Владимир Орловский (Грушвицкий).
Штеккерит
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Химия и жизнь".
OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Война? Война, милый мой, прекратится на земле не раньше, чем
последняя инфузория сожрет предпоследнюю, - не раньше.
Штеккер закончил свою энергичную сентенцию не менее энергичным жестом,
стукнул пустой кружкой по мраморному столику и окинул взглядом жующий и
чавкающий зал.
- Все это - материал для будущей войны, - продолжал он, жестко
улыбаясь. - Они и их дети, и дети их детей.
Собеседник проследил за его взглядом и содрогнулся, глядя на живое
человеческое море.
- Ну, и вы тоже... готовитесь?
- Да, только об этом нельзя говорить вслух.
- Отравляющие газы?
Штеккер барабанил пальцами по столу, следя за дымом сигары.
- Д-да, - сказал он наконец, поворачиваясь к собеседнику. - Это будет в
свое время сюрпризик, перед которым побледнеют иприт, льюисит и все, что
было до сих пор в области военной химии.
- Секрет, конечно?
- Надеюсь, да... Хотя вынюхивают его усердно.
- В чем же будет сила этого яда, на который вы возлагаете такие
надежды?
- Он должен быть средством для ударов молниеносных, оглушающих... Одно
прикосновение его вызывает жгучую, невыносимую боль. При вдыхании его
смерть почти мгновенна. Он проникает сквозь все оболочки органического
происхождения.
- Но ведь против всякого яда, в конце концов, существует противоядие!
- Противоядие, разумеется, найти можно и должно, чтобы оградить своих
бойцов. И я его открыл... после двух лет работы... Но пока его будут
искать те, на кого обрушится мой газ, он свое дело сделает. Вообразите
себе, какое впечатление будет производить такая туча, когда она широкою
волной поползет на противника... Понимаете ли? Паника, безумие, отчаяние.
Ничего живого на пути не останется...
Гейслер смотрел на собеседника почти с ужасом.
- И вы можете говорить об этом так спокойно? Неужели вы, занимаясь
подобными исследованиями, не думаете о том, что они направлены на живых
людей, которым они несут страдание и смерть?
Штеккер помолчал с минуту.
- Страдания единиц и миллионов единиц не идут в расчет на весах
истории, - сказал он наконец сухо, - и когда помнишь об этом, то все
становится очень просто и ясно.
- И как он будет называться, этот новый газ?
- Он будет называться "штеккерит". Полагаю, что на это я имею право?
Гейслер молчал, глядя в задумчивости на копошившийся людской
муравейник.
В лаборатории сгущались сумерки, и Штеккер зажег огонь. За окном вдруг
сразу стало темнее, будто опустили на него мутную завесу.
Штеккер сегодня задержался здесь дольше обыкновенного. Он перебирал в
памяти все, что видел и слышал в течение последних дней.
Гейслер сказал как-то:
- Попробуйте поставить себя на место тех сотен тысяч, которых будут
травить вашими газами, как крыс или сусликов.
Штеккер презрительно усмехнулся. Сотни тысяч - это пушечное мясо,
предназначенное железными законами пополнять статистические рубрики убитых
и раненых. А он принадлежит к числу тех, которые являются движущей силой в
сложном ходе дел человеческих. Случайность, конечно, возможна всегда. Ну
что же, он сумеет встретить смерть достойным образом, как подобает ученому
и мыслителю. Но это нисколько не меняет сущности дела.
Штеккер бросил докуренную сигару, потянулся и перешел к рабочему столу,
где стоял прибор для испытания физиологического действия исследуемых
газов. Под большим стеклянным колпаком сидела большая серая крыса,
беспокойно забегавшая при приближении человека. Штеккер посмотрел на нее
несколько секунд, выжидая, пока она отодвинется к дальнему краю
резервуара, в стороне от подводящего крана, потом впустил облачко
красноватого газа под колокол и стал наблюдать.
Крыса забилась в угол, не трогаясь с места, и только когда первая
багровая струйка, стелющаяся по дну, лизнула ноги, она, почувствовав ожог,
жалобно закричала и заметалась в прозрачной клетке, стукаясь носом о
стеклянные стенки.
Штеккер равнодушно следил за знакомыми этапами действия газа. Крыса,
бегая от стенки к стенке, наткнулась на небольшую колодку, поставленную
посреди дна и возвышавшуюся над ним на несколько дюймов. В одно мгновение
она вскарабкалась наверх и глядела на подымающееся снизу багровое море,
вся дрожа и облизывая обожженные лапы. Но дышала она по-прежнему спокойно,
- вне облака присутствие газа не беспокоило животное. С этим-то и
приходилось бороться больше всего и пока безуспешно. Газ имел колоссальную
плотность и чрезвычайно медленно смешивался с воздухом, двигаясь густой
волной. И сейчас было то же, несмотря на примеси, имеющие назначением
облегчить распространение ядовитого облака. Правда, оно давало о себе
знать издали слабым приторным запахом, уже знакомым Штеккеру, но запах
этот, вызываемый именно летучими примесями, не был ядовит, хотя и причинял
легкое головокружение.
Штеккер пустил в ход пропеллер, вделанный в верхнюю крышку колокола.
Завертелись лопасти, и волна воздуха всколыхнула осевший внизу газ.
Красноватые струйки его завихрились спиралями и быстро поползли кверху.
Крыса пронзительно закричала, подняла кверху лихорадочно раскрытый рот и
задышала тяжело и прерывисто, потом в судорогах свалилась на бок. Еще
полминуты - и багровый туман колыхался уже над совершенно неподвижным
телом. Штеккер остановил пропеллер и открыл кран, через который
взбрызнулась под колокол струя распыленной жидкости, в течение минуты
поглотившей газ. Опыт был кончен. Он снял колпак с тарелки и осмотрел
внимательно мертвое животное. Воспаленная кожа, клочья выпадающей шерсти,
помутневшие глаза - ничего нового.
Штеккер позвонил. Явился служитель, ленивый и сонный парень, взятый
временно взамен заболевшего старожила лаборатории.
- Уберите, - сказал ему Штеккер, показывая на ящик. - И приготовьте к
завтрашнему утру морскую свинку из большой клетки.
Служитель все с тем же апатичным видом взял за хвост мертвую крысу и
пошел к двери. Штеккер покачал головою. Он недолюбливал этого
неповоротливого, странного человека, глядевшего всегда исподлобья и
скупого на слова.
- Экая сонная тетеря, того и гляди каких-нибудь глупостей наделает
сдуру. Слава богу, через три дня вернется старый Густав.
Он подошел к маленькой двери, от которой несколько ступеней вели вверх
по узенькой лестнице в небольшую темную комнату, служившую для опытов над
действием различных лучей. Помещение было глухим тупиком, не имевшим
другого выхода. По пути Штеккер оглядел несколько стальных баллонов,
стоявших подле двери. Они были наполнены газом под большим давлением и
стояли здесь временно, перед отправкой на испытательный полигон.
Сзади послышались шаги. Вошел снова служитель и стал передвигать что-то
на столах.
- А как с собакой, господин профессор? - спросил он таким голосом,
точно ему лень было ворочать языком.
Штеккер взглянул на небольшую клетку, стоявшую на высоком столе у окна,
в которой дремала, свернувшись клубком, маленькая собачка. Она подверглась
накануне воздействию газа в слабой концентрации.
- Дайте ей корму и оставьте здесь, я займусь ею завтра утром.
Штеккер поднялся по узким крутым ступенькам, зажег свет и задернул
штору, закрывавшую плотными складками проем двери. Он подошел к столу, на
котором стоял большой спектроскоп, плоский стеклянный сосуд, наполненный
газом, катушка Румкорфа и еще несколько приборов. Здесь работа была
спокойной, методической, в ней не замечалось бега времени. Сменяли друг
друга цветные линии в поле спектроскопа, жужжал однообразно индуктор, в
дальнем углу скреблась мышь. Часы внизу пробили девять, - Штеккер
машинально сосчитал удары; где-то далеко хлопнула дверь.
Так прошел час, может быть, больше. И вдруг протяжный, полный
смертельной боли и страха собачий вой ворвался в темную комнату и замер...
Штеккер вскочил на ноги, повернул выключатель и бросился к двери, но,
отдернув штору, остановился как вкопанный, не смея ступить дальше. Узкая
дыра внизу была заполнена багровой массой, которая тихонько колыхалась и
медленно ползла вверх со ступеньки на ступеньку, подобная отвратительному
студню.
Ужас сковал его неподвижностью. Он не смел верить своим глазам, он еще
не отдавал себе отчета в том, что случилось, но где-то в глубине
шевелилось уже сознание непоправимой беды и душу захлестывал неодолимый
страх.
Газ вырвался из баллонов - это было несомненно. К тому, что он видел,
присоединился и едва уловимый сладковатый запах, в значении которого
ошибиться было невозможно. Но тогда... тогда конец. Ядовитое облако,
двигаясь кверху, закупорило единственный выход и поднималось дальше,
заполняя постепенно каменный мешок, в котором он оказался захлопнутым, как
в ловушке.
Штеккер облокотился на стену, чтобы не упасть, - у него кружилась
голова и во рту вдруг стало отвратительно сухо. Он не знал, сколько
времени прошло в этом оцепенении, но когда он пришел в себя и взглянул
вниз, помимо воли жалкий, растерянный крик вырвался из его груди. Он
помнил твердо, что при первом взгляде на лестницу верхние четыре ступени
были свободны от газа; теперь из-под багровой колыхающейся массы
поднимались только две. Он закричал еще раз, но теперь уже умышленно,
надеясь услышать какой-нибудь отклик. Ответом был визг собачонки.
Тогда Штеккер вспомнил о небольшом окошечке в стене его западни,
открывавшемся, правда, не на улицу, а внутрь лаборатории, откуда шла
лестница. Он бросился к этой темной дыре, словно ожидая оттуда спасения...
Из окна, приходившегося почти под потолком просторной высокой комнаты,
ничего нельзя было рассмотреть.
Штеккер вынул коробку спичек, зажег одну из них и попытался осветить
темнеющий провал. В трепетном мерцании огонька увидел он ближайший угол
комнаты и откинулся назад: пола, столов, табуретов уже не было видно - они
скрывались под пеленой багрового тумана, очертания и границы которого
трудно было уловить. Штеккер еще раз крикнул в темную бездну - новый
жалобный вой ответил ему из глубины.
Снова он бросился к двери. Красноватые волны покрыли еще одну
ступеньку, и приторный запах ощущался все сильнее. Первым его движением
было - спуститься вниз и захлопнуть дверь, но, сделав шаг, он остановился.
Для того чтобы добраться до двери, надо было чуть не до плеч погрузиться в
ядовитое, жгучее облако - это было равносильно смерти.
Он задернул штору в надежде хоть сколько-нибудь задержать движение
газа, отошел к столу и, опустившись в бессилии на табурет, сидел так
некоторое время, не отрывая глаз от темных складок материи, из-за которых
скоро должна была появиться отравленная волна.
Что делать? И как это случилось? Служитель ли по нечаянности или из
любопытства отвернул кран баллона или газ сам прорвался через неплотный
затвор? И почему оказалась открытой дверь внизу? Неужели он сам забыл ее
захлопнуть за собой? Но это все не то. Сейчас главное - что делать.
Неужели конец... сегодня... в этом каменном мешке?
Собачонка внизу взвизгнула еще раз отчаянным голосом и замолкла.
Страшным усилием воли Штеккер взял себя в руки. Надо спокойно обсудить
положение и поискать пути к спасению. Из комнаты выхода нет. Телефон? Он
внизу, чтобы добраться до него, надо прорваться через узкую дыру,
закупоренную газом... Долбить стену? На столе лежал маленький молоток с
заостренным концом. Сколько же времени потребуется, чтобы пробить таким
оружием кирпичную кладку? Часа три-четыре? Он взял молоток и ударил им по
стене. Посыпались мелкие осколки штукатурки, известковая пыль. После
нескольких минут обнажился кирпич, от которого самые сильные удары
отбивали лишь незначительные обломки. Штеккер оглянулся назад: багровый
туман выползал из-за складок шторы и змеился струйками у порога.
Он почувствовал, как давящий ком подкатил к горлу и захватил дыхание...
Короткое рыдание вырвалось из груди надорванным звуком, в котором он не
узнавал своего голоса. Все тело вдруг покрылось холодной испариной. Он
машинально вытер платком лоб и продолжал смотреть на струйки тяжелого
газа, расползавшиеся по направлению к его ногам. Еще минута, и стоять на
этих холодных плитах будет немыслимо.
В это мгновение странный звук привлек его внимание. В дальнем углу
копошились две темные фигуры. Это были крысы, выгнанные газом из подполья,
- те самые, которым впоследствии, вероятно, было бы суждено также попасть
под колокол в большой лаборатории. Животные метались по комнате, попадая
временами в дрожащие бурые клочья и каждый раз вскрикивая от боли. Вдруг
обе они, словно сговорившись, прыгнули к длинному столу, стоявшему вдоль
стены, и вскарабкались на его гладкую поверхность.
Штеккер окинул взглядом пол - газ лизал уже подошвы его ботинок.
Непроизвольным движением бросило и его туда, где жались в углу напуганные
зверьки. Он вскочил на верхнюю доску стола и встал, прислонившись к стене,
бледный, растрепанный, страшный, с блуждающими глазами, сжимая в руке
рукоятку молотка. Что же дальше? Бороться против неизбежности или... Так
просто было положить конец всему: броситься вниз и вдохнуть раз этот
тошнотворный студень...
Нет, это всегда успеется... Выбрав место на высоте груди, он
придвинулся к стене и стал ожесточенно долбить ее молотком. Снова
посыпалась штукатурка, обломки кирпича, белая пыль. Он работал с
исступлением, не останавливаясь ни минуты, обливаясь потом. И работа
принесла успокоение. Не то чтобы родилась надежда, а просто он всем
существом ушел в эти лихорадочные удары. Надо проломить только небольшое
отверстие, позвать на помощь, увидеть людей.
Он взглянул еще раз назад. Газ поднимался уже до половины высоты стола,
а выбоина в кирпиче была глубиной не больше кулака. Штеккер вздохнул всей
грудью; голова закружилась от приторного противного запаха. Какое безумие!
Надо было начать работу гораздо выше, как можно выше, чтобы газ не успел
подняться к ногам. Взгляд его снова упал на табурет, стоявший шагах в трех
от стола. Как мог он допустить такую ошибку? Ведь через полчаса на столе
уже нельзя будет стоять.
Несколько секунд он простоял в нерешительности, потом вдруг положил
молоток у стены, застегнул почему-то наглухо пиджак, стиснул зубы и
прыгнул вниз... Жгучая нестерпимая боль охватила ноги до колен. Он
испустил звук, похожий на рычание, и сделал шаг вперед. Судорожным
движением схватил он табурет и бросил его на стол. В глазах темнело, ноги
горели невыносимо. Шатаясь, как пьяный, шагнул он назад к столу, почти
упал на его край и со страшным напряжением втащил на доску вдруг осевшее,
расхлябанное туловище.
Минут пять лежал он на столе, корчась от боли, и плакал бессильными,
холодными слезами. Потом боль несколько улеглась и вместе с тем началась
снова работа мысли. Он всмотрелся пристально в колеблющееся красное море:
оно колыхалось почти на том же уровне, по-видимому, скорость движения его
убывала. Или это только показалось? Он посмотрел на часы, было четверть
двенадцатого, но он не знал, когда началась катастрофа. Во всяком случае,
впереди была еще вся ночь - помощь придет не раньше утра, если до тех пор
он останется жив.
С трудом ступая на обожженные ноги, он дотащился до табурета и
передвинул его в угол стены, чтобы дать больше устойчивости телу. Затем,
чуть не плача от боли, вскарабкался на шаткую деревянную площадку и встал
на ноги. Он вспомнил вдруг свою недавнюю жертву, как она спасалась на
колодку, предусмотрительно поставленную посреди резервуара. Ему почудилось
что-то странное в этом сопоставлении, какая-то дьявольская насмешка
судьбы. Но еще раз взял он себя в руки и отбросил назойливые мысли. Сейчас
надо думать об одном и даже не думать, а только делать - долбить, долбить,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг