Среди людей, приглашенных для монтажа труб, было большинство
прошлогодних рабочих. Найти их оказалось нетрудно - на острове была
безработица.
Навес над поездом платформ сняли. Сидя на них, рабочие приваривали
секцию за секцией к уже готовой части трубы. С каждым днем уменьшалось
число пустых платформ, с каждым днем труба росла от хвоста поезда.
Когда она была готова вся (это были опять-таки два отрезка неравной
длины, наглухо закрытые с концов привинченными крышками), к заднему концу
необычайно длинного поезда, со стороны суши, подошел паровоз, подавая
сигнальные гудки. Лязгнули буфера, зазвенела сцепка. Оба отрезка трубы
были прикреплены друг к другу коротким тросом. Коленчатый отрезок уже
лежал на борту одного из буксиров. Рошфор поднял руку, машинист дал
свисток, паровоз запыхтел и двинулся, подталкивая платформы. Они дрогнули,
опять звучно залязгали буфера, поезд медленно пошел. Когда он остановился
у воды, к берегу подошли счаленные между собой гуськом три буксира,
зацепили обе трубы и стали тихо отползать от берега. Труба по наклонной,
очень пологой плоскости, опущенной с передней платформы, стала съезжать в
море, и через минуту под ее передним концом забурлила вода. Очень
медленно, друг за дружкой, шли буксиры. Долго сползала труба. Вот уже
вытянулся на воде более короткий отрезок, предназначавшийся для погружения
в глубину. Затем прошел пустой промежуток: трос повис, его не видно в
воде. Промежуток уменьшается, на воду сползает длинная часть трубы. Не
стукнутся ли обе трубы друг о друга?
Нет! Люди на буксирах работают внимательно и умело. И уже оба отрезка
плывут один за другим.
Рошфор глядел, нервно потирая руки, но теперь все шло совсем
по-другому. Море было спокойно. Буксиры плыли друг за другом как по
линейке, и за ними двигалось нескончаемое, в одном месте разделенное
промежутком туловище трубы.
Еще несколько минут, и буксиры без всяких приключений дошли до
семисотметровой глубины. Здесь отвинтили крышку с переднего конца более
короткой трубы, и лебедка стала медленно, осторожно спускать ее
вертикально вглубь.
Рошфор бросил бинокль, сел в моторный катер и подплыл к месту спуска.
Там, где вошла труба, море забурлило и сейчас же успокоилось. Оно
принимало ее молча, доброжелательно, и труба входила в него медленно, но
безостановочно, метр за метром, секция за секцией.
Все.
Семьсот метров.
Спуск кончился, лебедка остановилась.
Вертикальная часть трубы на месте.
Местный инженер, находившийся на заднем, ближайшем к трубе буксире,
распорядился продолжать работу - приступить к погружению горизонтальной
части, пока еще плававшей на поверхности. К ней подошли несколько моторных
катеров, в разных местах с обеих сторон ее зачалили стальными тросами,
открыли крышку, и в трубу, бурля и завиваясь водоворотами, хлынула
зеленоватая вода.
У Рошфора отчаянно билось сердце, он стоял, вытягивая плечи, обняв
кистью правой руки сжатый кулак левой и делая такое движение, словно
силился и не мог открыть кулак.
Все шло отлично.
Катера суетились по бухте, подтягивали горизонтальную часть трубы на
тросах к тому месту, где она должна была прочно улечься.
Внезапно странный звук металлический, звенящий, оглушительный
раздался в тишине.
Никто не понял сразу, откуда он.
И вдруг все катера врассыпную бросились в стороны.
С горизонтальной частью трубы что-то творилось. Она сильно
вздрагивала, волнуя и пеня воду, а затем сразу рухнула в воду, вытолкнув
высокие разбегающиеся волны.
Все это произошло быстрее, чем люди могли сообразить, в чем дело.
Потом поняли: потеряв равновесие, вертикальная часть трубы
наклонилась и обрушилась в семисотметровую бездну, увлекая за собой
связанную с ней горизонтальную часть. Прошли немногие минуты, и вся
двухкилометровая труба лежала - на этот раз очевидно, целая и невредимая
на такой глубине, откуда ее нечего было и думать достать.
Море долго волновалось в том месте, где оно так неожиданно поглотило
гигантское сооружение.
На катерах, на буксирах люди стояли в оцепенении. Все взгляды были
обращены на Рошфора: что он сделает теперь, после второй катастрофы?
Долгие месяцы вынашивания зародившейся идеи - размышления, расчеты,
лабораторные опыты. Месяцы подготовки к экспедиции. Детальное изучение
местности. Упорная борьба за заказ трубы. Монтаж ее. Первая катастрофа,
миллионы франков, ушедшие на дно моря. Вторая попытка. В общей сложности -
годы напряженного труда, затрата большей части крупного состояния. И в
одно мгновение бездна опять поглотила все.
Если есть предел человеческим силам...
Нет, этот предел для Рошфора еще не наступил.
Он почувствовал на себе пристальные, пытливые взгляды, подтянулся,
улыбнулся и ровным, лишенным интонаций голосом бросил два слова мотористу.
Тот направил катер к берегу. Сев в такси, Рошфор уехал в гостиницу. Там он
принял ванну, надел выходной костюм, пообедал за общим столом: он крепко
завинчивал себя. Он повторял про себя лозунг, который усвоил в самом
начале своей жизненной карьеры и которому всегда неуклонно следовал: если
хочешь победы, то не сдавайся и не отступай!
Он мерил свой номер по диагонали большими шагами и, забывшись,
повторял вслух:
- Не сдавайся и не отступай!
В это время в дверь постучали.
- Да!
Дверь тихо открылась. Вошел мулат лет тридцати, с утомленным
желтоватым лицом. Рошфор всматривался в него. Он не сразу узнал в нем
одного из своих рабочих-сварщиков. Узнав, попросил сесть. Но рабочий не
садился: он подошел к столу и положил на него кусочек блестящей стали.
Рошфор посмотрел: что это? Рабочий, объясняясь на плохом французском
языке, просил посмотреть внимательнее. Рошфор увидел: это был кусок одного
из тросов, поддерживавших трубу во время спуска. С одной стороны кусок был
отрезан - явно ацетиленовой горелкой. С другой - в половину своей толщины
ровно разрезан каким-то орудием, может быть напильником, а наполовину
разорван.
Рошфор долго смотрел на этот кусочек стали.
- В чем же дело?
Рабочий объяснил: ацетиленом отрезал он, чтобы принести этот кусок
сюда - не тащить же в гостиницу всю уцелевшую часть троса. С другой
стороны - место его обрыва.
- Значит, трос лопнул, - сказал Рошфор.
- Они все, наверно, лопнули, - подтвердил рабочий. - Все они, как
этот, были до половины надрезаны.
- Разве вы все их видели?
- Нет, конечно. Я посмотрел три или четыре на выбор. Они были
надрезаны. Значит...
- Да, это ясно! Но кто мог это сделать?
Рабочий помолчал.
- Знаете, - сказал он, - среди ваших рабочих был один человек, лицо
его показалось мне очень знакомым. Я не обратил на это внимания. Теперь
вспомнил. Я работал несколько лет назад на одной из электрических станций.
Этот человек - оттуда, и он не рабочий.
Рошфор спросил:
- Вы думаете, это его рук дело?
- Безусловно!
Рошфор помолчал и сказал:
- Вы правы... Да, я думаю, что вы правы!
Рабочий стал прощаться. Рошфор задержал его, вынул чековую книжку и
стал писать чек. Рабочий сказал:
- Нет, этого не надо, я не возьму.
- Почему? Вы оказали мне большую услугу, вы открыли мне глаза...
Рабочий упрямо повторил:
- Я не возьму. Вы не наживетесь на этих делах - скорее, прогорите со
всем своим капиталом. Да, да, я не очень-то верю в успех, вас сожрут. Но я
читал статью о вас. Вы думаете не о себе, а о счастье человечества.
Он крепко пожал руку Рошфора твердой ладонью и вышел. Удаляющийся
стук его каблуков прозвучал в гулком коридоре.
17
Рабочий говорил об одной из старых статей. В последнее время о
Рошфоре писали мало, газеты давно уже кормились новыми сенсациями. После
первой катастрофы появилось несколько сообщений. Большая часть их была
несочувственной. Газеты уже начинали говорить о Рошфоре как о маньяке,
между тем как серьезные ученые в специальных журналах отзывались о нем с
большим уважением. Но эти журналы не влияли на общественное мнение.
Учитывая недоброжелательность газет, Рошфор в последнее время
старался как можно меньше привлекать внимание к своей работе. Это ему не
удалось: сейчас же после второй катастрофы появились широковещательные
сообщения о ней, притом сильно преувеличенные. Некоторые газеты отозвались
так быстро (в вечерних выпусках того же дня), что можно было подумать -
они получили сообщения о катастрофе раньше, чем она произошла. Создавалось
впечатление, что сообщения исходят из одного центра, заинтересованного в
том, чтобы дискредитировать предприятие Рошфора.
На следующий день появилось несколько статей, в основном явно
враждебных. Общее мнение было таково: с океанскими станциями кончено раз и
навсегда.
Еще через день Рошфор получил воздушной почтой письмо от Жанны. Она
писала:
"Мой милый! В эти тяжелые дни не забывай, что у тебя есть верные
друзья на всю жизнь - я и наш маленький. Я верю в гениальность и
плодотворность твоей идеи, но мир еще не созрел для нее. Ты будешь
продолжать работу на благо человечества в других областях, и, может быть,
еще при нашей жизни настанет день, когда можно будет вернуться к
осуществлению этой замечательной идеи. Как нам обоим ни тяжело сейчас, я
счастлива, что мы опять будем вместе, все втроем. Мы потеряли значительную
часть нашего состояния, но я знаю, что твоя воля и энергия вернут все, а
мне (и, конечно, тебе) хочется, чтобы наш маленький не терпел недостатка
ни в чем до тех пор, пока он не будет сам за себя отвечать.
Итак, все будет очень хорошо.
Я жду тебя скоро".
Рошфор ответил в тот же день:
"Моя Жанна! Я ни на минуту не сомневался в твоей стойкости - даже
тогда, когда мне казалось, что мы не вполне понимаем друг друга. Ты хорошо
думаешь обо мне. Я хочу, чтобы ты думала еще лучше. Нет, я не собираюсь
сдаваться. Я истрачу все состояние, но предприму новую, грандиозную
попытку в совершенно иных условиях, и, я твердо уверен, она увенчается
успехом. Нашему сыну ни в чем не придется нуждаться, потому что очень
скоро мое предприятие даст плоды и сторицей вернет затраченный капитал.
Жанна, мой маленький оруженосец, поддержи меня своей любовью и
преданностью. Я доведу борьбу до конца и во что бы то ни стало добьюсь
победы! Крепко целую тебя и сына, до скорой встречи!"
18
На этот же вечер Рошфор созвал новое совещание своих сотрудников. На
нем присутствовал и Карл, выехавший из Женевы тотчас по получении известия
о катастрофе. Рошфор не вызывал его, но был глубоко тронут его приездом.
Рошфор показал подпиленный трос и сообщил о разговоре с рабочим.
Возмущению, негодованию не было конца. Экспансивный Карре предложил
привлечь негодяев к ответственности.
- Нет, - сказал Рошфор. Он встал, вытянулся во весь свой невысокий
рост. Его темно-карие, орехового оттенка глаза сверкали под очками. -
Нет! - повторил он. - Я не хочу зря тратить энергию, она понадобится мне
для других дел. Да и бесполезно: уличить виновных трудно, а судить - и
того труднее. Они за деньги найдут покровителей в суде, как нашли за
деньги исполнителей. Как-нибудь на свободе я разделаюсь с ними. Теперь мне
надо раньше всего довести до конца начатое дело.
На него смотрели с изумлением: нет, он отнюдь не чувствует себя
побежденным!
Рошфор продолжал:
- Я мобилизую все средства, которые у меня остались, ведь на
капиталистов теперь еще меньше можно рассчитывать, чем раньше. Я перенесу
строительство океанской станции очень далеко отсюда. Здесь для этого
климат неподходящий (он усмехнулся, ослепительно блеснув зубами). В Южное
полушарие. Я ведь думал о возможности неудачи, изучал вопрос и нашел в
литературе данные: есть место, где вполне подходит и температура воды, и
глубина, и экономические условия. Я берусь сейчас же за подготовку
предприятия, с тем чтобы осуществить его как можно скорее. Спасибо за все,
друзья, а кто хочет со мною - милости прошу!
Велико было обаяние этого человека, целеустремленного, полного воли и
несломленной энергии. Местный инженер предложил свои услуги. Они были
приняты с благодарностью. Карре был удручен: он охотно отправился бы с
Рошфором, но не имел возможности оставить свой завод. Он дружески
простился с Рошфором.
Грейфер сказал:
- Я с вами до конца, учитель!
19
А наутро Рошфору принесли письмо из Женевы. Но почерк был
незнакомый - не твердый, высокий, узкий почерк Жанны, а крупный, широкий,
угловатый, полудетский.
От кого бы это?
Он взглянул на подпись: "Ирэн". Встревожился: почему Ирэн ему пишет?
Что-нибудь случилось с Жанной?
Ирэн писала:
"Дорогой Эмиль!
Пишу по просьбе Жанны. Она не нашла в себе сил написать Вам то, что
считает нужным, и поручила сделать это мне. Мне очень тяжело, но исполняю
ее просьбу.
Жанна считает, что ее путь расходится с Вашим. Дело не в том даже,
что Вы решили истратить последние средства на новую попытку и в случае
неудачи остаться ни с чем. Ведь Вы и начинали с ничего. Вы опять могли бы
добиться независимого положения. Но она думает, даже уверена, что и в
случае новой неудачи Вы не прекратите своих попыток. А к чему это может
привести, и представить себе невозможно. Она считает, что Вы уже идете по
избранному Вами пути как-то машинально, без участия своей воли".
Сказала бы прямо: правы те, кто пишет о Рошфоре как о маньяке. Он
горько усмехнулся и продолжал чтение.
"Жанна не вправе подвергать сына, который ей всего дороже на свете,
таким испытаниям, каких она даже не может предвидеть. Она решила: она
уходит от Вас вместе с сыном".
Строки письма затуманились перед глазами, но он читал дальше:
"Она будет жить с ним у своих родителей. Она дает Вам полную свободу
действовать, как Вам заблагорассудится. Вы не должны чувствовать себя
связанным ничем.
Ей кажется, что Вы ее недостаточно любите, если вовсе не посчитались
с ее мнением. Ведь она никогда не стояла поперек Вашего пути. Но раз
предприятие становится безнадежным, то, по ее мнению, настаивать на нем -
не мужество, а упрямство".
Ну, вот, теперь она уже очень прозрачно называет меня маньяком!
"Она от всей души желает Вам успеха. Но если Вас снова постигнет
неудача и Вы решите последовать ее совету, она вернется к Вам вместе с
сыном. Пока же она просит Вас не писать ей и не пытаться ее увидеть. Ей
это было бы сейчас очень тяжело, да и Вам, верно, тоже. Она шлет Вам самый
горячий привет, и я присоединяю к нему такой же свой".
Он долго стоял неподвижно, ссутулясь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг