Хотя бы криком. Софья стиснула зубы: "Нет. Нельзя кричать. Нельзя отгонять
его сейчас. Иначе я так никогда и не узнаю! Иди ко мне..." Она снова
закрыла глаза и перестала слышать бреньканье телефона. "Иди..."
Что-то крутилось и извивалось в темноте. Чернее, чем сама темнота.
Длинное, злое, жалящее... Щелкучее! Софье снова захотелось закричать и
снова удалось сдержаться. А нечто щелкало все громче, подкрадывалось все
ближе, словно Софья не закрыла глаза, а открыла их в какой-то иной мир,
где нет ничего, кроме кромешной злости и боли, где хлещут свинцовые дожди,
где никак не увернуться от ветра, и он бьет по щекам наотмашь, где
невидимые во тьме стены налетают на тебя с разбега и расплющивают, где все
предметы - остроконечны и ранят. И Софья все-таки закричала. Она
выкрикивала снова и снова то самое - запретное для себя слово. Выкрикивала
до тех пор, пока не поняла, что же именно она кричит.
Софья затихла. "Ненавижу? Господи, кого же я так ненавижу?! Кто же, что
же стало моим ночным адом так давно, что я и не упомню..." Телефон
зазвонил снова. На этот раз она решила подойти. Два прыжка - коридор, три
прыжка - поворот и дверь спальни. Софья сняла телефонную трубку и услышала
взвизгивающий голос Любки.
- Почему ты не открывала?! У меня и без тебя забот хватает, мне
оглоедов кормить, а тут еще из-за тебя с ума сойдешь. Что? Проспала? Врешь
ты все! Ты ж как твоя мамка в последние годы - попросит чего, а потом
забудет, и дверь не откроет...
Софья нажала пальцем на рычаг. Дотянулась до вилки и выдернула телефон
из сети. Лоб покрылся холодной испариной. Когда Любка стала говорить о
маме, Софье снова померещились щелчки. И хотелось подумать, что это
совпадение, что помехи на линии. И не моглось уже так подумать: "Не
помехи. Нет. И тумбочка вовсе не рассыхается по ночам. Это у меня в голове
щелкает. Тихо и страшно. И самое страшное, что и щелчки и запретное слово
- все это принадлежит маме. Значит..." Софья схватилась за голову.
"Значит, и ненависть, и то, что извивается и хлещет в темноте - оттуда. От
нее. Но я... Я же любила маму! Я плакала и тосковала, когда она умерла.
Да, она наказывала меня в детстве, но ведь все это уже давно прошло.
Прошло даже раньше, чем кончилось детство. Прошло в тот день, когда к нам
в гости явился Яков Моисеич. Так почему же?.." Однако дальше думать никак
не получалось. Словно мысли натыкались на рыхлую стену, вязли,
рассеивались, путались.
Софья вернулась на кухню и выгребла из холодильника остатки колбасы и
вареные яйца. Есть не хотелось. Колбаса пахла пыльной бумагой. А когда в
полдень в дверь постучала Любка, она впустила соседку и долго извинялась
за то, что разговор оборвался, телефон, наверное, барахлит. Любка не
поверила. Софье это было безразлично. Она выслушала сетования соседки,
расплатилась за продукты и вдруг спохватилась: "Ссориться с Любкой
незачем. Она-то в чем виновата?.." Софья без особой симпатии оглядела
соседку. "Воробышек. Серый окраинный воробышек. Я же даже представить себе
не могу, что ей нужно, и нужно ли ей хоть что-то..." - раздумывала Софья,
топчась с Любкой в коридоре. И вдруг чуть не хлопнула себя по лбу: "Есть,
нашла!"
- Любушка, погоди... - начала Софья, хватаясь за ручку двери кладовой -
бывшей детской комнаты.
- Знаешь, у меня ведь остались старые игрушки. Может, ты заберешь для
своих?
Любка задумалась на секунду и кивнула.
- Давай. Только тебе ведь еще разбирать придется, а я и так с тобой все
утро проваландалась.
- Это быстро! - торопливо заверила Софья, боясь, что Любка передумает и
еще на что-нибудь обидится. - У тебя и пакеты как раз освободились. Мы
быстро покидаем, что понравится. Смотри!
Она распахнула дверь кладовки. Любку больше уговаривать не пришлось.
Соседка увидела здоровые картонные ящики на полу и юркнула в комнату.
Софья попрыгала следом.
Соседка уже открыла первый короб и теперь сосредоточенно ковырялась в
нем, вытаскивая наружу зайца со сломанным барабаном, медведей, собак,
крохотный рояль.
- А тебе не жалко? Может, чего оставить хочешь? Память все-таки? -
бубнила Любка.
- Нет, - ответила Софья тощей спине. - Все, что я хотела, я сохранила.
От нечего делать она прислонилась к дверному косяку и смотрела, как в
хозяйственных пакетах исчезают зверушки, шарики и ерундовины, о
существовании которых она почти позабыла.
- Ну что ж это такое! - возмутилась Любка, пытаясь вытащить из ящика
большую кучеряво-блондинистую куклу.
Неестественно розовое лицо чудища пучилось в цепких руках соседки,
кукла моргала одним глазом и громко хлопала ресницами по щеке.
- Она там цепанулась за что-то... Подержи.
Софья уперлась рукой о стену и ухватила куклу за волосы. Любка
запустила руки поглубже в ящик и, чертыхаясь, вытащила наружу какой-то
длинный черный шнур с двумя деревянными веретенцами на концах.
- Что такое? - подивилась Люба, растягивая штуковину. - Никак,
скакалка?
- Да. Скакалка, - каким-то чужим голосом сказала Софья. - Змея.
- Чего? Какая змея?
- А я ей глаза нарисовала, и рот, и язык такой смешной, раздвоенный...
- Тебе нехорошо? - всполошилась соседка, приглядываясь к Софье.
- Знаешь, я пойду, наверное, на кухню, пока ты здесь разбираешь. Мне
действительно нехорошо. Только... - она задержалась в дверях. - Только
скакалку, наверное, я оставлю себе. Я вспомнила кое что... Я ее очень
любила!
- Ты плачешь?!
Софья выпрыгнула в коридор, а там уже лило вовсю. Сердитый дождь с
изнанки мира хлестал по глазам. Взгромоздившись на табурет, она смаргивала
с ресниц округлые радуги, и сквозь пелену проступала перепуганная соседка
со змеей в руке. И змея опять танцевала. Щелк - черный изгиб вправо, щелк
- хлестнуть хвостом по дверной ручке, щелк-щелк-щелк!
- Любушка, дай ее мне, - попросила Софья.
Любка быстренько сунула скакалку ей в руку и замерла, словно
раздумывая, а не принести ли и другие игрушки? Софья, казалось, угадала ее
мысли.
- Нет, здесь все дело только в змее. Остального мне не надо. Ты бы не
могла налить мне стакан воды?
Люба кинулась к плите и плеснула в стакан до половины тепловатой
противной водицы.
- Все там будем... - как-то уж совсем некстати заметила соседка.
"Там?! Нет, не все. В том-то и дело, что не все, Любушка! Может быть, я
и ошибаюсь, но мне так хочется верить, что там, где теперь и папа, и мама,
и бабушка на марципановой перине, и Яков Моисеич... Что там не найдется
места змее. Ведь теперь я вижу, какая она несуразная, и мне думается, что
она все-таки не сможет пролезть в игольное ушко первой вечерней звезды".
Соседка повздыхала над Софьей еще немного, пообещала прийти послезавтра
и отправилась домой.
"Мама, как же нам со змеюкой быть теперь? Ты не знаешь, но я ведь ее
сначала любила, потом ненавидела, после боялась, а однажды забыла вовсе.
Змея исчезла. И ничего уже от той любви и ненависти не осталось, кроме
бессонницы. А теперь? Теперь она греется у меня в кармане и - ни звука
внутри моей глупой головы. Может быть, змея вовсе не такая злая? Может
быть, ей просто становилось очень холодно и одиноко в кладовке, вот она и
щелкала хвостом от озноба?"
Соня впала в детство.
Она прыгала по дому, посиживала в кресле, перекусывала, и время от
времени поглаживала карман халата: чтобы змея снова не замерзла.
В сумерках Софья уютилась в постели, поставила рядышком большой термос
с липовым чаем и включила электрическую грелку. Не для себя. Для змеи. И
почему-то ни разу не задумалась о том, сможет ли она заснуть сегодня.
Почему-то не хотелось об этом думать. На столике у кровати стояла вазочка
с шоколадным печеньем, валялись несколько конфет и вкусная книжка из
украденной библиотеки. Софья почитала совсем немного и уложила голову на
подушку. Как и раньше - не торопясь. Руку она положила на грелку поверх
змеи.
Софья долго прислушивалась к темноте, но тумбочка сегодня раздумала
рассыхаться. Вокруг головы простиралось пространство бесцветной тишины,
как бывает только на окраине города. Если очень долго пробираться по
ничейной территории ночи, то в конце концов можно уловить на самой границе
слуха шум поезда, шорох машины, комариный писк, но они, как крупинка
сахара, незаметно растворяются в тишине, прежде, чем ты успеешь понять,
что же это было на самом деле...
Соня закрыла глаза. Она впала все-таки в детство, и потому снова
оказалась на перекрестке, и не испугалась. Хотя даже во сне помнила, что
ходить сюда больше нельзя, незачем, не приведи Господь. Дворняга масти
сентябрьских каштанов семенила вдоль забора, остановилась у калитки,
принюхалась, открыла пасть, улыбаясь девчонке на противоположной стороне
улицы, побежала дальше. Соня улыбнулась ей вслед и перешла дорогу. Девочка
подкралась к калитке и юркнула в сад. Надо лбом закружился летучий паучок,
но Соня не поднимала глаз, только немного присела, чтобы паук пролетел над
головой и не запутался в волосах. Она очень внимательно смотрела под ноги,
чтобы не наступить на хрусткую ветку, чтобы не нашуметь, чтобы не
вспугнуть щекотный лиловый взгляд из окон дома. Девочка поднялась по трем
ступенькам и открыла дверь. Как всегда - пять шагов по короткому коридору,
чтобы увидеть, как Яков Моисеич глотает слонов. Однако сегодня, когда Соня
заглянула в глубь гостиной, старик стоял к ней спиной. Девочка решила
подкрасться поближе, чтобы подсмотреть, что же там происходит. Она
оказалась почти вплотную к Якову Моисеичу, а он все еще не оглядывался и
ничего не замечал, хотя Соня могла поклясться, что он, как всегда,
разглядел ее еще в саду. Девочка наклонилась влево и выглянула из-за спины
старика. И увидела то, на что он смотрел, - змею.
Змея свернулась спиралью под столом, змея медленно приподнимала голову,
щелкала раздвоенным языком, вращала жирными угольными зрачками,
покачивалась. "Совсем не страшно", - подумала Софья сквозь сон. Но
Соня-девочка изнутри сна вдруг поняла, что старик, согнувшийся над змеей,
боится. Он боится даже оглянуться на нее, хотя знает, что она прячется у
него за спиной. Соня потянула Якова Моисеича за полу пиджака и сказала
совсем по-взрослому:
- Он же у нас глупый, Яков. Он трусит сильнее, чем мы с тобой, и хочет
испугать нас. Все оттого, что он не может простить нам главного - нашего
равнодушия к его миру и его неравнодушия к нашему. А мы ничем не можем ему
помочь.
Яков Моисеич не обернулся на Сонин голос, только проговорил,
по-прежнему глядя на змею:
- Он давеча сказал тебе, что я сумасшедший. Сначала я смеялся, сначала
я думал, что он врал. Но когда я на следующий день вернулся домой, то
увидел, что дом мой горит. Я думал, что ты пришла раньше, и бросился
искать тебя внутри. И нашел - черную и совсем маленькую. Такой маленькой я
тебя раньше никогда не видел. И теперь Осип, который мне зачем-то сыном,
оказался прав. Теперь я знаю, что ты мне только мерещишься, знаю, что я
сумасшедший и брежу.
- Неправда, - покачала головой Соня. - Я живая, вовсе я не сгорела, я
только растянула ногу, но это скоро пройдет. А Оська совсем не опасен,
Яков, он просто надоедлив. Он даже сейчас не может оставить нас в покое,
хотя я положила его на грелку и прижала ладошкой. А он опять норовит под
стол, чтоб нас подстеречь... Оглянись, ну пожалуйста! Я же здесь.
Яков Моисеич послушался. Он поворачивался медленно и напряженно, словно
часовая пружина, и Соня отчего-то задрожала. Она отступила на шаг от
старика. Теперь он смотрел на нее так же внимательно, как только что на
змею. Но взгляд его стал совсем незнакомым. Соня увидела, что у него
вместо белков - два маленьких зеркальца, и в них отражается... огонь. А в
огне плавает кто-то маленький, скрученный, черный. Соня хотела заслониться
от старика, хотела бежать, но огонь уже охватил весь дом, стелился по
полу, прыгал на стены, хрустел сухими ступенями лестницы.
- Ты совсем не изменилась, - донеслось из-под стола, - ты снова сюда
пришла. И на этот раз ты проиграла игру в гляделки, Сонечка.
Хотя голоса Осипа Соня ни разу не слышала во сне, он снова показался ей
до боли похожим на голос Якова Моисеича. Сам старик куда-то пропал. И
теперь в ярком жарком свете Соня ясно видела змею, пляшущую под столом. И
страх, который еще не успел как следует укорениться на старом месте, за
лобной костью, тоже куда-то вдруг исчез. Соне показалось, что внутри
разрастается невозможная здесь ледяная глыба - сладкая, как сливочное
мороженое. Девочка подскочила к столу, схватила змею за болтливую
языкастую голову и... спрятала в карман.
Софья зачем-то снова посмотрела под стол. Пусто. И никакой змеи,
заметьте. Огонь все еще плясал на стенах, но совсем бесшумно - ни скрипов,
ни щелчков. "Я не сгорю. Теперь уже нет, наверное... Или все-таки сгорю,
Яков?"
- Нет, - ответил из-за спины Яков Моисеич.
- Но ведь ты сумасшедший! - закричала Соня. - Ты сумасшедший, ты сам
признался в этом. А я не могу тебе не верить, я всегда тебе верила. Но
если ты сумасшедший, то ты сейчас врешь мне и сам не понимаешь, что врешь!
- Соня, оглянись на меня.
- Мы оба с тобой сумасшедшие, Яков. А Осип у нас здоровый получился. Он
будет жить, а мы оба наконец-то умрем здесь. Ведь нам не место в его мире.
А еще... - Соня снова перешла на шепот и закончила как-то уж совсем
некстати, - А еще... осторожнее, Яков, в твоем лесу, говорят, змеи
водятся...
- Ну и пусть! Ведь мы сегодня оба уйдем отсюда. Нам всегда не хватало
времени. Хотя мне достался целый век, и тебе достанется не меньше. Но
теперь мы сошли с ума, как сказал Осип, а он знает, что говорит, уж поверь
мне. Когда такое случается, когда ум уже остается позади, нужно идти
дальше.
Старик взял Соню за плечи и развернул к себе. И взгляд его по-прежнему
щекотал щеки лилово, но вот лицо... На девочку изнутри сна смотрел Осип.
Соня, дернулась, попыталась вырваться, хотела закричать, но ничего не
получилось.
- Так какая разница: вывих или климакс? - Осип с глазами Якова
засмеялся, как четверть века назад.
- Соня, какая разница: мне ли принять тебя тридцатилетней девочкой,
плывущей по течению лет, тебе ли принять меня тридцатитрехлетним
мальчишкой, плывущим наперекор? Какая разница? Мы пугаем друг друга, ведь
мы невозможны. Как невозможны мой вековой маразм и плита на твоей могиле.
Я однажды сошел с ума и бросился искать тебя на кладбище, а потом снова
сошел с ума и поджег свой собственный дом. А ты дважды рехнулась и дважды
вернулась ко мне. Так кто из нас прав? И чего же мы боимся на самом деле?
Огня - спаленного сердца? Воды - стальных дождей с изнанки мира? Высоты -
башни в центре голубиной спирали? Скорости - перемолотых в труху любимых?
Старых книг - труда и безумия? Змеи - страсти и боли? Века сего - юродства
и лжи? Выбирай. Выбирай имя для своего страха, и тогда, может быть, я
назову свой! А после я открою дверь и ты уйдешь, а я останусь в горящем
доме.
Соня молчала. Только бессмысленно качала головой, как заводной
поваренок.
- Ты не можешь выбрать имя своей смерти, - снова засмеялся Осип. -
Тогда выбери имя для моей!
- И не подумаю. Я не смогла толком поверить даже в первую твою смерть,
а теперь ты просишь меня сочинить для тебя вторую? И не надейся, -
насупилась Соня, но вырваться уже не пыталась.
- Тогда нам обоим пора.
- Куда? - прошептала девочка.
- Домой. Нам пора домой. Пошли отсюда.
И во сне пошел дождь.
Софья проснулась поздним утром и нехотя села на постели. Тошная боль
плескалась в голове, словно от угара. Сна она не помнила. Дотянулась до
кружки, выпила остывший чай. Когда ставила кружку назад на стол, что-то
длинное, холодное прижалась к ноге. Софья запустила руку под одеяло,
нащупала шнур и вытащила грелку. "Зачем я ее положила в постель? Хорошо
еще, что выдернула из розетки. Так и сгореть недолго!" Софья встала и
убрала постель в тумбочку. Больше на диване ничего не оказалось. Впрочем,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг