- День чудесных извинений, - сказал Терехов и не улыбнулся.
- Да... - рассеянно сказала Надя.
Терехов, подумав, присел у окна, Надя была сбоку, за его плечом, и он
на нее не смотрел.
- Ты знаешь, зачем я к тебе пришла?
- Нет, - сказал Терехов. - Не знаю.
А в голосе его было: "Не знаю, да и знать мне не интересно".
- Плохо мне, Павел, ох и плохо... Что я наделала...
Терехов обернулся, Надины слова, произнесенные, как ему показалось, с
надрывом, его испугали, но он тут же понял, что относятся они к ее
нравственному состоянию, а не к физическому и что не упадет она сейчас в
обморок, не случится с ней удар, и он снова стал глядеть в оконное стекло.
- Ты меня не слушаешь, Павел?
- Слушаю...
- Ничего у нас с ним не выходит... С Олегом... Ничего... Что я
наделала!
- Ты пришла, чтобы я тебя успокоил?..
- Не знаю, зачем я пришла...
- Ты сумасбродная девчонка. Ты сама это прекрасно знаешь... Через
полчаса у тебя изменится настроение, и ты отругаешь себя за то, что
приходила сюда.
- Нет, Павел. У меня не изменится настроение...
- Но ты хочешь, чтобы я тебя успокоил?..
- Ничего я не хочу... Я тебя люблю, Павел...
- Вот как? - удивился Терехов.
- Я тебя люблю, Павел...
- Зачем же тогда... - начал было Терехов, но осекся, почувствовав, что
сказать ничего не сможет, да и не узнает ничего больше; сто раз ему
казалось, что она любит его, сто раз он убеждал себя в этом, нервничал и
расстраивался, сто раз он надеялся на то, что она любит его, а все остальное
обман, и потом сам разбивал свои надежды, теперь же, услышав Надины слова,
увидав глаза ее, он растерялся и не понимал, что ему делать, как быть ему,
не понимал не разумом, а всем существом своим, как ему быть, как жить ему.
Надя смотрела ему в глаза и не отводила взгляда, и Терехов знал, что
она сказала ему правду. Глаза ее были влажные, добрые и растерянные. Глаза
ее были любимые, и нужно было подойти к Наде и обнять ее и целовать эти
любимые глаза. Все, что было между ними раньше, все, что было между ними и
другими людьми раньше, все стерлось, все не имело ни малейшего значения,
ничего не было и вовсе.
- Ты мне не веришь? - спросила вдруг Надя.
- Не верю, - сказал Терехов.
Он сказал это и сам удивился, что произнес эти слова, удивился глупой и
дешевой лжи их и их суровости и отругал себя, но стоял молча и не кричал: "Я
вру, Надя, не верь мне..."
- Я понимаю тебя, - сказала Надя и опустила глаза.
Плакала она или нет, Терехов не видел, наверное, не плакала, а просто
сидела отрешенная от всего, что было перед ней, и, может быть, о нем,
Терехове, забыла, сидела сжавшаяся, ставшая вдруг маленькой, и Терехову было
жалко ее, а подойти к ней он не мог.
- Конечно, после всего, что случилось, после вчерашнего, - проговорила
Надя, - ты мне не будешь верить...
- А ты сама себе веришь? - обернулся к ней Терехов.
- Не знаю, - прошептала Надя, - ничего не знаю...
Она замолчала и снова как будто бы отключилась от всего, что было перед
ней, силы истратив на признание, в которое теперь Терехов начинал не верить.
Нет, он понимал, что Надя говорила искренне, и ей на самом дело было плохо,
и сейчас, сию минуту, ей казалось, что она любит именно его, Терехова, и
никого больше, но эта несчастная сия минута должна была пройти, не могла не
пройти, и все встало бы на свои места, мало ли в Надиной жизни было подобных
сумасшедших минут. Все и должно было встать на свои места, и вчерашний день
со свадьбой при свечах никто отменить не мог, из памяти выкорчевать его
никто не мог, и Терехов помрачнел, и обида завозилась в нем, подсказывая
Терехову мысли злые, он стоял и уверял себя, что простить Наде вчерашний
день никогда не сможет, он считал теперь, что Надя предает Олега и его
собирается вовлечь соучастником в это предательство младшего брата.
- Я все время уверяла себя, что люблю его, а не тебя, - сказала Надя, -
я все время успокаивала себя этим. И мне стало казаться, что я люблю его, а
не тебя... Я поверила в это... А теперь все полетело.
- Да? - сказал Терехов.
- Ты мне можешь не верить, Павел, это твое право...
- Спасибо за это право...
- Или ты ничего не помнишь, Павел...
- Может, у вас начались семейные сцены? - сказал Терехов и понял тут
же, что сказал пошлость, но не смутился, потому что ему хотелось говорить
Наде слова грубые и сердитые.
Но она, к его досаде, не заметила этих слов, а все думала о своем,
что-то вспоминала или силилась понять и решить что-то важное для себя и для
него, Терехова.
- Ты не забыл, Павел, как ты шел по дуге моста, ночью, и мы ждали тебя
на той стороне канала, и я ждала тебя? - спросила Надя.
- Было такое, - сказал Терехов, - ну и что?
- Ничего, - сказала, сникнув вдруг, Надя, - ничего.
"Мало ли всякой ерунды случалось в моей жизни", - подумал Терехов.
- Я тогда стояла мокрая, дрожала, платьишко носила тоненькое. Но какое
небо было чудесное, ты помнишь? Какое-то густое и тягучее. Мне казалось, что
в нем можно плавать. Нырнуть в него и плавать. И мне еще казалось, что тебе
это легко сделать, шагнуть с той волшебной дуги в небо. Я тебе завидовала...
- Не помню я никакого неба, - сказал Терехов. - Я смотрел под ноги.
Хорошо еще, что на металле дуги были заклепки, они не давали скользить
подошвам.
- А дня через два я сама прошлась по той дуге над каналом, тоже ночью,
не удержалась. Только меня никто не ждал на другом берегу. Да мне и не нужен
был никто. Никто. Знаешь, все те дни какая-то тоска сидела во мне. И не
знаю, по чему. Мне казалось, по тому тягучему небу. И еще мне казалось, что
если пройдусь по твоей дороге, но ночной дуге над черной водой, я на самом
деле смогу шагнуть в небо и искупаться в нем. Или смогу провести
указательным пальцем свою полоску по небу, чтобы кто-нибудь подумал, что это
упала звезда, и загадал желание, самое-самое, и оно бы сбылось. И когда шла
по дуге, я смотрела только на небо и не видела твоих заклепок, я же все-таки
ловкая, и ноги у меня сильные, не свалилась. Но небо так и не стало ближе, и
даже оттого, что оно не стало ближе, оно стало дальше. Понимаешь? Почему
так? Может быть, вообще нельзя приблизиться ну хоть на шаг к своей мечте, к
своей тоске, к своей радости...
- Очень может быть, - сказал Терехов.
- А почему, почему так, Павел? Почему? Почему такие глупые люди, и
радость, счастье ли их куда-то тянет, как воздушный шар корзину, а
дотронуться до него нельзя, оно недостижимо... Или это я такая глупая... И
что я тут наболтала...
Терехов молчал, подчеркивая этим самым, что вынужден стать ее
слушателем, а это дело нелегкое, но, впрочем, он выполнит требования
вежливости, хотя сам в разговоре участвовать не будет, и рассчитывать на его
сочувствие Наде бессмысленно. Желание подойти к ней и обнять Надю после ее
слов о любви к нему теперь казалось Терехову слабостью, которой он будет еще
стыдиться, теперь-то он был уверен точно, что Надин приход - это минутное
сумасбродство, и вызвано оно или размолвкой с Олегом, или вечным Надиным
брожением, которое было неясно ей самой, но которое всегда жило у нее в
крови и, наверное, в ту влахермскую ночь потянуло ее на скользкие от росы
стальные фермы моста, а от них до воды лететь было метров двадцать.
- Ты не думай ничего плохого про Олега, - сказала Надя, сказала быстро,
будто спохватившись, - он чудесный человек.
- Ну и прекрасно, - кивнул Терехов.
- Тут плохое надо думать обо мне...
- Ни о нем, ни о тебе я сейчас не думаю...
- Нет, понимаешь, очень часто мне казалось, что это настоящее... Что я
люблю его... Иногда я жалела его, но чаще я думала, что люблю его... И
вчера... А без тебя я никогда не могла... И с Олегом у меня началось из-за
тебя... Ты этого не поймешь... Или мне на роду написано потешать публику и
любить сразу двоих...
- Ничем не могу помочь, - сказал Терехов.
- В том-то и дело, что я люблю одного... И нынче стало ясно, как дважды
два... Дай закурить, Павел...
- Держи...
- Спасибо. А ты хотел бы, чтобы я была твоей сестрой?
- Нет, - сказал Терехов. - Не хотел бы.
- Я бы тебе штопала носки, стирала бы рубашки, а ты бы засматривался на
моих подруг...
- Хорошо, - сказал Терехов, - сестрой так сестрой.
Раздражение шевелилось в нем и распухало, надувалось, остренькими
своими коготками перебирало ему нервы, как струны, и они позванивали, а
Терехов все еще сдерживал себя, все еще думал, что спокойствием своим,
ледяным своим равнодушием он смутит Надю, заставит ее выкинуть из головы
минутный бред, и ей же от этого легче будет.
- Павел, что ж теперь делать-то, - зашептала Надя, поникнув вновь, -
как же быть-то? А? Ну скажи?
- Все пойдет, как надо, - сказал Терехов, - успокойся и забудь про этот
разговор. Все будет хорошо.
Надя вдруг встала резко.
- Как ты не поймешь, Павел, что все должно полететь к чертовой матери!
Что все обман, ложь! Что я так не могу! И никому не нужен этот обман! Ведь
ты же любишь меня...
Терехов молчал.
Надя подошла к нему, руки положила ему на плечи, была совсем рядом, и
глаза ее, влажные, ждущие, были совсем рядом.
- Павел, милый, - зашептала Надя, - ну сделай что-нибудь... Ну
придумай... Ведь так не может продолжаться... Я люблю тебя... Ну придумай
что-нибудь... Ну увези меня, ну укради меня... Павел...
Терехов сбросил ее руки, сказал:
- Уходи!
- Куда же я уйду, Павел?
- Уходи! Успокойся и тогда поймешь, что любишь не меня, а своего мужа.
Уходи.
- Мы с тобой, Павел, как в той сказке, - попыталась улыбнуться Надя, но
ничего у нее не получилось, - как цапля и журавель, в той сказке они все
ходили свататься друг к другу по очереди...
- Я свою очередь пропущу. Уходи.
Она повернулась и пошла к двери, была несчастная, подавленная, но
словно бы преображалась в своем секундном, в своем вечном пути, вскинула
голову, выпрямилась, она уходила от Терехова и теперь уже уходила навсегда,
и он был рад тому, что она уходила.
Закрылась за ней дверь, а Терехов все стоял и курил в нервном
оцепенении и ничего не соображал и не понял сразу, что это Надя снова
появилась на пороге.
- Надо же! - сказала Надя. - Догадался. Додумался. Выпустил меня в
общество такую зареванную. Где у тебя зеркало. И платок какой-нибудь, только
чистый.
Подчинившись требовательному ее тону, лунатиком Терехов вытащил из
тумбочки зеркало, поставил его на столе, платок старый, но отглаженный
протянул Наде и, отступив на шаг, стоял и смотрел на нее, на ее ловкие руки,
вытаскивавшие из кармана плаща то губную помаду, то черный карандаш для
бровей, на ее глаза, отраженные в зеркале, деловые и вроде бы спокойные, и в
стремительном Надином превращении находил подтверждение своих мыслей.
- Все. Ничего я стала, да?
- Ничего, - сказал Терехов.
- Ничего, ничего, - довольно заявила Надя, - я-то знаю, что я ничего.
Только некоторые этого не понимают. Ну привет, я побежала...
- Привет... - сказал Терехов.
И когда он понял, что она уже не вернется, не постучит к нему в дверь,
он опустился на стул у окна и закрыл глаза. Скоблить щетину уже не хотелось,
ничего уже не хотелось, вот только прилечь не мешало, заснуть и отоспаться,
отдохнуть от зигзагов сейбинской жизни. Медленно, как будто волоча самого
себя, Терехов добрался до кровати и рухнул на рыжее одеяло. "Чтоб этот
мост... рабочий день кончился... имею я право на отдых?.. Дайте мне в руки
Конституцию... Каскелен, Каракон славят великий советский закон". Но, к
удивлению Терехова, дремотное состояние быстро развеялось, и трезвая
четкость бессонницы подсунула Терехову мысли, от которых он пытался
освободиться.
Теперь он думал о нынешнем разговоре с Надей по-иному и стал себе
казаться последним идиотом, и ему была стыдно и противно. Как будто бы ходил
двадцать минут назад в этой комнате от стола к тумбочке и пальцем трогал
помазок совсем другой человек, только внешне похожий на Терехова, а так
совсем другой, грубый и черствый. "Неужели я говорил ей все эти глупые
слова, неужели я выгнал Надю?.. Старая сказка о цапле и журавле, а теперь
моя очередь пришла налаживать отношения... И я поплетусь, поплетусь... иначе
не смогу жить..." Терехов ворочался, ругал себя, вспоминал каждую Надину
интонацию, каждый взгляд ее, все ее движения, и то ему казалось, что на
самом деле она любит его, а то он уверял себя, что минутное настроение
привело Надю в его комнату. И в конце концов он снова убедил себя в том, что
да, минутное настроение, но от этого ему не стало легче, а мысли вспыхивали
еще мрачней, и явилась одна, холодящая, о смерти, и Терехов пытался
вытравить ее, уйти от нее, но не смог, он думал о том, зачем он живет и как
все бессмысленно, если у него будет конец, и как все страшно. И тут он
понял, что страх его ушел бы и жизнь его не была бы напрасной, если бы у
него росли сынишка или девчонка от этой длинноногой женщины, которую он
любил и которая ушла от него двадцать минут назад.
В дверь постучались. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел Уфимцев,
разгоряченный принялся выкладывать обстановку. Дело было поганое, еловые
стволы, украденные водой из лесозаводской запани, уже врезались в мост,
парням с баграми пришлось потрудиться. Терехов сказал, чтобы все шли на
мост, он тоже придет, чуть-чуть отдохнет и придет, а то он себя неважно
чувствует. "Хорошо", - сказал Уфимцев и ушел собирать народ, а Терехов,
когда закрылась за Уфимцевым дверь, вставать не стал, никуда идти не
собирался. "Чтоб хоть снесло этот проклятый мост!" - выругался он. И вдруг
он подумал, что на самом деле хорошо бы снесло этот мост, тогда уже не
поздоровилось бы Будкову, явились бы комиссии и все бы раскопали, вывели бы
ложь на чистую воду, хотя какая тут нынче чистая вода. И Терехов твердо
решил никуда не идти, не мокнуть под дождем на самом стрежне рассвирепевшей
Сейбы, он свое сделал, пусть все будет, как будет, может, повезет Будкову, а
может, и нет, а он, Терехов, из этой комнаты не двинется, рабочий день
кончился, и пошло бы все к черту - и мост, и хитрые ряжи, и будковская
карьера, и несущиеся с верховьев Сейбы бревна.
Терехов повернулся к стене и закрыл глаза.
21
Мимо Нади бежали парни и кричали, что всем надо спешить к мосту.
Надя постояла, посмотрела на этих суматошных парней я повернула за
ними. Но когда перебралась она через несколько застарелых ртутных луж,
решила поинтересоваться, куда это парни так торопятся и куда она за ними
пошла, и узнала, что долгожданные бревнышки, обещанные прорабом Ермаковым,
приплыли-таки, притащились, немного их пока, но все еще впереди.
- Их мало? - остановилась Надя и сказала разочарованно: - Ах, их пока
мало! Что же вы бежите тогда? Что же вы панику поднимаете?
Она покачала укоризненно головой, смутив парней, и они пошли дальше
походкой подчеркнуто степенной, а Надя отправилась домой.
- Ай-яй-яй! Панику подняли.
Честно говоря, ей хотелось бежать к мосту, но она знала, что встретит
там Олега и Терехова, а она не могла быть сейчас рядом с ними.
Но с Олегом-то ей все равно предстояло встретиться, ведь он был ее
мужем как-никак, и, шагая к дому, она раздумывала над тем, что и как сказать
Олегу, но ничего не придумала путного, а решила, сославшись на усталость или
на хворобу, залечь спать и, если сон не придет, притвориться спящей.
И все же дома лечь она не легла, потому что крики парней были тревожные
и все бежали к реке, как на пожар. Надю знобило; укутавшись в отогревшийся
ватник, она уселась у окна, и прямо перед ней на синеватом экране появлялись
и исчезали людские фигуры. Разглядеть, кто пробегал, она не успевала;
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг