нахмурилась:
- Василий, ты жалеешь, что ли, что меня послушал?
- Нет, нет! Что ты, Тамара! - заспешил я. - Огляд был полезный. Будет
с чем прийти к К. В.
- Ну-ну, - повела плечами Тамара.
- Пугачев... - вымолвил вдруг я, будто мелочь по неуклюжести высыпал
из кошелька.
- Что? - удивилась Тамара. - Какой Пугачев?
- Нет, нет! - испугался я. - Так, вспомнил ни с того ни с сего. Там
солонка была большая, начала девятнадцатого века, видно, что из
помещичьего сервиза. Но отчего-то с портретом Пугачева...
За дверью мне услышались мрачные шаги. Прошли, утихли.
- Да тебя и впрямь надо лечить, Васенька! - рассмеялась Тамара. -
Стакан коньяка, я вижу, для тебя - капля, но сейчас давай, чтобы нам с
тобой хорошо вышло, выпьем понемногу.
- Тамар, я боюсь, что у меня и сегодня... здесь... хорошо не выйдет,
буду ко всему прислушиваться, из-за всего вздрагивать, - заговорил я,
нарушая свое же намерение не отлынивать, не оттягивать исполнение должка.
- Я понимаю тебя, Василий, - зашептала Тамара, она стянула с моей
помощью свитер и прижалась ко мне грудью, обтянутой черной майкой,
загорелые полные руки ее легли мне на плечи. - Я долго ждала этого. Я
долго ждала тебя, Васенька. Хоть на один разок. И ты меня не огорчай. А
ублажи. И не жадничай. Дай мне сейчас хоть частичку себя. Я тебя буду
ласкать, я приголублю тебя, во мне столько жару, что я все сделаю, все,
чтобы распалить его и в тебе, доверься мне, я смогу!
И она смогла.
Она раззадорила, растормошила меня, и мое нежелание, от немощей
нервических, от страхов ожидания, и даже мое сопротивление ("На кой мне
все это? Зачем мне она?"), сопротивление и физически грубовато-упрямое
(силы мои будто выходили из оцепенения), все же ласками ее губ и рук,
телом ее, тоже грубовато-упрямым, крепким, были переборены и отменены, во
мне родилось предощущение законченности собственного бытия: "А ведь это,
наверное, в последний раз! И что же сдерживать себя!", и вопль звериный из
меня вырвался ("Зачем ты кричишь-то так, милый?"), и злость ко всему, что
пыталось гнетом, с шипами вмять меня в склизкую глину, возрадовалось во
мне ("Что ты! так ты задушишь меня, ты делаешь мне больно"), но боль
оказалась временной, или она была необходима и Тамаре, нисколько не утишив
ее страсти, не повредив уже равноправному нашему слиянию (а происходило
оно на стульях, на полу, в углу у стены, в единственном здешнем кресле),
злость стала яростью, а потом и бессилием предопределенного разъединения.
Одевались мы молча, спинами друг к другу.
Молча поднесла мне Тамара стакан коньяка, я его выпил, зажевал
бутербродом, не осознав даже, с икрой ли был хлеб или с соленой рыбой.
Выглянув в приоткрытую дверь в "сени" и коридор, Тамара положила мне
руки на плечи, поцеловала в губы и прошептала:
- Ну, отправляйся, Василий. Спасибо тебе. Не обижайся на меня. И не
поминай лихом.
Было в ее глазах сострадание ко мне. Или скорее грустное
благорасположение (грусть, впрочем, могла происходить из утоленности
Тамары). Была в ее глазах нежность, и не было в них лжи. Так мне
показалось...
***
Я же, взбодренный коньяком, энергично направился в свою коморку. Там
рухнул на стул. И минут пять сидел обалдевший, бессмысленно глядя в стену.
И вдруг до меня дошло значение слов Тамары. Нет, не значение, значение их
могло быть по крайней мере двояким, а их прощальная символика: "Не поминай
меня лихом!" Так. Я заерзал на стуле. Сейчас и придут. Нельзя
расслабляться. Надо держать себя в руках. Сейчас явятся.
Следом до меня дошло, что Зинаида Евстафиевна с Нинулей еще не
вернулись из столовой и из скверика. То есть последние приключения
уложились в час моего рабочего времени. Ничего себе, удивился я, ничего
себе! Прыткий, должны будут подумать люди с полномочиями и стражами
сопровождения, прыткий молодой человек. Коллеги его не успели пожевать как
следует и легкие продуть, а он столько всего натворил, да еще и коньяка
нахлебался. Я надумал истребить чем-нибудь коньячный дух или кофе выпить,
но тут же решил, что - не стоит, что алкогольные запахи - мне на пользу.
Мол, да, но на спор, мол, да, но спьяну, и ничего не помню. Но сразу же
сообразил, что эти доводы вряд ли бы улучшили мое положение и при
определении мне пятнадцати суток за бытовой мордобой.
Мне показалось, что голова совы-Бонапарта стала покачиваться и даже
подмигивать мне. Нет, не такой уж я осоловелый. Я взял солонку, отвернул
голову птицы. Крестик и костяная фигурка высыпались мне на ладонь.
Нинулины ли это игрушки? Надо ли мне это знать? Я понимал лишь, что, не
выслушав недавние Нинулины откровенности и фантазии, я вряд ли бы схватил
нынче трубку. История лжегероя Деснина осталась во мне. Но Деснин знал,
что и как он делает. Я же сегодня не знал. "Нечего мне фиговины-то
коллекционные держать в карманах", - сообразил я. Не разглядывая
приобретения и даже не ощупывая их со вниманием, я положил обе безделушки
вместе с бумажной трубочкой на старую типографскую полосу, свернул полосу
конвертом и сунул завернутое на книжную полку. Конспиратор гребаный!
"Вынесу потом, если не заметят..." Как же тут было не заметить?!
Но вот уже и Зинаида Евстафиевна с Нинулей вернулись, и зашумели дела
в типографии, и стали поднимать полосы в Бюро Проверки, и прошел час и
два, и прибыли члены редколлегии с Секретариата из Серого дома на
Маросейке, и К. В. опять руководил вечерней редакцией, а меня не брали.
Неопределенность угнетала более всего. Я уговаривал себя не вздрагивать.
Ну заберут и заберут. Ничего уже не исправишь. И скорее всего, раз уж им
вышла необходимость забирать в таком здании и в такой газете, то совершать
это им придется деликатным образом и незаметно. А потому, надо надеяться,
бить - сразу и здесь - не будут, исполнители явятся тихие. Но где же они,
что они медлят, так ведь и сбрендить недолго, росло во мне возмущение.
Или, может быть, разговор вышел таким достоверным, что и никакая
профессиональная сирена не завыла у них, объявляя тревогу? Поверить в это
было трудно. И я стал проговаривать про себя произнесенное и услышанное в
кабинете К. В. с намерением выявить собственные оплошности или нелепицы,
какие и дали бы поводы взвыть сирене или хотя бы вздрогнуть и взмахнуть
сигнальным флажком. Зыбким местом, трясиной торфяной, представлялось мне
теперь мимолетное, но категоричное признание Сусловым того обстоятельства,
что властительный начальник генерала Горбунцова Юрий Владимирович Андропов
в момент звонка находится либо в отъезде, либо еще где, во всяком случае -
в отсутствии. Мол, из-за отсутствия Юрия Владимировича и был вынужден
обратиться к вам, Борис Прокопович (четыре катящихся волжских "о"). А я
ведь о якобы отъезде Андропова знал лишь из слов Валерии Борисовны. На
этом отъезде же и держалась, как на ките исполинском, возможность (для М.
А. Суслова - необходимость) звонка к генералу. То есть весь разговор. А
вдруг Валерия Борисовна воздух мне принесла в авоське с крупными дырками в
каких-то своих целях? Вдруг отъехавший Юрий Владимирович сидел в своем же
ведомстве метрах в сорока от генерала, и генерал сначала озаботился, а
потом и кнопку нажал и следом чину своему, на дело скорому, распорядился:
а ну, разведать, где теперь Ю. В. и где теперь тов. Суслов? Могли бы потом
и тов. Суслову позвонить и предложить: а не хотите ли, Михаил Андреевич,
послушать, как один мальчонка шутить изволит? И такой поворот не
исключался. Но гадать теперь было бессмысленно и вредно. Тем более что с
отъездом и отсутствием мне все разъяснится, и очень скоро.
"Отсутствие" было вначале, и все же мне дали довести разговор до
конца. Какие же орешки, полезные для разумения, им еще удалось вышелушить?
Какие ошибки? Какие проколы? Далее вроде бы все шло гладко... И вдруг я
осознал, что ошибкой был весь мой разговор, то есть не разговор (и
разговор - само собой), а прежде всего - текст разговора. Это был мой
текст, мои слова, и никого другого! Тем более какого-то Михаила Андреевича
Суслова. Я лишь придал своему тексту особенности речи М. А. Суслова (если
получилось), но произносил-то этот Суслов слова, выражающие суть, взгляды,
настроения и беспокойства Василия Николаевича Куделина! То есть если бы
состоялась встреча меня, Василия Куделина, с генерал-полковником
Горбунцовым, вторым человеком в интересном ведомстве, и тот в
государственных соображениях и в связи с возникшим делом посчитал бы
нужным выслушать меня, я ему все выложил бы почти так, как наговорил в
трубку. Ну, не лез бы с начальственными советами - "глаз да глаз", "при
повторах припомнить", "не церемониться" и т. д. Это не мое дело. И я не
кровожадный. Я торопился, будто бежал стометровку, и мысли о том, как сам
Михаил Андреевич Суслов мог отнестись к делу "кружка Анкудиной" (и
интересовало ли оно его вообще), догнать меня не были в состоянии. Из меня
выпрыгивали собственные суждения, даже и о ситуации в стране, и весь сюжет
с Иваном Григорьевичем Корабельниковым, академиком, и его миссии (не без
подсказок Валерии Борисовны). А у Суслова, может, совсем иное отношение к
И. Г. Корабельникову. И не только с академиком я мог вляпаться. Помимо
всего прочего мне был неизвестен словарный запас устной речи товарища
Суслова. И неужели профессионал, консультант множества шпионских фильмов,
с Сусловым общавшийся небось не раз, не учуял липача? Быть такого не
могло. "Что-то не так. Что-то тут не так..." - бормотал я, покачивая
солонку.
А не явиться ли мне, пока не поздно, с повинной? На спор, по пьяни,
так был пьян, что и не помню, с кем спорил. Протрезвел, ужаснулся и
приполз виниться. Но куда ползти? К кому? Кто они? И есть ли они? Сами они
что-то не торопятся...
Но вдруг все это розыгрыш? Уже посмеялись и еще долго будут гоготать.
Мысль об этом, поначалу не правдоподобная, стала потихоньку осаживаться во
мне. Шестой этаж был Полем Розыгрышей, а таким мастерам, как, скажем,
Башкатов или Жорж Сенчуков, у того в приятелях ходил начинающий режиссер
Петя Фоменко, тоже остряк, ничего не стоило устроить представление с
одурачиванием простофили. Слишком много подозрительно необязательного
подталкивало меня к совершенно ненужному мне хватанию трубки - какие-то
недоразумения, случайности, подчас чепуховые, странности, совпадения или
несовпадения, оказывавшиеся вдруг везениями (относительными или
временными). И то, что генерал, профессиональный разведчик, с таким
вниманием и до конца выслушивал мои глупости, нельзя было не отнести к
странностям. И то, что он в момент звонка будто ждал меня у телефона, а не
мчался в горячую точку, морить саранчу, казалось словно бы подстроенным. С
генералом ли я разговаривал? Чего стоило той же нежно-томной Тамаре (и у
нее была корысть или своя роль) подключить меня к Башкатову (Башкатова я
бы узнал, но он мог подсадить какого-нибудь друга актера или того же
способного Петю Фоменко)? Если это так, то зачем надо было шутникам
выводить стукачом именно Миханчишина? А может, Миханчишин и сам гоготал в
кабинете Башкатова, себя же в надежные информаторы и произвел! Вот ведь
каверза какая! Постой, оборвал я себя, но Миханчишин же арестован. Откуда
ты знаешь, что он арестован, чуть ли не криком, никак не прозвучавшим,
возразил я себе, что анкудиновцы арестованы, что Юлия, наконец, сидит и
вот-вот случится ее погибель? Может, и Валерия Борисовна играла. И по
тексту роли трижды вбивала в меня номер генерала. Нет, сказал я себе,
бред, чепуха, а пощечину-то Юлии куда приспособить и вписать? Ее-то и Петя
Фоменко не смог бы отрепетировать. Бред, бред, во мне еще гуляет коньяк.
Зазвонил телефон.
- Василий, ты не спишь?
- Я на работе.
- Это я, Валерия Борисовна.
- Я понял.
- Ну и что же, что на работе! Положи под голову стопку книг и дрыхни,
авось газета и без тебя выйдет.
- У вас ко мне дело, Валерия Борисовна?
- Ну не дело... А так, сообщение...
- Сообщайте.
- Не нагоняй на себя важности-то, Василий. Или грубости. Сообщение
мое такое. Юлия три часа как дома.
- Ну и замечательно. Я за вас рад. И где же она была?
- Не валяй дурака, Василий! Или ты полагаешь, что я валяла перед
тобой дуру на Страстном бульваре?
"Всему вашему семейству полагалось бы жить на Страстном бульваре", -
подумал я, но поспешил смягчить свои резкости:
- Я и спрашиваю, где она была. То есть где ее содержали?
- В самом лучшем ресторане. У Эдмундыча. "Меч со щитом" называется, -
сказала Валерия Борисовна раздраженно, а перед тем тон ее был игривый.
- И на самом деле все было так серьезно? - Я как будто начинал что-то
соображать.
- Да, все было очень серьезно, - произнесла Валерия Борисовна
по-прежнему раздраженно, возможно даже сдерживая гнев. - И ясновидящие
мои, и гадалки, над которыми ты по недостатку ума позволял себе
посмеиваться, оказались правы. Ночью Юлия собиралась покончить с собой.
Отыскала способ. В крайнем случае готова была спровоцировать охрану...
Я промолчал.
- Ты чего молчишь? - спросила Валерия Борисовна.
- И что же произошло?
- Произошло неожиданное! - оживилась Валерия Борисовна. - Перед ней
извинились. Высокие чины. И на автомобиле доставили домой. Сопровождал
полковник. Поднялся к нам и принес извинения мне. И просил передать
извинения Ивану Григорьевичу.
- Во сколько ее доставили? - Теперь мой интерес к сообщению Валерии
Борисовны обострился.
- Часа три назад...
- А точно когда?
- Почему тебя волнует точность? - удивилась Валерия Борисовна. -
Пожалуй что ровно в восемь. Напольные часы били...
Или Борис Прокопович Горбунцов был педант, или он очень уважительно
относился к Михаилу Андреевичу товарищу Суслову. Или точность была
моментом в какой-то неизвестной мне игре.
- А Иван Григорьевич звонил сегодня из Нового Света? - спросил я.
- Звонил! Только что! - Валерия Борисовна словно бы еще более
удивилась. - Звонил! Откуда ты знаешь?
- Я не знаю. Я спросил. Исходя из предположения...
- Конечно, я ему ничего не открывала. Сказала только, что Юлия устала
и спит. А у него дела там хорошие...
"Не хватало только, чтобы она сейчас же сообщила о трех купленных для
меня галстуках!" - испугался я.
Но никакими галстуками Валерия Борисовна меня не обрадовала, а
спросила, переходя на конспиративный шепот:
- Ты ходил к нему?
- Куда? К кому?
- Ну... к кому я просила...
- Нет, - сказал я. - Я же посоветовал вам самой обратиться к нему.
- Я к нему не обращалась. Я не могла... Я и по картам не должна была
бы... Ты правда не ходил?
- У меня не было разговора с ним.
- Странно... - зашептала Валерия Борисовна. - Странно... Не могло
обойтись без бубнового валета, не могло...
- Без какого еще бубнового валета?
- Тебе этого не надо знать... Ты бы лишь посмеялся... тебе этого не
понять...
- Ну, раз не понять... - не стал спорить я. "Неужели они держат в
своих раскладах Кирилла Валентиновича валетом? Его давно бы следовало
произвести в короли. Или - в тузы..."
- Юлия проснулась. Она на кухне, - сообщила Валерия Борисовна. - Ты
не хочешь что-либо сказать ей?
- Нет. Не хочу.
- Хотя бы передать ей что-нибудь?
- Нет.
- Жестокость разыгрываешь? Разыгрывай.
- А вот вам, Валерия Борисовна, я хотел бы дать совет... То есть не
то чтобы совет... Просто хочу поделиться предчувствием... По нему выходит,
что вам с дочерью лучше бы до возвращения Ивана Григорьевича куда-нибудь
удалиться. Или сгинуть. Для снятия волнений.
- Ты что-нибудь знаешь? - насторожилась Валерия Борисовна. - Или о
чем-то догадываешься?
- Я ничего не знаю. И ни о чем не имею возможности догадываться! -
резко сказал я. - Но иногда у меня случаются предчувствия. Они не такие
отчетливо реальные, как у ваших ясновидящих, они смутные, но тем не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг