лесу... Да, мы ничего не можем простить или забыть, не можем это дело
оставить просто так, и я уполномочен вам это передать...
- Говори, говори, я слушаю, что ж ты остановился?
- Что? - сказал Олег.
- Говори, говори дальше...
Теперь Олег увидел лицо Будкова и его глаза, явился живой человек и сел
напротив, руки сложив перед собой на столе, и явление его Олега смутило и
озадачило.
- Вроде все, - растерянно сказал Олег.
- Все? - не поверил Будков.
- Все, - Олег даже пожал плечами.
Он устал, выложился, был опустошенным, не знал, что ему говорить еще,
но самым неприятным и странным было сознание того, что дальнейший разговор
был ему вообще неинтересен.
- Ну если все... - сказал Будков и встал. - Молодцы, что не затаили это
в себе, - добавил он, направляясь к окну.
Несколько секунд видел Олег его лицо и не мог не заметить преображения
начальника поезда. Будков повзрослел и помрачнел, все мальчишеское ушло, и
ступал он тяжело и неловко, словно бы пошатываясь, куда девалась его
спортивная пружинистая походка. У окна он остановился спиной к Олегу,
вытащил сигарету и закурил.
- Жара, - сказал Будков.
Олег кивнул невольно, хотя должен был бы игнорировать слова Будкова, не
имеющие никакого отношения к делу. "Все же он волнуется, - не без
удовольствия подумал Олег. - Волнуется, да еще как!" И снова пришла тишина,
то есть какая тишина? Это они вдвоем с ним молчали, а сколько звуков билось
о сине-белые стены кабинета, они жили на воле, эти звуки, в томящей жаре -
ревели лихие машины, собаки лениво, скорее по привычке, поругивались с
чужими, под окном кто-то долго нудил о шлаковате, и нудные слова эти не
мешали слышать другие слова, свободный парень шоколадным голосом спрашивал:
"Нет ли у вас пятновыводителя?", а ему в ответ смеялась девчонка: "А зачем
тебе?" - "Ну как же зачем? Пятна с души вывести", и снова был смех, и снова
парень интересовался насчет пятновыводителя, чтобы опять, ко взаимному
удовольствию, повеселиться. Были звуки и в комнате - дурная стрекоза,
крупная, речная, залетела в окно и теперь мыкалась в отчаянии, мыкалась
безнадежно, заставляя Олега морщиться.
- Да, не думал я, что дело такой оборот примет, - сказал Будков.
Он повернулся, сделал два шага к столу и сел и снова был напротив
Олега, глядел Олегу в глаза прежний, жилистый, ребячливый, только несколько
опечаленный.
- Неужели ты, Олег, - улыбнулся Будков, и в улыбке его было чувство
правоты и боль от нанесенной ему обиды, Олег это чувствовал, - неужели ты,
Олег, мог подумать, что во всей той истории у меня был злой умысел?
- Я вроде гонца, - угрюмо сказал Олег, - меня послало собрание.
- Нет, нет, ты сидишь передо мной, а никакое не собрание, и я прошу
тебя ответить за себя, только честно, неужели ты мог поверить, что я
совершил, если хочешь, преступление?
- Я не знаю, - смутился Олег, - тут еще надо разобраться... Но меня
послало собрание...
Он произнес это робко, и, хотя пять минут назад говорил не чужие слова,
а свои, да и теперь ничего не изменилось в его отношении к Будкову, все же
последние его фразы как бы давали понять, что есть у него собственное
мнение, и не такое суровое, но вот собрание поручило ему донести общее
мнение, и он вынужден выполнять волю других людей. Все это было скверно, но
Олег иных слов не добавил.
- Вот видишь, - печально сказал Будков, - ты не знаешь, а судишь так
строго...
- Собрание меня послало...
- Ты не знаешь, и причем многого... И ребята на Сейбе многого не
знают... Хотя бы того, что о гравии в ряжах моста, кому надо, давно
известно... Я доложил... Ты рассуди, был ли смысл втирать мне очки?
Последние слова Будков произнес неожиданно и поспешно, словно только
что придумал их и боялся, что им не поверят, неожиданность эта Олега
удивила, но, впрочем, он тут же забыл о ней.
- Я не знаю, - пробормотал Олег, - тут все надо взвесить...
- Что я, себе дачу, что ли, из этого бута хотел построить, а? Не было
его, и все...
- Я понимаю... Но нас ведь что взвинтило... В бумагах-то вместо гравия
бут был записан...
- Так получилось... И я сгоряча решился... Но в общем-то не моя
инициатива была...
Он помолчал, словно бы давая Олегу время обмозговать, чья там была
инициатива.
- Иного выхода не было, Олег, сейчас долго объяснять, но это так... А
ведь и выгода делу нашему общему вышла огромная... Что касается честности, я
понимаю, это больше всего вас волнует, и это здорово, то тут тоже все
соблюдено. Сейчас я покажу тебе бумаги и копию моей докладной и отчет, в них
записано все, как есть... Сейчас...
Он открыл сейф, порылся в папках, вытащил два подколотых листа,
усеянные цифрами и индексами, непонятными Олегу знаками и сокращениями. Олег
держал листочки, волнуясь, и черные буквы подскакивали, Олег пытался осилить
их смысл, уцепиться за него, но ничего не выходило, и он протянул бумажки
Будкову.
- Понял теперь? - спросил Будков, пряча документы в сейф.
- Понял... - судорожно кивнул Олег.
Он глядел себе под ноги, а ему надо было бы глядеть в лицо Будкова, в
его глаза, тогда он и в самом деле мог бы кое-что понять, но он глядел под
ноги на коричневые крашеные доски, выскобленные тряпкой уборщицы, и думал,
что с двух подсунутых ему листочков запомнились слова странные - бетон,
щебенка и еще что-то, с чего бы вдруг тут писать о бетоне, ему было стыдно,
что он в волнении не смог осилить смысл листочков, а попросить их снова он
не решался, боялся показаться Будкову человеком легкомысленным и тугодумом.
"Да нет, не мог он меня сейчас обманывать, ведь я бы понял все..."
- Нет, все я не о том, - сказал, огорчаясь, Будков. - Прав я там или
неправ - какое это имеет значение... Важно, что мост есть, что мы ворвались
в тайгу на год раньше... Это мало? Нет, старик, это много... Понимаешь,
столько бардака еще в нашем деле, что иногда из высших соображений, кривясь,
мучаясь, приходится идти в обход... Вот твой Терехов Шарапова-то посылает на
дело с сумкой бутылок... Так полагается? Ведь нет... А что делать? Нет, ты
не подумай, что я тут пытаюсь оправдываться теорией насчет целей и средств,
сам знаешь, куда эта теория может привести. Нет, надо знать разумную меру,
компромиссы возможны, но дело должно быть чистым...
Будков говорил еще долго и непривычно для себя ровно, успокоенно, как
будто бы убаюкивал, укачивал Олега, а Олег все думал о тех двух листочках,
пропавших в сейфе, и теперь ему казалось, что слова о бетоне и щебенке ему
померещились, все на тех листочках было точно и относилось к делу, теперь
ему казалось даже, что он помнит все напечатанное на серой бумаге от первой
до последней строчки. В спокойном голосе Будкова, сокрушающемся его
горячностью, Олег слышал теперь укор, и он жалел уже о лихой атаке,
чувствовал себя виноватым, и ему хотелось сказать Будкову что-нибудь
приятное.
- Почему мы так взвинтились, Иван Алексеевич, почему нервничали-то -
потому что устали здорово, вымокли...
Эти слова звучали как извинение, они сводили на нет всю Олегову
пламенную речь, и после того, как Олег сказал их, он сразу же расстроился,
но потом сумел убедить себя в том, что он сейчас искренен и перед Будковым
не заискивает, не такой он человек, чтобы перед кем-либо заискивать, а
сейбинцы погорячились, это уж точно, погорячились, вспыхнули из-за какой-то
ерунды, из-за пустяка, мелкого, как гравий, и его, Олега, заразили своим
заблуждением. Теперь это Олег все понимал, стоило пройти двадцать
километров, стоило взлететь над хлопотливыми сейбинскими буднями, стоило
взглянуть в умные, утомленные глаза Будкова, чтобы понять это.
- Зря ты, Олег, оправдываешься, - улыбнулся Будков, - все вы делали
правильно, я бы и сам на вашем месте возмутился и сюда бы поспешил... Очень
глупо, что так получилось, но я съезжу на Сейбу, все объясню, все улажу...
- Нет, Иван Алексеевич, что бы вы ни говорили, а вели мы себя
недостойно, по-женски, - сказал Олег и добавил для убедительности: -
По-бабьи, знаете...
- Зря, зря ты, Олег... Вы - молодцы. И хорошо, что у нас в поезде
ребята не безразличные, не рыбы-хариусы, а будь здоров, хозяева.
- И тем не менее...
Долго они потом сыпали любезностями и как будто могли быть довольны
друг другом и собой могли быть довольны, но Олегу все-таки казалось, что он
поступил нехорошо, так быстро изменив свое мнение, а кроме того, ему было
жалко, что разговор пошел не так, как он его себе представлял, и пропадали
хорошие слова, которые он заготовил. "Что-то тут не так", - думал Олег. А
что тут не так - уловить он не мог еще и потому, что был углублен в себя,
все оценивал свое настроение и свои слова, а Будковым почти совсем не
интересовался, и выражения его глаз не замечал, и волнения его уже не
улавливал.
А если бы он был внимательнее, он бы смог увидеть, что Будкова и
вправду привели в смятение его слова и не сразу и нелегко начальник поезда
успокоился. Были секунды, когда Будков, мусоливший нервно пальцами сигарету,
сыпавший табачные крошки на пол, не знал, что говорить ему и как вести себя
дальше. "Надо же, - судорожно думал Будков, - все всплыло, докопались,
археологи..." Ему вдруг стало жалко себя и обидно, что из-за этой ерунды,
из-за его тогдашней неловкости, все в его удачливой пока инженерной судьбе
может полететь к черту. "Терехов, конечно, Терехов, - досадовал Будков. -
Так я и думал..." Он злился на Терехова, тоже мне благородный рыцарь,
позволил себе перчатку бросить: "иду на вы", иди знаешь куда, и злился на
Олега, тереховского гонца, уж больно красиво и страстно тот говорил, самому
Будкову стало знобко, а если вдруг с такой речью выступит Олег на собрании -
пиши пропало, народ у нас чувствительный. Но больше всего Будков злился на
самого себя, кто же, как не он, был виноват в этой истории, терпения не
хватило... "Авантюрист, авантюрист! - говорил себе Будков. - Зачем
спешил?.." А через минуту он снова ругал себя и называл себя авантюристом,
потому что в запале начал врать Олегу, пообещал показать ему несуществующие
бумаги, и вынужден был открыть сейф и подсунуть Олегу листочки из папки, в
которой хранилась документация щебеночного завода, и было чудом, что Олег не
рассмеялся ему в лицо. Если б это случилось, если б поднял Олег
торжествующие глаза, он готов был воскликнуть: "Ах, извини, я, кажется,
перепутал" - и снова бы сунулся в сейф, но что было бы дальше? Олег не
поднял глаза, пальцы его дрожали, а веко дергалось, и дрожащие листочки
протянул он Будкову, выговорив с трудом: "Понял..." Нервно крутанул Будков
ключ, закрывая сейф, торопился, точно с мороза хотел сбежать раздетый, а сам
думал: "Плахтин-то волнуется еще больше меня, ему-то что... Это к лучшему,
это к лучшему... Все уладим, уладим..." Он понимал, что самое главное сейчас
- уладить все, обезвредить невзорвавшуюся мину, да так, чтобы все пришли к
соглашению, не было обиженных или недоумевающих, не повис над ним дамоклов
меч, да, впрочем, меч ли? Так, заржавевшее шило... И никто не желал бы
ткнуть его этим шилом вдруг, совсем ни к чему это сейчас; впрочем, он не
боится скандала, что он, ради своей сытой жизни, что ли, старается, все ради
одного - чтобы людям было лучше, чтобы вагонные колеса быстрее застучали в
тайге. И хотя ругал себя Будков за авантюризм, за бумажки эти липовые, он
успокаивался, говорил уже снисходительно и миролюбиво, и в голосе его была
обида на сейбинских ребят, не понявших его. "Все уладим... И с Олегом сейчас
улажу, и со всеми сейбинскими, и с Тереховым... как-нибудь... А уж с
Олегом-то... Что-то он мне сегодня не нравится... Хотя он всегда такой...
Начал с запалом, аж в холодный пот меня вогнал, а сейчас во всем
соглашается, извиняется... А может, он все врет, прикидывается и вправду
понял, что там на листочках, а теперь врет..."
Будков, подумав так, поглядел пристально, в упор на Олега и понял тут
же, что не смог на секунду спрятать свое раздражение и что Олег увидел его
злые глаза, а это было совсем ни к чему. Он заметил вдруг в глазах Олега
испуг, и это Будкова удивило: "Ба-ба-ба. А он ведь трус..."
Он встал, сказал, как бы объясняя мгновенную свою вспышку:
- Да, обидели вы меня...
"Черт возьми, - думал Олег, - а он ведь и вправду обиделся на нас. Еще
бы ему не обидеться! Он и разозлился на нас. И на меня, естественно. На
меня-то в первую очередь".
Ему стало не по себе, он не мог объяснить, почему вдруг он испугался
Будкова и почему неприятной была для него обида Ивана Алексеевича, словно от
разговора этого зависело будущее его, Олега, и сейчас будущее это рисовалось
ему черным.
- Вы уж не обижайтесь, Иван Алексеевич, на наших ребят... И на меня
тоже... Устали мы, а нас завели...
- Кто же это вас завел?
- Да Терехов, - с неохотой и досадой сказал Олег.
- Терехов? - удивился Будков. - Вот не ожидал. Я очень уважаю Терехова.
Жалко...
"Терехов, конечно, Терехов, - подумал Будков, - рано или поздно мы
должны были сшибиться лбами..."
- Я тоже уважаю Терехова, - кивнул Олег, - он замечательный человек...
- Знаешь, Олег, - значительно сказал Будков, - ты поговори с Тереховым
как друг... Серьезно, а? Убеди его, что он зря свару затевает... Ничего
хорошего для него не выйдет... Да и для дела... Только нервы друг другу
потреплем да людей от занятий отвлечем... Ты понимаешь?..
- Понимаю, - кивнул Олег. - Я попробую его уговорить, только вряд ли он
остынет...
- Тем хуже будет для него, - сурово сказал Будков.
Будков ходил по кабинету от двери к сейфу и поворачивался снова к
двери, курил, был сердит и не думал скрывать мрачного своего настроения, он
обдумывал ходы завтрашних свар с Тереховым, и ему не терпелось, не
откладывая, немедля, теперь же показать Терехову свою силу и то, как он
прочно стоит на земле, на горбатых саянских сопках, и этому мастеру
пламенных речей, сидящему сейчас возле его стола, не мешало бы напомнить,
кто такой Будков.
- А ты, Олег, - остановился Будков, - который вроде бы все понимает,
вот ты, если вдруг Терехов затеет склоку, проявишь ли здравый смысл или
приятельские отношения затянут тебя?..
- Я... если... - растерялся Олег. Потом сумел все-таки сказать весомо:
- Я человек самостоятельный.
Будкова уже разжигало столь знакомое ему желание сломить своего
собеседника, подчинить его мнение своему, он любил ощущать силу собственного
характера, а человек сидел перед ним слабый и трусливый, так казалось
Будкову, хотя и в чем-то ему симпатичный.
- Вот и хорошо, что ты самостоятельный, - по-взрослому оценил Будков.
- Есть голова на плечах...
- И какая голова, - сказал Будков.
- Ну какая-никакая... - обиделся Олег.
- А я серьезно...
"Может быть, он и серьезно, - подумал Олег, - но злость-то из него не
вышла. Вон какие у него глаза". И хотя Будков ничем не угрожал ему, да и
ничем не мог угрожать, никак вовсе не зависела судьба Олега от Будкова, и
вот, надо же, от серых, что ли, сердитых глаз Ивана Алексеевича приползли к
Олегу страх и ощущение себя маленьким человечком, перед которым грохочет, на
которого надвигается исполинская неуклюжая машина, и Будков поглядывает из
оконца этой фырчащей машины, из высокого оконца, прикрытого сталинитовым
стеклом. "Фу-ты, чертовщина какая. Хоть бы скорее кончился наш разговор,
хоть бы выбрался я на свежий воздух..." И чтобы скинуть с себя давящее его
чувство, чтобы припугнуть железного своего ровесника, Олег сказал строго:
- Терехов решил действовать не сгоряча, а всерьез.
- Жаль. В конце концов и он пожалеет об этом. И те, кто поддерживают
его, пожалеют.
И снова взгляд его обжег Олега.
- Я уж говорил Терехову, что он зря, только делу навредит, - сказал
поспешно Олег. Вздохнул: - Но разве он меня дослушает.
- Чистюлей ваш Терехов хочет быть, чистюлей...
- Конечно, я уж объяснял Терехову, что есть вещи вынужденные... И надо
соизмерять вред от них и пользу от них... Ведь вот и сам Терехов в горячке
боя, у нас там в эти дни настоящий отчаянный бой был, вынужден был ударить
сейбинского мужика и по сути дела украсть у него лодку, но без лодки этой мы
бы не спасли мост...
- Что, что? - заинтересовался Будков, присел даже. - Ударил мужика?
- Ну да, - сказал Олег. - Веслом по голове, сшиб его... В милиции
заявление лежит... Тот чуть сознание не потерял... Но что нам было делать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг