- Олег... Тамара... Семен... Тамара... Олег... Иван краткий.
- Вас пэ, о, эн, о... - начал я в тон, но скоро сбился. - Короче, вас
понял. Он что, и сейчас такой?
- Антошка? Нет, уже нормальный. Но видел бы ты, чего мне стоило уговорить
его передо мной извиниться, причем искренне, причем он так и не понял, за
что. К счастью, он даже не заметил, что с ним что-то такое происходило. С
трудом его домой отправила, наплела что-то правдоподобное про начало
весны, про инфекционное обострение, короче, посоветовала рот раскрывать
поменьше, особенно на улице и вообще...
- В общем, конец у сказки счастливый?
- Пока да, но что будет, если завтра все повторится? Может, стоило сразу
ему все объяснить?
- Погоди пока объяснять, - сказал я. - Самим бы сначала решить, что такое
хорошо, а что такое плохо. Где благо, а где эта... скверна. Что
культивировать в себе, а что наоборот усекать. Мы с Пашкой третий час
только об этом и думаем.
- Да? И что надумали?
- Теперь неважно. После твоего рассказа придется передумывать заново.
- Ну, думайте. Не буду мешать.
- Да ты и не мешаешь. Ты вот что... Постарайся там больше никого не это...
- Слово подобралось не самое удачное, но никакое другое просто не шло на
ум. - Не заразить.
- Хорошо, - вздохнула Маришка. - Я попробую.
- Ну что? - спросил Пашка.
- Все, - лаконично обобщил я. - Теперь ты сам можешь пройтись по школам,
тюрьмам и колониям. Поздравляю. - Мы вернулись в кухню, и под бутерброд с
колбасой и сыром я передал ему краткое содержание нашей с Маришкой беседы.
- Значит, все-таки вирус, - констатировал Пашка.
- Вирус, - согласился я. - Или что-то еще, передающееся наподобие вируса.
Причем, не знаю, как ты, но я-то точно его носитель. Тебе не страшно
сидеть рядом со мной?
- Чего мне бояться? - Пашка изобразил недоумение. - Табельное я еще ни
разу не использовал. Взяток не беру. Изменять мне вроде пока некому. А в
остальных грехах я как-нибудь найду, перед кем покаяться.
- А твое окружение? Друзья, родственники? За них тебе не боязно?
- Разберемся, - успокоил он. - В конце концов это моя работа - вскрывать
тайные пороки, так что для меня мало что изменится. То ли дело ты...
Подумай: кто ты был неделю назад? Обычный веб-дизайнер, вкалывающий за
четыре сотни зеленых в месяц. Зато теперь ты поведешь людей к свету!
- К цвету, - скаламбурил я. - Был такой слоган у фирмы "Эпсон": "Сделай
свой мир цветным!" Только, боюсь, никто за мной не поведется. Опять же
непонятно, в какую сторону вести.
- Вопрос даже не в этом.
- А в чем?
Бешеный кролик игриво подмигнул и спросил:
- Кто идет за "Клинским"?
- Сегодня, - ответил я, - самый фиолетовый!
И исступленно захихикал, глядя, как торопливо Пашка осматривает свои
конечности, только что с табуретки не свалился от смеха.
В час тридцать снова включилась магнитола. Однако, вместо родного голоса
мне предложили прослушать блок рекламы. Потом еще раз. И еще.
Должно быть, один и тот же блок повторили пять раз подряд, поскольку Пашка
четырежды спрашивал у меня:
- Шурик, а у тебя бывает дежа вю?
Потом реклама закончилась, и я целую минуту был счастлив. В динамиках было
тихо, лишь время от времени что-то негромко бзденькало. Затем магнитола
ожила, но вместо обычного Маришкиного "А вот и я!" эфир заполнил суровый и
заспанный мужской голос.
- Ночные новости, - объявил он. - Экстренный выпуск. - И смолк.
Я напрягся. Таким вступлением и интонациями можно довести нервного
слушателя не хуже, чем внеплановым "Лебединым озером".
- В студии Сергей Дежнев, - вновь заговорил диктор. Повторил для
слабослышащих: - Ночные новости. Экстренный выпуск. - И вдруг выдал: -
Ночь, господа! - Пауза. - Пора любви и отдыха от трудовых будней. - Пауза.
- Московское время. - Пауза. - Один час сорок две минуты. - Пауза. - Что в
сумме составляет... - Продолжительная пауза. - Нет, уже сорок три минуты.
На этот раз Пашка без лишних слов протянул руку к пульту, прерывая
экстренный выпуск новостей.
- Нельзя, - с осуждением сказал он, - пить на работе.
- А за рулем? - спросил я. - Можно?
- И за рулем нельзя, - ответил Пашка, протягивая мне пустую кружку.
Я со вздохом плеснул в нее немного из бутылки, и напомнил:
- Только закусывай. У тебя же мероприятие - не забыл?
.Выпроводил я его только в начале третьего.
- Напомни, чья завтра очередь звонить в семь утра? - спросил он перед
уходом.
- Твоя, естественно. Мне по своей воле в такую рань не подняться, -
ответил я и... не обманул, конечно, но здорово ошибся.
Потому что без четверти семь меня разбудил звонок в дверь. Пятый или
шестой; на предыдущие я не отреагировал, посчитав их продолжением сна.
Босиком прошлепал в прихожую, прищурившись, поглядел в глазок... и
убедился, что все еще сплю и вижу кошмар, навеянный прослушанной на ночь
сказкой.
"Красная Шапочка!" - вспомнил я, глядя на причудливый головной убор,
целиком закрывающий вид на лестничную клетку. Но, приглядевшись, понял,
что ошибся. Она просто не была красной, громоздкая соломенная шляпа с
кожаным ободком вокруг тульи.
- Кто там?
- Это я, - донесся из-под шляпы знакомый голос.
- А чего сама не открыла? - проворчал я, открывая дверь.
- Я сумочку свою где-то... - сказала Маришка, шагнула в прихожую и
прислонилась к стене, как будто этот единственный шаг отнял у нее все
силы. Стянула перчатки, сняла идиотское сомбреро с целиком закрывающими
лицо полями...
И тут уж я прислонился к стенке - так что теперь мы стояли друг напротив
друга, как часовые по обе стороны от распахнутой двери - и не сполз на пол
только потому, что вовремя уперся ногой в полочку для обуви.
Господи, подумал я, какой интенсивный цвет!
Ее кожа и волосы были не бледно-зеленые, не цвета сельдерея или осинового
листа, не мятные, салатовые или бамбуковые. Из тех полутора десятков
оттенков зеленого, которые обязан знать и различать уважающий себя
дизайнер, к ним ближе всего был изумрудный, возможно даже малахитовый.
Короче говоря, они были очень насыщенного, не просто зеленого, а ТЕМНО- и
вместе с тем ЯРКО-зеленого цвета! И я не знаю, чем и как долго надо
заниматься, чтобы добиться такой интенсивности!
"Убью, - с отчаянным спокойствием подумал я. - Вот сейчас покраснею и
убью".
- Что же мне теперь делать? - спросила Маришка и подняла на меня глаза -
зеленые от природы, а теперь позеленевшие до белков, в которых стояли
слезы.
- Это зависит, - сказал я, - от того, что ты делала до этого.
- Я расскажу, - пообещала она. - Я все расскажу.
И рассказала.
ЦВЕТ ТРЕТИЙ ИЛИ ВТОРОЙ, А ТО И ШЕСТОЙ. НЕ РАЗБЕРЕШЬ!
Из-за этого нового ведущего с именем пулемета эфирная сетка поехала, как
дешевый чулок. Первое время я просто не находила, чем себя занять...
(Но ты ведь нашла, не так ли? В конце концов ты нашла?)
Сначала мы недолго посидели с Антошкой в курилке, поболтали о том о сем,
пока он не начал менять цвет. Потом позвонила тебе, немного успокоилась.
Минут десять просто пошлялась по коридору. Да и не хотелось ни с кем
общаться после того, что случилось с Антошкой. Такое странное чувство:
брожу неприкаянная и до кого ни дотронусь, с кем ни заговорю, у того
возникают проблемы. Совсем как смерть, только без косы...
Потом меня неожиданно вызвал к себе Боровой. Я, честно сказать, не
предполагала, что он в такое время может быть на работе. Я спросила его:
что за дела? Почему я должна выходить в полвторого, когда весь нормальный
контингент уже выпал в осадок, остались одни отморозки? Не в таких,
конечно, выражениях - мне приходится теперь очень тщательно выбирать слова
- но спросила.
Но Боровой был готов к разговору. Мы побеседовали про рейтинг, про мое
поведение во время последнего эфира. Он сказал: у каждого из нас есть
множество личных проблем, но лучше бы вы, Марина, являясь на рабочее
место, оставляли их за порогом. Наконец признался, что основной причиной
перестановок стал сам Фрайденталь. Он просто объявил, что будет выходить в
эфир в полночь, поскольку все остальное его время занимают другие проекты.
Развел руками: ну не мог же я ему отказать!.. "Зато...", - сказал он и с
хитрой улыбкой полез в сейф.
Я думала, бутылку коньяку достанет или что-то вроде, но вместо этого он
показал мне диск "Ораликов". Новый! Еще нераспечатанный. Представляешь? Я
в самом деле чуть было не оттаяла. Дал подержать в руках, поглазеть на
обложку, но когда я попросила послушать, забрал назад.
"Через три дня, - пообещал. - У нас договор, понимаешь? Первого апреля
пробная партия диска уйдет на рынок, одновременно три станции, включая
нашу, запустят его в ротацию. Раньше - нельзя".
Я взмолилась: "Ну пожалуйста! Не на студийном оборудовании, на обычном
плейере. Разочек..." Но он только повторил: "Нельзя. Невозможно" и бросил
диск обратно в сейф.
Когда я вышла из кабинета, Боровой вышел тоже, практически следом. Даже
дверь не закрыл, так спешил куда-то. Времени на то, чтобы запереть сейф у
него, по идее, тоже не было.
Не думай, я не сразу это сообразила, только минут через двадцать. До этого
молча страдала: жалела себя и проклинала несправедливое человечество. В
особенности его отдельных представителей, которые задабривают тебя диском
любимой группы, но в руки не дают... Педанты параноидальные!
Потом мысль промелькнула про незапертый сейф. За ней другая: а что если
позаимствовать диск - всего на часочек! - а потом незаметно вернуть на
место? Упаковку можно аккуратно распечатать бритвочкой, потом заклеить.
Но когда я второй раз шла к директорскому кабинету, я ничего такого,
естественно, не планировала. Думала: сначала постучусь. Если Боровой на
месте, спрошу о чем-нибудь, если его не окажется - просто загляну...
Постучалась. Не оказалось. Заглянула...
Ноги сами собой подвели меня к сейфу. Рука за диском протянулась. А там на
обложке - солистка в новом имидже, и названия песен... такие интригующие!..
Пойми! Я подумала, что умру, если потерплю еще три дня!
(И умерла бы, - согласился я. Как ни странно, эта мысль меня почти не
тронула.)
О том, что сотворила, я поняла только в коридоре. За какую-то неполную
минуту мир поменял цвета: теперь я уже проклинала себя и молилась, чтобы
несправедливое человечество ничего не заметило, а его отдельные
представители - в особенности.
Пока раздумывала, вернуть диск прямо сейчас или все-таки через часик, на
автопилоте добрела до студии и там в дверях нос к носу столкнулась с
Боровым. Он торопился в свой кабинет и этим отрезал мне путь к
отступлению. А когда проходил мимо, так странно посмотрел на меня, как
будто угол коробки от диска торчал у меня из сумочки. Но я прошмыгнула
мимо, прикрыла за собой дверь и попросила сердце биться не так громко.
Обычно я всегда успокаиваюсь, стоит мне оказаться в студии. Однако,
сегодня не получилось. Помешал посторонний мужик, развалившийся в моем
кресле. Он сидел перед микрофоном, сильно накренившись на левый бок, и о
чем-то с упоением шевелил губами. Не по бумажке, а, похоже, прямо из
головы. Наши кресла никогда не скрипят, ты в курсе, каждый понедельник
приходит специальный человек и проверяет, чтобы они не скрипели. Но в этот
раз, я думаю, мое кресло скрипело - от непривычного веса, скособоченности
и просто от возмущения.
Я наблюдала за ним сквозь не пропускающее звук стекло как за обитателем
террариума и думала: почему жизнь устроена так несправедливо? Вот мне,
например, понадобилось два года напряженной работы, чтобы занять
определенное место в системе, засветиться и собрать свою аудиторию. Потом
появляется эта "специально приглашенная звезда" и походя, в момент
переводит меня в разряд второстепешек.
Я так и подумала: "второстепешек", и сама не вдруг сообразила, насколько
удачно подобрала слово. Второстепешка - это не только актриса
второстепенных ролей, но еще и пешка, не имеющая шансов когда-нибудь
выбиться в ферзи. Она и "в старости пешка".
После таких мыслей себя стало еще жальче, а взгляд на нового коллегу
приобрел слегка красноватую окрашенность, должно быть, из-за прилившей к
голове крови.
Вот бы и мне так, подумалось. Явиться, например, в дирекцию того же "Ехо
Москвы" и объявить с порога: "Я к вам по обмену опытом вместо выбывшего
Максима Фрайденталя, обеспечьте-ка мне лучшее эфирное время".
Да, неплохо было бы. Жаль, не каждому это дано.
И снова, как в кабинете директора все произошло как бы само собой. Я не
думала ни о чем, просто рука нащупала ручку, повернула, колено подтолкнуло
тяжелую дверь, и немое кино стало звуковым. Фрайденталь и не заметил, как
я вошла, он лопотал без умолку о чем-то несусветном. О магических
техниках, о познании природы через растворение в ней. Дескать мало
выпустить из себя волка, нужно еще, чтобы волк позволил тебе войти в него.
И все это таким языком - сплошные "ибо", "сей" и "не суть важно". Но
складно, признаю, складно. Я бы так не смогла.
"Ну все, - подумала, - сказочник, сейчас я тебя заколдую. И черта с два ты
у меня узнаешь, как расколдоваться назад, морда фиолетовая!"
Подошла, нарезала пару кругов вокруг пульта - не заметил. "Здрасьте!" -
шепнула и глупо улыбнулась. Посмотрел на меня из-под наморщенного лба,
перевалился на правый бок и продолжил свой складный лепет на два голоса.
"И все же, бабушка, я не вполне поняла, за каким лешим волк отрастил себе
такие зубы? Оно ему надо? На мой вкус, коли уж имеешь обыкновение
заглатывать добычу целиком, так и зубы тебе без надобности".
"Разве это большие? - снисходительно усмехнулась бабушка. - Видела бы ты,
какие зубы у драконов..."
Болтает, болтает, а фиолетового - ни в одном глазу. Я еще постояла над
ним, послушала. Дышала ртом - на всякий воздушно-капельный случай. Даже на
ботинок ему наступила и прошептала: "Ой, простите!" - он и бровью не повел.
Только не помогли эти тесные контакты третьего рода, тип оказался
фантастически стоек и меняться лицом мне на радость не пожелал.
И тогда я обиделась. Не на типа - на того арбитра, который следит за всеми
нами из своего прекрасного далека и определяет наметанным глазом: этот
грешен, и этот, а вон тот - свят. Вот бы в глаза ему посмотреть и
спросить: куда ж ты, роба полосатая, смотришь? Тут человек сидит, битых
полтора часа перед тобой распинается, а ты - ноль внимания! Или то, что у
одного выходит как бессмысленный и даже опасный треп, у другого
превращается в высокое искусство? Хотелось бы знать, где проходит граница
между ними. Почему его "отнюдь" - это классика, а Антошкин "отстой" -
болтовня. Ведь это же наш язык! Именно на нем мы разговариваем, думаем...
За что же метить нас как проклятых? Мы не засохшие фиолетовые кляксы на
страницах хрестоматий, мы сами страницы. Это по нам должны учиться
школьники в новом веке!
В общем, я так разошлась, что еще пара минут - и довела бы себя до
истерики. К счастью, пары минут у меня не оказалось: ночной сказочник
наконец иссяк. Он сказал "Конец" и отключил микрофон. Его первый взгляд на
меня надо было видеть! Уставился как Иван-царевич на царевну-лягушку! В
конце концов выдавил из себя банальный комплимент. "Цветете, - сказал, -
как чайная роза!"
Он ушел, но тут же явился Боровой. Я сразу поняла, зачем. Под звук
накопившейся за полтора часа рекламы он спросил напрямик:
"Марина. Тот диск, что я показывал тебе, ты случайно не брала?"
Мне пришлось сделать вид, будто я целиком поглощена настройкой пульта,
чтоб только не смотреть в глаза шефа. Теперь тайное слишком быстро
становится явным, поэтому я ответила уклончиво:
"Вы же помните, Геннадий Андреевич. Я вышла из кабинета раньше вас, и
никакого диска у меня в тот момент не было".
"Да, я помню, - сказал Боровой и рассеянно потер брови. - Просто странно:
куда он мог деться? Ладно, не бери в голову, готовься к эфиру. Диск мы
найдем, не беспокойся".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг