такую погоду от лиственниц и
розовых цветов багульника к полудню начинает исходить густой аромат смолы
и скипидара. Вдоль реки тянет легким ветерком, который разгоняет
надоедливых комаров. Как хрусталь чиста и прозрачна, как лед холодна вода
в горном ручье. Такую воду любит хариус, игривая красавица рыбка...
Посмотришь от реки вдаль, и увидишь картины одну красивее другой. Вот
темно-зеленый лес взбежал на высокую сопку и вдруг оборвался; седой
гранитный утес выставился из горы и встал поперек склона обнаженной
грудью, преградив дорогу зеленому нашествию. А за провалом высится еще
более крутая стена с причудливыми глыбами, еще выше гора. Но лес
забирается и туда. Каким-то чудом перешагнув через ущелье, он лепится по
склонам все выше и выше, сам страдает, хиреет от жизненных неудобств на
голых, чуть замшелых камнях, но все же цепляется за дикую землю,
старательно покрывает ее, словно вид голых камней оскорбляет взор зеленого
божества, завоевавшего весь огромный край.
Дальше река затейливо начинает петлять по долине и в своем непостоянстве
создает пышные, неповторимо красивые острова. Огромные тополя плотной
темно-зеленой стеной стоят по берегам островов, а ниже, у самой воды,
темнеют заросли малины и красной смородины; тяжелые ветви рябины качаются
над самой водой. Пройдет три коротких месяца, и в августе нальются на них
весомые яркие ягоды. Послышится тогда из зарослей глухое ворчанье
тетерева, большого любителя этого горьковатого лакомства... Но сейчас она
цветет, прихорашивается в своем подвенечном белом платье.
Вон там, чуть в стороне, образовался давний речной затор. Легли через реку
отстоявшие свой век могучие тополя, вода намыла на них разный сплав -
корни, пеньки, ветки, скрепила все это песком и галькой и стала на месте.
Кружится теперь медленным водоворотом у плотины, ищет выхода. Широко
разлился тут плес, затопил даже бело-красный тальник, подступился к самой
тайге и затих у берегов, чистый как зеркало. Смотрятся в спокойное озеро
голубое небо, зеленые хвойники на бережку и нежные кисти фиолетового
иван-чая, жителя всех северных стран. Глядишь не наглядишься на эти
суровые в своей красоте картины, а прислушаешься, сомнение возьмет: живое
ли все это перед тобой?.. Уж больно тиха и безмолвна жизнь тайги в высоких
широтах. Ни звука... Ни шороха... Лишь воркует тихонько река, струится по
гладким камушкам вода, убегая из края вечного безмолвия куда-то в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг