Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   Программа прервалась. Вспыхнул неяркий свет.
   - Приближается время сна,  - деликатно сообщил автомат,    -  так  что...
Надеюсь, пассажиры не задеты моим вмешательством?
   - Ну что вы, - саркастически отозвался Тингли Челл. - Ничуть!
   Автомат,  приняв его слова за чистую монету,  успокоенно кашлянул и вдруг
поучительно изрек:
   - Кто рано встает, тому бог подает. Раздался общий смех, и я подумал, что
у ребят, создавших эту говорящую машинку, были неплохие головы.
   Мы отправились спать в хорошем настроении.
   Начался третий,  последний день полета.    Все  было  спокойно  на  борту
"Эфемериды".  Я окончательно вошел в роль  космостюарда,    хотя,    как  вы
понимаете, перед стартом мечтал совсем о другом.  Пассажиры,  чувствовалось,
были довольны мною;  я отвечал им отнюдь  не  профессиональной  -  искренней
доброжелательностью.
   Вот  только  однажды  мы  крепко  поспорили  -  по  вопросу  о   причинах
происхождения войн.  Сначала я разошелся во взглядах с Тингли  Челлом.    Он
утверждал,  что древняя история Земли практически является не чем иным,  как
хроникой военных столкновений,   и  назвал  мирные  периоды  "обусловленными
жизненной необходимостью,  ибо они были попросту  вынужденными  передышками,
этакими мостиками" между войнами.
   - Ведь в эпоху  деления  Земли  на  государства  с  различным  социальным
устройством причины для возникновения конфронтации не исчезали,    не  могли
исчезать... Однако даже поединок боксеров делится на раунды - не потому, что
на время перерыва перестает существовать повод для схватки,   а  чтобы  дать
соперникам возможность передохнуть.
   Мне же казалось,  что такой взгляд довольно примитивен.  Причинами  войн,
утверждал я,  были не только идейные,  политические противоречия,  но нечто,
составлявшее в ту далекую пору важную часть самой человеческой природы.
   - Здесь вы, пожалуй,  в чем-то правы,  - неожиданно поддержал меня Виктор
Горт  (я  говорю  "неожиданно",    потому  что  интуитивно    предчувствовал
неизбежность  антагонизма  между  нами  двоими;    увы,    мое  предчувствие
оправдалось - тоже совершенно неожиданным образом).  Я имею  в  виду:  иначе
следовало  бы  думать,    что  ликвидация  войн  как  формы    существования
человечества  есть  заслуга  государственных  и  разного  рода  общественных
деятелей, то есть результат политики.
   Не будь этого необъяснимого чувства  неприятия  Горта,    даже,    должен
признаться, неприязни к нему,  подсознательной готовности к конфликту с ним,
я бы, наверное, согласился. Но я сказал:
   - Вы считаете,  что политика здравого смысла,  доброй воли,   утверждения
взаимопонимания между народами не  сыграла  никакой  роли  в  борьбе  против
страшной опасности глобального ядерного взрыва,   некогда  грозившего  Земле
гибелью?
   - Отчего же, - нехотя ответил голограф, - на определенном этапе все-то, о
чем вы говорите,  свою миссию выполнило.   Готов  даже  согласиться:  именно
усилия государств доброй,  как вы сформулировали,   воли  в  известной  мере
доказали несостоятельность апокалипсических пророчеств...
   - Следовательно?.. - Я торжествовал.
   - Ничего не "следовательно", - лениво возразил Виктор Горт,  и я пожалел,
что служебный долг обязывает меня к предельной сдержанности.  А он продолжал
с тем же раздражающим спокойствием: - Дело в том,  что сама по себе политика
в силу природы своей не  может  служить  инструментом  объединения  стран  и
наций. Вы, пилот, несомненно, помните: греческое слово "politike" означает -
"искусство управления государством",  и главная  цель  этого  "искусства"  -
сохранение существующей в данном государстве системы общественных отношений.
Эрго,  применительно к политике внешней,  о  которой  идет  речь,    следует
сказать,   что  она  есть  орудие  защиты  интересов  конкретной  социальной
формации, противостоящей другой конкретной...
   - Почему непременно "противостоящей"? - все-таки перебил я и спохватился:
- Впрочем, простите... Однако в двух последних словах содержалась не столько
попытка извиниться за невыдержанность,  сколько  капитуляция  перед  логикой
голографа, и мы оба поняли это.
   - Рад,  что вы опередили мою мысль,  - сказал Горт,    не  позволив  себе
улыбнуться и тем самым еще более меня разозлив.
   Петр Вельд спросил заинтересованно:
   - Что же в таком случае  раз  и  навсегда  отбило  у  человечества  охоту
убивать и вообще играть с огнем в общепланетном масштабе? - И сам ответил: -
Сдается мне, люди поняли - все, без исключения - бессмысленность такой игры.
И,  разумеется,  ее гибельность.  А уж в этом им помогли лучшие умы - в  том
числе, полагаю, и политики, которые вам, Горт, так не по душе.
   Меня поразила мальчишеская улыбка Художника.
   - Да, - признался он, - честно говоря, недолюбливаю... хотя и заочно, так
сказать,  поскольку ни одного живого застать не успел.  О  чем  не  жалею  -
хорошо,  что в политике отпала надобность!  -  Он  продолжал  уже  серьезно,
убежденно: - Государственные деятели - само собой,  лучшие,    действительно
видевшие в своей профессии реальную возможность служить людям,  - могли лишь
на время отодвигать угрозу  войны,    предупреждать  силою  дипломатического
таланта,  ценою неимоверных  усилий  очередную,    возможно,    на  сей  раз
катастрофическую,  конфронтацию.    Однако  то  были  победы  спорадического
характера;  они предотвращали последствия,  не устраняя причин.  Ясное дело:
рождение на планете объединенного Общества лишило войны питательной почвы  -
воевать-то не с кем стало...
   - Итак, я прав! - вскричал Тингли. - Само Искусство за меня.
   - Но не это стало решающим фактором.
   "Почему он так подчеркивает весомость своих слов?!  - возмущенно  подумал
я.  - А эти многозначительные паузы перед тем,  как осчастливить  слушателей
очередной сентенцией!.." И, уже без всяких "простите", потребовал:
   - Не скажете ли вы наконец, что же именно?
   - Все решило качественное изменение характера и масштаба дел,    которыми
занялся человек,  - сказал Виктор Горт так,  словно и моей реплики  тоже  не
было.  - Освободившись от тягостной необходимости тратить силы и самое жизнь
на преодоление мелочей - таких,  как борьба за хлеб насущный,  - соединенное
человечество  взялось  за  проблемы,    единственно  достойные   наделенного
интеллектом существа...  Ведь даже борьба со страшными болезнями была  всего
лишь черной работой.  А Человек не предназначался - все равно,    богом  или
природой!    -  для  унизительной  черной  работы.    Изначально  он,    как
исключительное явление Вселенной,  пришел в этот мир  во  имя  принципиально
иных - высшего порядка свершений.  Феномен хомо  сапиенс  заключает  в  сути
своей два великих свойства: непреодолимое тяготение к Тайне и способность ее
Разгадать. Я имею в виду, например, освоение Космоса,  постижение четвертого
и последующих измерений,  сокровеннейшие проблемы бытия - зарождение  жизни,
ее гибель,  любовь,  творчество,  "механизм" чувствования и мышления - и  их
трагически-прекрасную взаимосвязь...   А  что  есть  война  перед  подобными
категориями?
   Тут Кора Ирви беспомощно пригладила белую прядь,   резко  выделявшуюся  в
черных густых волосах, тихо молвила:
   - Зачем были войны?.. Смерть и без них всегда рядом...
   - Как тонко, как верно подмечено! - подхватил лысый человечек.
   Я вспомнил картотеку, поспешил изменить тему. Виктор Горт, перехватив мой
озабоченный взгляд, брошенный на них, еле заметно кивнул и щелкнул затвором.
"Жертвой" стал Сол Рустинг.  Мы уже привыкли к  этому.    За  мной  голограф
охотился особенно упорно.  Однажды я достаточно резко указал ему на это.  Он
внимательно на меня посмотрел:
   - Понимаю,  это не может не раздражать.  Но,  поверьте,  я и сам не  рад.
Только иначе у меня ничего не выйдет. Словом, я против этого бессилен.
   Нечем было возразить. Наверное, подумал я, таково одно из главных свойств
Художника: он не может не делать того,  что делает.  Даже тогда,  когда  ему
самому от этого больно.
   Но Кору Ирви голограф не снял ни разу.  Только я поздно это заметил,    а
потому и поздно оценил.
   В тот день я повел пассажиров "Эфемериды" в экскурсию по кораблю.  Больше
всех на такой экскурсия настаивал Тингли Челл.  В его натуре была ненасытная
жадность к новым впечатлениям - свойство, обычно мне импонирующее;  но в нем
это меня раздражало. Я не мог избавиться от ощущения, что в любознательности
Практиканта присутствует какая-то корыстность,  он напоминал  мне  охотника,
для которого природа не объект восхищения,  а средство наживы...  И все-таки
Тингли мы остались обязаны тем,  что,  когда раздался сигнал тревоги,    все
шестеро находились в  единственном  месте,    где  могли  спастись,    -  во
вспомогательной ракете. Следовательно, в определенной мере обязаны жизнью.
   Вот как все произошло.
   Мы собрались вместе,  и только Виктор Горт остался снаружи.  Он  стоял  у
самого входа в ракету, молчаливый,  сосредоточенный,  голова почти вровень с
нижним краем поднятой двери-заслонки.  Голограф вел  ставшую  уже  привычной
охоту за нами, подстерегая то единственное, неповторимое мгновение,  которое
стоило остановить,   запечатлеть  навсегда.    Впервые  я  вдруг  представил
изнурительное постоянство груза, давящего на Художника, и почувствовал нечто
вроде жалости к нему - жалости,  смешанной с завистью,  так как понимал: мне
такого испытать не дано.
   Я плохой рассказчик.  Тингли,  некоторое время внимательно слушавший  мои
объяснения, шумно, разочарованно вздохнув, предложил:
   - Давайте сделаем так, чтобы все было по-настоящему. Ну, будто сейчас нам
предстоит  вылазка  в  космос.    Предположим,    Солу  Рустингу  захотелось
прогуляться по встречному астероиду...
   Рустинг  поежился,    растерянно  улыбнулся  и  на  самом  деле  сел    в
амортизационное кресло, лихо заявил:
   - Что ж... К старту готов!
   Вот так и получилось,  что благодаря неугомонности  Тингли  мы  оказались
готовы к встрече с космосом  в  минуту,    непосредственно  предшествовавшую
началу Распада.  Впоследствии я часто думал об этом невероятном  совпадении.
Кора Ирви с непоколебимой убежденностью объясняла его вмешательством  свыше.
Меня больше занимала парадоксальность происшествия: именно Челл спас всех!..
   Пассажиры  "Эфемериды"  в  полном  согласии  с  правилами  закрепились  в
креслах.  Игра понравилась.  Кора даже раскраснелась,  как девочка,  не  без
кокетства сказала:
   - Мы ждем, милый Бег...
   В то же мгновение родился сигнал тревоги.  Он разорвал безмятежную тишину
в клочья,  обрушился на  нас  воем  сирены  и  алыми  вспышками  на  стенках
погрузившейся во тьму ракеты.
   Остальное совершалось по ту сторону сознания;  моими действиями управляли
инструкция и выработанный тренировками автоматизм.
   Я рванулся к пульту управления ракетой - и остановился в прыжке...   если
вы можете вообразить остановившегося  в  прыжке  человека.    Я  остановился
потому,  что место третьего пилота уже занимал Петр Вельд.  Не знаю,  как он
успел там очутиться.  И еще оттого,  что боковым зрением засек  стоявшего  у
входа, за порогом, Виктора Горта... Вновь коснувшись ногами пола, я бросился
к голографу,  схватил его за руку и швырнул в черное чрево ракеты,   которое
было тем чернее,  что его лихорадочно озаряли молнии тревожного сигнала.  Мы
вместе упали в одно из амортизационных кресел,  до слуха донесся мягкий стук
герметически закрывшейся двери; он угодил в короткую паузу между завываниями
сирены. На грудь навалилась вязкая тяжесть - стартовала ракета,  и я потерял
сознание.  Но прежде чем алые вспышки световых табло  слились  в  безобразно
расплывшееся кровавое пятно,  я успел пережить безмерное удивление:  в  доли
секунды,  которые длился мой короткий полет к Виктору  Горту,    он  щелкнул
затвором камеры!  Глаза мои засекли крошечный глазок объектива,   черного  в
обрамлении  ослепительной  вспышки   -    совершенная    камера    голографа
автоматически среагировала на темноту,  высветив объект съемки.  А  объектом
был, несомненно, я... И все утонуло в кровавом облаке.
   ...Голос Вельда, отрывистый, незнакомый, приказал:
   - Иди ко мне!.. Можешь?
   Что только не лезет в голову в подобные минуты!  Я успокоенно решил:  это
ничего,  что он пришел в себя раньше,  иначе и не могло быть...  Услышал уже
встревоженное:
   - Тебе плохо?
   - Иду!
   Сблизив головы,  мы смотрели на экран внешнего обзора.    В  значительном
отдалении от нас,  уменьшаясь со скоростью  движения  секундной  стрелки  на
огромных часах,  отчетливо была видна  "Эфемерида".    Страшное  и  странное
творилось с кораблем.
   Лайнер медленно вращался одновременно в  двух  направлениях.    От  этого
смещались ярко-зеленые бортовые огни,  и казалось,  они гаснут и  зажигаются
вновь - словно жутко подмигивал нам кто-то из небытия...    Бортовая  оптика
услужливо скорректировала удаление,  достигшее больших  размеров,    как  бы
отбросив "Эфемериду" назад, вернув ей реальные параметры. Лучше бы она этого
не делала!
   Никогда не забыть мне этой картины.  У нас на  глазах  стройные,    четко
очерченные контуры корабля начали непостижимо,  неправдоподобно размываться,
они разламывались, расплывались, как сахар в горячей воде, лайнер будто таял
в пространстве.  Начали гаснуть огни,  их было много,  и они гасли сразу  по
два,  по три,  целыми обоймами...  Огней не стало.  На миг корабль слился  с
черной бездонностью космоса.  Сверкнула молния,  заставившая  зажмуриться  -
очень ненадолго,  меньше,  чем на секунду.  Но когда мы опять открыли глаза,
"Эфемериды" больше не было.
   Не знаю,  как ведут себя в такой ситуации другие люди.  Почему-то  думаю:
все - одинаково. И мы с Петром Вельдом тоже молчали целую минуту, пока он не
выговорил:
   - То самое, сынок...
   Больше, чем за все остальное - даже за все дальнейшее, вместе взятое, - я
был благодарен ему за это прерванное молчание,  потому что сам ни за что  не
смог бы прервать его и,  наверное,  задохнулся бы в  нем,    в  мертвой  его
холодной пустоте, распался бы душой на микроны, как распалась в пространстве
недавно живая, горячая, звонкая в своей победно-радостной мощи "Эфемерида".
   - Последний,  третий по счету,  случай  космической  эрозии  зафиксирован
восемьдесят шесть лет  назад.    Тогда,    к  счастью,    распался  грузовой
автоматический корабль,  не  имевший,    как  все  грузовики,    названия  и
значившийся под порядковым номером КГА77/4...  Причины космической эрозии до
сих пор не выяснены.    В  настоящее  время  она  представляет  единственную
реальную опасность в межзвездных полетах...    Все  это  я  выложил  голосом
автомата - ровным,  безжизненным,  тусклым.    Нет,    вру:  кибернетическое
контральто,    опекавшее  нас  на  борту  "Эфемериды",    было  куда   более
одухотворенным.   А  главное,    оно  бы  никогда  не  опустилось  до  столь
бессмысленного занятия - излагать общеизвестные вещи.
   Вельд крепко взял меня за плечо,  встряхнул,    как  щенка  (и  правильно
сделал, ибо я вел себя подобно щенку), однако сказал с выраженным одобрением:
   - Ты запомнил правильно. Молодец, стажер.  И от этого одобрения мне стало
сначала худо, а потом я пришел в себя, весь собрался, чтобы слушать
   дальше.
   - Теперь, Бег Третий,  ты - командир корабля.  Ты за него - за всех нас -
отвечаешь. Я ведь всего лишь "космический мусорщик"... Решай и действуй.
   Никогда в своей дальнейшей жизни Бег Третий, потомок астролетчиков Бегов,
ничем не будет гордиться столь откровенно, по-мальчишески упоенно, как своей
работой в качестве командира вспомогательной ракеты с погибшей  "Эфемериды".
Я утверждаю это с полной уверенностью не только потому,  что пережитого мною
за время, минувшее с момента Распада до нашей посадки на планете двух солнц,
иному хватило бы на целую жизнь.  Но еще - ив первую очередь - потому,   что
знаю: оба Бега, и Первый и Второй, были бы мною довольны. И не одни они. Еще
в древние времена,  когда не существовало никаких мнемокристаллов,   страшно
даже представить,  в какие незапамятные века,  представители  горского  рода
Бегишвили исповедовали и завещали потомкам правило: "Мало быть добрым.  Надо
служить Добру - а это значит служить Жизни - в течение всей жизни.  И не  "в
меру сил", а отринув понятие "невозможно".
   И сегодня не понимаю как, но я сделал невозможное.
   Наш крохотный ковчег обладал слишком ничтожным запасом автономии.    Всем
пришлось погрузиться в  состояние  аварийного  анабиоза,    чтобы  экономить
воздух. Бесценный в положении нашем прибор "Поиск среды, пригодной для жизни
человека" определил оптимальный курс в пространстве. Во избежание осложнений
мы с Вельдом сделали пассажирам анабиоинъекции раньше,   чем  они  пришли  в
сознание;  затем Петр раздавил ампулу-шприц на собственном запястье.  Что до
меня,    то  я  мог  пользоваться  только  тщательно  рассчитанными   дозами
снотворного.  Подсознание бодрствовало,  и  это  давало  шанс  справиться  с
непредвиденной опасностью.
   Умница "Поиск" привел ракету  к  планете,    которая  была  обозначена  в
каталоге длинным,  непосвященному ни о чем не говорящим номером.  Выпускнику
Университета  космических  сообщений  он  говорил  о  самом  -  и  в   наших
обстоятельствах единственно пока - важном: человек может здесь жить. Впервые
мне предстояло совершить посадку без инструктора, готового исправить ошибку,
которая унесла бы пять жизней - не считая моей. Что ж, коль скоро существуют
эти кристаллы...

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг