Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
        64.
     Больше  всего  мне  нравилось  перечисление  слоев.  Оно  было наиболее
логичным из того, что я знаю. Аллювий. Пожалуй, одно слово способно  как  бы
перемкнуть  все наши каналы и выпустить на свободу эту извечную нервозность,
чтобы она носилась сама по себе, вне ею передаваемого беспокойства.  Я  знал
непродолжительное время не только как это называется, но и что это значит. В
конечном счете я сдался и на подобные вопросы стал отвечать  невразумительно
с  ходовыми  изобретениями. Что такое был мой ответ? Близкое к представлению
этого у ребенка. С той лишь разницей, что ребенок еще не  научился  заявлять
об  этом  вслух  и  всякие  там  извинения  не принимать ни в коем случае. Я
повернулся лицом к друзьям  и  ткнул  пальцем  туда,  где  это  должно  было
находиться. Все затихли.
     - Слой  слива, -  проговорил  я.  - Слива,  - повторил.  -  Стало быть,
сливают, понимаете? Повисло  тягостное молчание, все невразумительно на меня
пялились.

        65.

     Мы стояли с  Лацманом над бездыханным телом Лукина и думали: будить или
не будить? Лацман обошел его ложе вокруг и заметил:
     - Интересное положение. Я неуверенно усмехнулся.
     - Обрати  внимание на эту  деталь, - воскликнул он, указывая куда-то на
живот  спящего.  -  Такое  впечатление, что у него  пупок  развязался. Очень
рыхлая передница.
     - Как? - не понял я.
     - Ну  это такое  выражение.  Я  взглянул на  часы - было  без  четверти
одиннадцать.  То  есть  убедился, что  мы  здесь еще  не  так долго.  Лацман
продолжал  свое  исследование.  Он  забрался  коленями   на  кровать  и  уже
разглядывал синюшное отечное лицо Лукина.
     - Кажется, следов от побоев не  видно, - произнес он, переведя дыхание.
-  Но  налицо явные  признаки прежней юношеской  угревой  сыпи. Эти разводы,
отпечатки  ногтей. Я из приличия даже отвернулся. Лацман несколько раз подул
ему в физиономию и удовлетворенно слез с  кровати. Он испытующе посмотрел на
меня, и я, повернувшись, пошел к двери.

        66.

     Зрение, оказывается, обманчивая  штука. Я смотрел на стеклянный сосуд и
реальные предметы переливались и растягивались. Я оправил синий лабораторный
халат и  присел на корточки,  держа естественную  линзу на  вытянутых руках.
Если  двигать  банку вверх,  то предметы уплывают вниз.  Это  опыт.  А  если
отвлечься  от  этого,  что я  знаю? Какой  бы порядок  вещей  я  захотел  бы
представить? Я подошел к шкафу и достал рефрактор на подставке.  Почти сразу
в комнате стало светлее в два раза.  Я бы сказал, глаза  мои прояснились.  Я
снял очки и стал усиленно  тереть  веки. Так. Где  я?  Ах, да - рефрактор. Я
вытянул вперед руки и потребовал надеть мне  резиновые перчатки. Из подсобки
вышел хмурый Марат с челкой до самого носа  и быстро, но без  суеты, полез в
шкаф,  где  лежали  резиновые шланги,  пробки  и  одна  пара перчаток  моего
размера, молча натянул их мне на руки, коротко  взглянул  на меня, пробурчал
что-то  и вышел.  Я  зажег газовую  горелку,  укоротил пламя и  направил  на
рефрактор.  Огонь  рассекался  и бурлил  на  его плоскости,  как струя воды,
бьющая  в стену. Сделав все это, я подошел с банкой к раковине и вылил воду.
О, чудо! Вода так уплотнилась, что стала вязкой, как расплавленный казеин, и
мне пришлось долго трясти банку,  чтоб из  нее высыпались все сгустки. Банка
уже не  была той что прежде.  Стенки  покрылись сотней  мелких кристалликов,
которые в удвоенном свете  сияли,  как  бриллианты. Я поправил брюки, потому
что  я как-то сразу высох, и повернул тигельными  щипцами рефрактор  к  себе
лицом.  Не  было уже ни рефрактора, ни  меня, ни изумрудной банки -  остался
лишь сквозной проем окна и сизая пелена вместо воздуха.

        67.

     Еще за шаг до того, как я влип в настоящее, мне  показали дальний конец
столовой, где, как мне показалось работала какая-то машина. "Нет, не  туда",
-  заметили  мне, настаивая  на  том,  чтобы  я  увидел  смешного  человека,
копошащегося за столом.  Я не мог оторвать взгляда от почти  ажурной в таком
удалении оконной рамы, высвеченной ярким светом.
     - Ну, где  он? -  спросил я раздраженно, пытаясь как-то отстраниться от
этой пошлой ситуации подглядывания. -  Нет, я не вижу, - добавил равнодушно.
Тогда мне  предложили  вернуться,  как будто бы  для того, чтобы  взять пару
стульев. Подозревая  о  подвохе, я  тем не  менее  двинулся в эту сторону, к
выходу... Эти  стулья нельзя было взять, потому что их кто-то уже держал для
своих. Тут я обернулся на всхлип, донесшийся с лестницы.
     - По-моему, это Марина, - заметил я громко и озабоченно.
     - Да брось ты, это какая-то девочка. Да это просто ребенок! Я попросил,
чтобы меня ждали и сбежал по  лестнице вниз. Минуту я стоял и прислушивался,
что  делается  наверху.  И  потом  тихо   вдвинулся  в   нишу,  где   висела
электросушилка...  Я  ощущал толщину  перекрытия,  разделяющего нас, глубину
проникающих  вибраций от шагов и  передвигаемых стульев.  Я  знал,  что  эта
столовая  довольно прочное здание, чтобы удержать  нас  здесь всех вместе  в
железобетонном коробе, нефе,  качающемся  на земляных волнах.  Я  чувствовал
себя  ужасно одиноким, заглядывая в  маленькое зеркальце. Стоило  ли не быть
человеком, чтобы очутиться в этом трехстворчатом кошмаре?

        68.

     От  меня  пахло  духами.  Я  так  полагаю,  что  их  запах  можно  было
почувствовать  в  метре от  меня.  Поэтому  я  запахнулся  поплотнее в  свой
пиджачок  и  начал  ждать.  Нет,  кажется,  я  и  не  ждал совсем,  я просто
запахивался в свой пиджачок - пусть  это и не  столь содержательно. В другой
стороне зала проходила она, вся в форменной одежде. Шла, шла да и глянула на
меня. Глядела, глядела да и повернула в свою  сторону. А я стоял, как дурак,
запахнувшись в свой пиджачок, и не  посмел ее окликнуть. Я всей душой рвался
за  ней, но только наклонился вперед и  порядком разволновался.  Она,  качая
бедрами, в своей форменной одежде вскоре свернула в отдаленный закоулок.  И,
не  знаю почему,  это показалось  мне  очень символичным: бедра в  форменной
одежде,  отдаленный закоулок.  Привычка  меня  опередила:  я  пукнул  и  мне
полегчало.

        69.

     Я облек ее выпуклость, распластал  руки и через минуту поравнялся лицом
к лицу со штангой, на которую все это опиралось. Я не узнал  этого механизма
и недоуменно воскликнул:
     - Разве здесь должна быть эта штуковина?  Заявился Лацман и, помедлив у
порога, с опущенной головой выговорил:
     - Меня так и подпирает сказать "нет". Очевидно, его беспокоили какие-то
глубоко свои тяготы и мысли. Я даже не стал обращать внимания на то,  как он
там поворачивается, но Лацман добавил довольно небрежно:
     - Еще один день в такой обуви и мне придется покупать галоши.
     - Лацман!  - крикнул я через стенку.  - Разве можно все время думать об
этом? Он очень изумился  моему присутствию и,  напряженно  подаваясь вперед,
тихо ответил:
     -  Сейчас я  кому-то что-то скажу. Я с яростью оторвался от  гладильной
доски и в чем был выскочил в проход.
     -  Я  слушаю, Лацман.  Скажи, - проговорил  я нетерпеливо. Он смутился.
Прошло  несколько  секунд  замешательства. Я  облокотился и  тоже  уставился
куда-то в пол, ожидая дальнейшего развертывания нашего разговора.
     - Наверное, мы оба несколько не настроены, - заметил он.
     - Да, тебе надо было постучаться, - согласился я.
     -  Комнат  было  много, и я  подумал,  что это будет  немного глупо,  -
обЦяснил он.
     - Хорошо, - проговорил я, направляясь к гладильной доске. - Это хорошее
доказательство твоей неточности. Лацман гордо выпрямился и сказал:
     -  Нет ничего неточнее твоего пристрастия. Но на это я  уже не  обратил
никакого внимания, принявшись изучать крепление и штангу.

        70.

     Вначале мы  разговаривали. Лацман, я, Марат и Мишка Лукин. Во всем этом
было что-то новое. Новым  был вид, изображение на сетчатке глаза. И оно, это
изображение, было очень живым. Не  будем  говорить об эмоциональной  стороне
дела, что я был радостен или как, но случилось то, в чем я себе не признался
бы. Может,  я был  в  оранжевых  очках? В них безусловно может стать теплее,
даже  20-го  декабря.  "Зимы  ждала,  ждала  природа.  Снег выпал  только  в
январе..."  Не показался ли я  себе  рыжим? Я как-то примерял  на себя рыжий
парик-каре, получался вопиющий педик  -  от зеркала оторваться невозможно. С
другой стороны, во всей этой  обстановке было что-то подозрительно знакомое.
К примеру, представление  о  возрасте,  если  тебе  это о чем-то  говорит, -
возраст, когда может и  должно  быть волнующе хорошо.  Хотя я  понимаю,  что
тогда было отнюдь не безоблачно. Я видел себя тогдашнего  на  пленке у  Паши
(приятель  Лукина).  СЦемка  велась   в   декабре  19...   года.  Совершенно
поразительно, как  можно было в  меня не  влюбиться. Я в  себя  влюбился. И,
конечно, не могу  поверить этим  Маринкиным россказням  о  том, каким  я был
жалким, когда мы познакомились.

        71.

     Я измучился. Стоя здесь и сейчас, с заправленными в карманы брюк руками
я казался себе еще более  уставшим. Говоря о запредельном, мы  забываем, что
это  никогда не  происходит  с  нами.  Мы  можем  легко  впасть в утомление,
потерять остатки сил для продолжения чего-либо,  но  нас это не  доводит  до
крайности. Крайность  почти  всегда  остается за  кругом наших  повседневных
переживаний. Я легко это  говорю теперь, потому что сам  выбрал этот образ и
эту манеру  говорить, высказывать свои мысли, которые теперь  кажутся такими
свежими... Я  запустил руки поглубже и обнаружил, что в принципе для них нет
особого предела, то есть их можно было бы просунуть еще и дальше, если бы не
обычное желание находиться в устойчивом положении. Как нам этого не хватает!
Я мысленно поворачиваюсь и начинаю двигаться вслед за мыслью по кругу...

        72.

     Нет камня прочнее,  чем этот! В одном  слове  порой  заключается больше
смысла, чем в целом предложении. Я просто не могу  вам сейчас обЦяснить, как
это выходит, но по причинам ненайденности  или еще больше  -  скрытности,  я
вынужден констатировать,  что все ваши изыскания ложны. Почти. И я говорю то
же  самое. Будь  это  простой выход или цепь сложных  препятствий - все  это
оказывается наружи,  попадает под яркий свет  дня.  Откатывается на два, три
года назад, вперед и уже  не зовет и ничего не требует. Пусть эту  мрачность
назовут светлой, а она и есть светлая, если подумать.

        73.

     Выступая коленным шагом с  опущенными руками, я долго следовал в такт с
внутренним ритмом. И, наконец,  оставшись в огромном  зале один,  я  спросил
воображаемого спутника, который всегда был один и тот же, но при этом сильно
мимикрировал:
     -  Брат, одного шага достаточно, чтобы намять палец. Так как же до  сих
пор я даже не стер лодыжку?
     -  Видишь ли, твоя  лодыжка слишком глубоко упрятана, а пальцы чересчур
опухли, чтобы сапоги могли их намять, - отвечал он мне.
     - Понятно, - проговорил я, взглянул на свои туфли и подумал: "Он до сих
пор не знает, чем они отличаются".
     - Прими вправо, - крикнул  я, а сам запрыгнул на  высокое кресло, когда
по полу  проскользила ревущая бензопила.  И тут я  почувствовал  невыразимое
облегчение.

        74.

     По крайней мере, Лукин  вызывал  у  меня  доверие,  может  быть,  своей
посадкой,  сцепленными  пальцами  рук,  лежащими  на  колене.  Он  отзывчиво
принимал  каждую  мою  реплику и без колебаний  давал  пронзительной ясности
ответы. Я  слышал  об этом и раньше,  и это были несмелые кривотолки на счет
человека, который неизвестно чем занимается.
     - А как же июльская освещенность, неумеренная длиннота дня? - спросил я
его, как мне кажется очень каверзно, в очередной раз.
     Не меняя положения тела, он ответил:
     -  Если  ты  думаешь, что  свет,  как  фактор  мог  бы  помешать  моему
сумрачному сознанию, то я не  знаю, сколько бы  мне  пришлось потратиться  в
декабре. "Логично", - подумал я и уточнил:
     - То есть от света тебе еще не приходилось отказываться?
     -  Ну  разумеется,  - ответил он ровным голосом. Я заелозил  на  стуле,
хлопая  себя по карманам  в  поисках спичек  и сигарет,  он  с одобрительным
интересом наблюдал за этим, и вдруг я вспомнил:
     - Господи, так ведь  и  ты  можешь курить, -  и протянул ему  сигарету.
Лукин принял  ее  без какого-либо  замешательства,  и мы подкурили от  одной
спички. Он выпрямился  и  закрыл глаза.  В этом  было что-то  призрачное.  Я
нарочно стал  поворачивать голову, пытаясь  рассмотреть  его  в  этом  новом
свете, пытаясь  понять, что же  здесь  собственно нового, но  он не позволил
моей мысли развиться и прервал меня следующим восклицанием:
     -  Я вынужден  постоянно  бодрствовать.  В  его  голосе  звучала  некая
невоздержанность и  мне даже показалось, что это получилось помимо его воли.
Я прислушался  к этому еще раз, то есть  сориентировался по  оставшемуся  от
звуков  и  догадался: "Это сигарета вырвала из него такое признание".  И мое
доверие наполнилось еще  и  искренним состраданием.  Короткая  селитрованная
"555"  быстро  прогорела, и Лукин снова плавно ко  мне  наклонился. И  тут я
почувствовал усталость, настоящую и  неприкрытую и даже если бы и стал его о
чем-нибудь  спрашивать, то очень и очень  неохотно.  Посмотрев  смущенно  по
сторонам  покрасневшими глазами, я глубоко вздохнул  и, хлопнув ладонями  по
подлокотникам,  резко  поднялся и, показывая куда я пойду, вышел из комнаты.
Он только пару раз скрипнул в своем кресле.

        75.

     Глубоко сидеть в кресле - все  равно, что притворяться обездвиженным. А
сдержанный   Лукин  никогда  не  притворялся.  Он  являл  собой  гармоничное
представление о том, как надо быть стулом. То есть в  одно время он, конечно
же,  сидел  на  всех  этих  присутственных  местах  с  небрежными  ногами  и
задранными лопатками, то с левой  ногой на правой, то с правой  на  левой  -
словом,  его это  ничуть  не  обездвиживало.  А  его искренним  и  настоящим
желанием  было - быть  немного  слитным, не в смысле слияния  со  стульями и
табуретками,  а  как  раз  наоборот -  внутреннее  единение  без  каких-либо
подставок.  В  обычном  расчлененном  состоянии он не мог думать о  себе без
чувства стыда.  Наступил  день,  когда  соитие  с  мебелью  стало  фатальной
неизбежностью.  Вплавление  и  было лично  его  инициативой.  Кресло  обрело
индивидуальность, а сдержанный Лукин - руки и ноги.

        76.

     В забытом 19... году в  самый  канун Нового  года, когда рождественские
елки  еще  не  были  в ходу,  но уже  во всю  на столбах  сияли  гирлянды, а
чадолюбивые родители мастерили для своих малышей фигурки из картона, я сидел
в своей детской комнате в полной  темноте и слушал как на лестнице раздаются
чьи-то шаги. Может  быть,  только я  один  был таким чутким,  потому  что ни
родители, ни  соседи  этого  не  замечали.  Они продолжали с  непонятным мне
упорством резать салаты, протирать фужеры и хлопотать у духовки, как будто в
этом был смысл праздника. Нет, его смысл в  этот постороннем  присутствии. Я
представлял  себе этого человека Дедом  Морозом, вернее пытался это сделать,
но у меня ничего не получалось.  И тогда я прибег  к хитрости: в тот момент,
когда шаги затихли, я  выбежал в прихожую  и со всего маху, как  стенобитное
орудие налетел на дверь.  Это чем-то походило на  ритуальный танец.  Если он
Дед Мороз,  то  не  сможет  не ответить -  "елочка зажгись"  и все такое, но
ответом была первозданная  тишина, нарушаемая гулом лифта. "Кто мог  вот так
взять и уехать? - думал я. - Дед Мороз? Нет, вряд  ли. Тогда кто же?" В этот
момент на  улице  послышалась  стрельба, это гремели фейерверки,  выпущенные

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг