правило для других.
Й. Я проносил ее на ладонях. Часто забывал, что несу. Одно могу сказать
определенно: я действительно нес, и ладони были плотно сжаты. Проходя по
сумраку, я боялся споткнуться. Надо же! И этого мне не нужно было бояться -
я почти по наитию обходил и переступал, разбросанные по полу игрушки. И
наконец, выполнив несколько несложных движений, я остановился, тяжело дыша.
Было почти уже утро. Я не мог этому не порадоваться, ни должным образом не
принять к сведению. В ладонях, сияя золотом, лежала медаль или медальон (как
вернее?), который был готов рассыпаться, но я смог его удержать. Руки были
уже над столом и, собственно, цель была достигнута. Я медленно перенес это
на стол и осторожно развел ладони. Я тоже весь покрылся испариной и долго не
мог прийти в себя, чувствуя, что также и глаза перестали видеть - то есть
все потемнело. В действительности, я, конечно же, убедился все ли донес и
туда ли положил, но это был скорый взгляд да и только.
К. Я в безлюдье. Меня можно призвать, но я буду тем мукомолом, для
которого ветер важнее слова. "И седой с бородой буду бегать с дудой. И никто
мне не скажет, что я иудей". Однако уже сумерки, первозданная эпоха. Можно
ходить вокруг деревни и наслаждаться единственными и окончательными на этом
месте избами, тяжелой темно-зеленой травой на лугу, потемневшим неразличимым
трактом. Любоваться или восхищаться? Разные вещи. Скоро опустится ночь,
дороги перестанут существовать. "Мы одни в этом доме..."
Л. Меня застало. Я остановился, нога повисла в воздухе, не успев
воткнуться в пол для очередного шага, руки, согнутые в локтях, размашисто
застыли на месте. Тем не менее, я все это соображал и мог видеть. Значит,
подумал я, сейчас я буду решать, как мне от этого избавиться.
М. Бормашина повисла надо мной, как журавль-стерх. Один человек,
видевший это, заметил вполголоса:
- Ничего не вижу в этом плохого. Людям сверлят их зубы, потом эти зубы
без должной дезинфекции вытаскивают и вот результат: мужчина становится
женщиной. Дантист недоверчиво посмотрел на него и произнес:
- Нет, это не так. Мои зубы лежат на полке. Тогда все пациенты и врачи,
которые находились в кабинете, повскакивали и стали яростно хлопать в
ладоши, словно все ополоумели. Я закрыл свой изуродованный рот и поместил
ладонь с массивной печаткой на плевательнице. Так делают, чтобы люди
сообразили, кому следует хлопать. Женщина-врач из другого угла вскинула руки
и, цокая языком, приставным шагом пересекла это место. Я задумался. Видимо,
в этом и состояла основная задача. Я не сомневаюсь в том, что она немного
переборщила.
Н. Я пытался поднять ногу, согнув ее в колене, но вдруг какая-то
тяжесть навалилась на нее. Я потянул ее вверх из последних сил и только
теперь заметил перед собой длинную плоскость стола. Я опрокинулся вперед и в
этом слабоосвещенном помещении мне показалось, что углы заволокло какой-то
пеленой. Я удивился этому своему случайному наблюдению и, лежа на животе,
стал внимательно смотреть в один из углов. При этом я спрашивал себя: зачем?
Зачем я отважился на такое странное присутствие. "Давненько здесь свет не
включали", - пронеслось у меня в голове. Стояла ли у стен мебель: шкафы,
серванты? Были ли комнате стулья, настенная роспись? Или это был голый
сарай? Я опустошенно и разочарованно выдохнул весь воздух.
О.
Любовь? Почти одновременно со всеми ко мне поступила эта моровая язва.
Я стоял безвольно раскинув руки с упущенной на грудь головой, предоставляя
себя в полное распоряжение этой надвигающейся опасности. Хотя опасность ли
это? Затрудняюсь в понимании не только предмета, но и времени, когда это все
происходит. Она сказала... То, что она говорила было нелепым, за эту
нелепость я готов карать нещадно. И поэтому все это нечисто, я чувствую. Все
это. И испачкается еще много раз.
П. Стал ли я старше? Если смотреть на себя вот так со стороны. Да.
Очевидно, время, которое я провел от одного пункта до другого уже кончилось,
и я безрадостно замечаю, что в этом промежутке, мне стало тесно. Я чудно и
невоздержанно теперь мотаю головой, хорошо понимая, что я делаю и, главное,
зачем. Ясная тяжесть чего-то - возраста, наверное? - открывается передо мной
в надломе, и я покровительствую себе насколько это можно.
Р. С трудом удержал себя, чтобы не броситься по всяким мелким
поручениям (поставить на огонь чайник, сварить кофе). Вспомнил, что теперь я
служу другой женщине. Мужчина - это вообще служебная собака. Или собака,
которая всем хочет угодить, и несется за палкой, кто бы ее не бросил. Хотя с
другой стороны, эта зависимость не такая уж и унизительная, потому что у
доброй хозяйки - одна радость, что ты есть. Она никогда себе не позволит
замахнуться поводком, даже если ты убежал на соседнюю улицу.
С.
Мускулистое тело еще ничего не значит, скажете вы. И в самом деле, меня
это тоже не очень-то радует. Игра мускул - вот, что действительно
замечательно. Один атлет проходил мимо меня раз тридцать, и я не шелохнулся.
Но вот он остановился, посмотрел на меня (смотрел и раньше) и произнес
слишком тихим и мягким для такого громилы голосом:
- Погода сегодня отличная. Я сильно смутился от такого проникновенного
обращения, но еще больше от того, что он, вероятно, принял меня за какого-то
распорядителя, арендующего тренировочные залы, или за спортивного агента,
если такие бывают. Я, как уже сказал, смутился и ответил ему почему-то
басом:
- Это потому что в это время здесь почти не поливают траву. Это его
страшно развеселило, он принял это за находчивую шутку, хотя я сказал это
абсолютно серьезно.
Т. Я отшвырнул ногой лежащую на пути корягу, и она полетела, плавно
описывая спираль, без права на возвращение. А еще она довольно долго
подскакивала там вдалеке, пока наконец не закатилась в кусты. И я несколько
секунд наблюдал: не даст ли она еще о себе знать? Я прошел положенное
расстояние, чтобы видеть. Но она, похоже, закатилась слишком далеко.
У. Недавно я заметил, что мой указательный палец дрожит. Стоит немного
подогнуть его в какую-нибудь сторону, как сразу. Сверху откуда-то
надвигается мятежное облако, из-за которого не то что солнца не видно, а
наоборот: все струит свет. Это стильно. Я боюсь повернуться, потому что
каждый мой шаг скреплен обязательством: не подниматься и не вставать с
кресла. Я боюсь только, когда нужда застанет, я буду уже немного мертвым.
Ф. Ноги, чресла и туловище не имели веса, только скрюченные руки еще
чего-то царапались, направляя голову куда-то назад и вперед. Пока наконец не
показался краешек света, белого и яркого - собственно говоря, солнечного. И
там я услышал такой заливистый смех, такие перлы, что сам неудержимо
захохотал и обессилившими руками отпустил кромку, которая меня держала.
Падение было недолгим и глухим. Я сам знал, что падаю в надежном виде на
какую-то перинку. С хохотом и всхлипом обезумевшего. Никак отсюда не
выберусь.
Х. Это все кино и фотоэффекты, но когда действительно сидишь на стуле и
болтаешь ногами, то очень хочется упасть, хотя это и сложно. А за спиной
всегда есть пара зацепок, которые придерживают и тебя, и то, на чем ты
сидишь. Так просто, что завязать хочется. Голову назад и небо видно, ноги
болть-болть - полные освободительные ощущения. И петь хочется и кричать -
полная свобода, как я сказал. Но не небо это, а купол, свод. Бросаешься
камнями, но высоко. Опять же не видно на чем стоит. Хочется ясности,
понятий, приближения. Вот я здесь сижу и вполне себя ощущаю, сам у себя, как
на ладони. Так должно быть везде (это приказ). Теперь позвольте и мне
отвязаться. Опереться прессом, перенести себя через спинку своей мужеской
силой. И упаду головой, как снаряд. И станет приятно, приятно.
Ц. Я сидел за столом, слегка наклонив голову влево, сидел неподвижно,
балансируя между забытьем и некой сторонней работой мысли, то есть ушел по
ступеням ассоциаций грезить. И это сидение, столь пагубное для здоровья,
поразило меня своей погружающей силой; расслабленное полу лежачее положение
в кресле или позиция "животом вниз на диване" - никогда не давали такого
результата. И я подумал, может быть, дело в воздействии на определенные
точки - нигде так интенсивно не массируется задница, как на жестком стуле.
Задница и медитация вполне могут быть связаны, подумал я. И действительно,
как только я поднялся и начал расхаживать - погружения как не бывало.
Ч. Я открывал ювелирные футлярчики один за другим и раскладывал их на
столе перед стеклянной витриной. Покупательница стояла молча и внимательно
за этим наблюдала. Руки у меня ходили как у крупье, манжеты мелькали,
единственный перстень, подаренный моей женой, чертил золотой зигзаг. Я дела
все быстро, не замечая своей скорости, посекундно вскидывал голову и
улыбался. Наконец весь ассортимент был разложен, я сделал приглашающий жест
рукой и вышел в подсобку. И там вдруг почувствовал дикую усталость,
повалился в ботинках на кушетку, закурил сигарету и после двух затяжек
крепко уснул. Дама меня разбудила, показывая выбранную вещь. Я тут же
сочинил какую-то отговорку о том, что крепкий сон залог делового успеха, и
пошел к кассовому аппарату выбивать чек.
Ш. Замахиваясь ногой, взмывающую ввысь, я не могу удержаться на месте,
я падаю. Подшариваю опорной ногой, балансирую и остаюсь ровно на этом же
месте. Сложный трюк. Мне не хватает понимания, и я стремглав обрушиваюсь на
забытую мной плацкарту. Сам на себя. Со стороны это выглядит осторожным и
самостоятельным поступком. А я бы назвал его просто безрассудным вывихим.
Плавно и сдержано я выношу себя из угла на середину. Провожу правой изгиб по
паркету, щелчком пальцев обозначая прибытие. Весьма заместительно. Так можно
ходить по улице, и никто не скажет, что ты инвалид или страдаешь головными
недугами. Никто не скажет, но ты можешь об этом подозревать и требовать,
чтобы рано или поздно это было озвучено.
Щ. Нервничал. Сбрасывал окурки себе под ноги и нервничал. Ждал,
наверное? Хотя, нет. Скорей всего, просто пребывал в прострации. Был таким
скученным, опять же - нервным, тревожным и курил одну за одной. Нога
потянулась под себя, тело увлеклось ею и, да не будет сказано при людях,
затрепетало где-то внизу. Я ничего не мог с этим поделать. А не мог, потому
что не хотел. На мне сразу отразилась вся эта тоска, поверхностная, и, что
самое главное, внутренняя деформация, и я, не по примеру некоторых слабых
личностей, взял тугой жгут и принялся стегать им по этому месту. Боли долго
не было. И когда она возникла, то рука моя уже так устала, что опустилась в
изнеможении. А на верху запели птицы, трезвон колоколов пронесся откуда-то
сбоку. И я стал более насыщенным, более придерживающим себя.
Ф. По самым заниженным оценкам, я весил килограмм 80 - 85. Я провис в
проломанный стул, полулежа, откинув голову назад, упираясь ногой в ящик
письменного стола. Мне было удобно. Я знал, что если повернусь набок, то мое
положение может стать довольно напряженным. Однако мне это было необходимо.
Я с тревогой взглянул на ручные часы и замолчал. Хотя и до этого момента я
не произнес ни звука. Где-то за окном поднималась серая изморось. Я
выпрямился, натянувшись, как струна, и, акцентировано выговаривая каждое
слово, сказал:
- У меня белые лилии. Я вижу однобокость наших понятий. У меня большой
колокольный звон. У меня между ног большой колокольный звон. Я говорю это,
после того, как оказался перед выбором. Я хочу выбрать самое сложное в моей
жизни решение. Я надеюсь на мое однобокое намерение. Слева от меня стучит
маленький слесарный молоточек. Мое положение становится все более и более
увесистым. Сказав это, я некоторое время думал, что это было. Но тут небо
прояснилось, по оцинкованному подоконнику стукнуло несколько капель. Во всем
этом сказывалась некая непроверенность данных, некая некомпетентность. Я тут
же подумал: Какая? Но тут переключил свое внимание на какие-то мелочи.
Прогнулся всем телом сначала в одну, потом в другую сторону, пока наконец не
наступило прояснение. Я заметил главное: что я не перестал быть человеком.
От этой мысли я немного растерялся. Но вскоре, поборов ошеломление, заметив
на своем лице полуулыбку, я большим пальцем левой ноги вычертил на полировке
окружность и этим словно бы очертил себя магическим кругом. На месте моего
осаждения действительно находилась некая аномальная зона. В эту секунду я
почувствовал свою одежду: рукава, немного мешковатый драповый костюм серого
цвета. И это так почему-то меня уязвило, что, стиснув зубы, я стал биться на
месте, пытаясь сокрушить свое опрометчивое седалище. Очевидно, в это-то
время я и почувствовал, как спокойны мои ноги, руки и, одно неверное
движение, и я скользнул бы в угол к батареи. Это меня успокоило и заставило
позвать на помощь самым, наверное, отчетливым голосом. Хотя мне это могло
лишь показаться - для крика сил уже не было.
Ы. Я останавливался, сгорбленный, выпрямлялся и разглядывал часть
обстановки, переносил взгляд через плечо и начинал мерно раскачивать голову,
пока в ней не обнаруживалось головокружение. Заметьте, я был всего лишь в
некотором неуловимом взаимоотношении. За меня держались все эти подводящие,
нарочито последующие, но не опережающие меня ни на шаг местонахождения. И не
то, чтобы я улавливал эти неясности. Нет, я, скорее, упражнялся во все
большем натыкании на них. То есть я определенно знал, что я могу это в себе
обнаружить. Это меня, конечно, немного задевало. Но я был последователен. И
на всякую такую попутность отвечал тремя-четырьмя ощупывающими маневрами,
пока не находил в себе самой подходящей формулировки. Я знал, что это почти
правильно, и замедлить не мог ни на секунду этого моего опровержения. Таков
я, если прямо навожу прицел своего ударно-спускового механизма, в виде
сложенной руки и торчащего пальца. И остановить этого нельзя.
Ь. Я знаю, что это положение делает меня слишком угнетенным. Я
приставлен к дереву или к осени, или к свету. Я подозреваю и нахожу коренную
причину этой незаконченности. Ботинки вязнут в грязи. Глина взбухает
рытвинами и жевлоками. Ноги запутываются в земной спирали. Я хватаюсь за
ветку покрепче - почти безнадежная и отчаянная манипуляция. И спуститься
вниз нельзя.
Э. Я кружился в такт музыке, ноги иногда подчинялись мне, а иногда -
топорщились и трепали мою фигуру вокруг стульев и табуреток. Наконец
размашисто, как конькобежец, я поспешил к дверям и там увидел маленького
мальчика, который вдруг возник в коридоре с маленьким водяным пистолетом. Он
стоял с неуместным выражением на лице и смотрел, как я роняюсь в свете.
- Это твоя комната? - спросил я. Мальчик смотрел мимо меня. Я
обернулся. И этот поворот головы, может быть, внезапный, а, может, и совсем
неожиданный переместил всю эту картину влево. Всколыхнулись газетные листы
на столе, еще натужнее провисли шторы. Со стола поднялся столбик пыли -
маленький смерч, вовлекающий в себя всякую мелочь.
- Что это значит? - воскликнул я. Мальчик бойко подступил ко мне на
один шаг, словно вышел из строя, и уставил свои по-детски голубые глаза под
шкаф, как будто я должен был к этому как-то прислушаться. И что-то
сообразить в этой связи.
- Говори мне, что это значит. И почему ты появился именно в эту минуту?
- кричал я, тряся его за плечи. Он всячески избегал моего взгляда и
отворачивал голову. Тогда я твердо схватил его за подбородок и прекратил это
сопротивление.
- Как все это понимать? - спросил я в очередной раз, не надеясь, что он
что-нибудь скажет. Мальчик молчал. Может, он и не слышал, о чем я его
спрашиваю, и также не мог об этом сказать. Я с отвращением отпрянул и тут
понял, что совершил ужасную ошибку. Стены покрылись струями дыма - видимо,
горела проводка. Я бросился к выключателю, но тут некая сила схватила меня
за ноги и помешала мне двигаться. Как невменяемый я посмотрел туда и
обнаружил этого мальчика, болтающегося у меня на ногах. Я удостоверился, что
держит он меня крепко, поэтому вся комната показалась мне какой-то
нереальной. Должно быть, в открытую дверь залетели потоки свежего воздуха.
Следующее мгновение помню смутно.
Ю. Я не могу так быстро подниматься. Я не могу так долго стоять.
Проблема состоит в том, что я еще не соединил две эти противоположности. Я
мечусь между ними, но не могу остановиться. Рояль выковыривает будоражащий,
словно пробки полетели, перебор. Я привык к лестнице, как к единственному
инструменту восхождения. Но нет мне за это ни выхода на просторную взлетную
полосу, ни самого простого затворения в железном шкафу телефонного кабеля.
То есть я люблю простор, когда к нему не подступишься, голова не покрыта,
свеча в кармане, а за мной следом - целый детский сад, мальчик и девочка,
пробираются, карабкаются в пестрых шарфиках и вязанных шапочках. Карапузы.
Между А и Б. Можно выйти, пронестись галопом, выпихивая из пачки сигарету,
якобы следуя по делу мимо кадок с фикусами и больших вылитых светом окон,
сразу в растропическую залу с дендрами. Нет мне там достатка, а есть -
тоска.
Я. Довольно сложное сочетание. Для меня. Я ведь знаю, к чему дело
клонится. К чужой двери, к чужому дому, к чужой правде, к чужому. А раз я
подозреваю об обмане - значит, мне надо помалкивать и обо всем остальном.
Как то: о неосуществимом, о самообмане, о грезах. Все это невесомая окалина
порядка четвертого знака после запятой, - все, что осталось от этих
стараний. И я не верю уже в напряжение, - пусть даже если тягловое
напряжение целой кучи людей, пытающейся сдвинуть тяжелый воз с барахлом, или
потуги семейства вырваться из нужды и перейти в новую категорию. Это
умозрительный фокус, который ничего реального под собой не имеет. И я стою с
такими доводами в руках, стою раздавленный, как со сломанной электробритвой,
и следующим шагом обозначаю исчезновение.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг