- Гвоздики? - удивился Крейсер Грозный. - Ах, гвоздики... Да, да!
Гвоздики! Десерт! Конечно! Завалим! Гвоздиками! Проведем по смете! И как
премиальные... Гвоздики... - это цветы, Сан Саныч. Не беспокойся. Поганец
этот, Анаконда, страсть как любит цветы, гвоздики эти, на десерт...
Завалим и гвоздиками!
- Пожалуйста! - обрадовался Такеути-сан. - Гвоздиками завалим! И сакурой...
- Сакурой его разнежишь и испортишь! - возразил Крейсер Грозный. - А он
достоин сурового природного воспитания.
- А листья или плоды маньчжурского ореха змей не употребляет? - спросил
Шеврикука.
- Кого? - Шея Сергея Андреевича, останкинского Громобоя, еще более
удлинилась, а пальцы его выпустили штурвал пробного экземпляра прогулочной
посудины. - Кого?
- Это я так, пошутил... - смутился Шеврикука.
- Ах, Игорь Константинович, Игорь Константинович! А вы-то сами... - и
Крейсер Грозный пальцем попенял Шеврикуке. Но без зла и раздражения. Глаза
его стали хитро-веселыми, и отражения неких удовольствий и тайн
промелькнули в них. - Шалун вы, Игорь Константинович, шалун! Вы ведь и
сами у... ореха побывали. Только... Ну да ладно...
- У маньчжурского ореха? - пожелал уточнить Такеути-сан.
- У ореха, - сказал Крейсер Грозный. - У ореха. Не беспокой себя, Сан
Саныч, понапрасну. Это у нас с Игорем Константиновичем есть одна такая
маленькая подковырка. К геополитике и инвестициям она не имеет никакого
отношения. Игорь Константинович не даст соврать.
- Не дам, - согласился Шеврикука.
- Но в рацион змею, чтобы вы, Игорь Константинович, знали, вписаны теперь
овсы и овсяные напитки, - сообщил Крейсер Грозный. - А мне ветеринаром и
зоотехником придан известный лошадник Алексей Юрьевич Савкин. Он сейчас
пасет в Сальских степях табуны зебр. Но скоро прибудет. Я вас с ним
непременно познакомлю.
- Заранее благодарен, - сказал Шеврикука. - А приятельница какая-либо в
бассейне на Покровке вашему змею не будет вписана или придана?
- Это какая же?
- Ну хотя бы баборыба.
- Что еще за баборыба? - озаботился Крейсер Грозный.
- Сам не видел. Но слышал по "Маяку". На пляже под Бостоном отловили
особь. Метр пятьдесят в длину. До талии - тело и морда морской форели. В
чешуе. А ниже талии - дамские ноги. Голые.
Сведения о баборыбе Шеврикука получил не от "Маяка", а от бывшего
гуменника Лютого, ныне надзирателя пожарной безопасности в профилактории
Малохола. И получил минут за двадцать до того, как красавица Стиша
принялась угощать Крейсера Грозного, в ту пору - утомившегося бегуна,
коварными напитками. А не могут ли Стишины зелья подействовать хотя бы
косвенным образом на змея и возбудить в нем душевное благорасположение к
баборыбе? Тем более что змей был некогда важнейшей принадлежностью
черноморского флотовода, пусть и отъемной, он и теперь, возможно, принимал
в себя потоки энергий и сознания Сергея Андреевича Подмолотова, положением
- сухопутного, но уложениями и тягами натуры, а также военным билетом -
воднообязанного.
Сергей Андреевич как озаботился, так и стоял озабоченный.
- А ведь если особь баборыбы нашли где-то на задрипанном пляже под
Бостоном, - размечтался Шеврикука, - то другая особь вполне и с охотой
может обнаружиться в Серебряном Бору.
- Всего-то полтора метра... - в сомнениях произнес Крейсер Грозный. - Это
ведь нашему змею... Все равно что уссурийскому тифу в подругу самку
енота... Засмеют...
- Вы не правы, Сергей Андреевич, не правы! К тому же особь в Серебряном
Бору наверняка будет куда крупнее бостонской! - с воодушевлением заверил
Крейсера Грозного Шеврикука.
- Ну, не знаю, не знаю...
Но было очевидно, что сомнения сомнениями, а баборыба из воображения
Сергея Андреевича теперь уже далеко и тем более в морские пучины не
уплывет.
- Да что там в Серебряном Бору! - не мог остановиться Шеврикука. - А если
попросить Митю Мельникова, он вам особь и в десять метров приготовит... Да
я сам, коли надо...
Шеврикука сейчас же замолчал, затолкал вылетевшие слова себе в глотку. Но
Крейсер Грозный будто и не услышал их, пробормотал, впрочем, еще в
сомнениях:
- Ну, если разве Митя Мельников...
- Баборыба? - оживился Такеути-сан. - Митя Мельников? Что такое баборыба?
- Тише! Тише, Сан Саныч! - встревожился Крейсер Грозный. - Видишь, сколько
тут любопытных. Думаешь, им одного Пузыря хватит? Они Пузырь проглотят и
тут же пасть раззявят и на нашего змея, и на нашу баборыбу...
- Как это - раззявят?
- Вот так вот и раззявят! Кто-кто, а ты-то, Сан Саныч, должен знать!
Пойдем отсюда, я тебе потом объясню. Вы уж извините, Игорь Константинович,
но нам надо надлежащим фарватером и...
Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, судя по огням в его глазах и
раздувающимся ноздрям носа трубой, готов был нестись куда-то, дабы дать
волю и простор возникающим в нем соображениям, похоже, и не надлежащим
фарватером, а секретным. Колеса пробного экземпляра, числом восемь,
одобряя его нетерпение, сами по себе принялись вертеться.
- А чем ваш змей хуже слона? - из вредности спросил Шеврикука.
- Наш змей не хуже слона! - решительно возразил Крейсер Грозный.
- Наш змей не хуже слона! - чуть ли не угрозой поддержал его Такеути-сан.
Шеврикука поспешил заверить Крейсера Грозного и его японского компаньона в
том, что он вовсе не хотел обидеть либо даже унизить их и, естественно,
достопочтенного амазонского змея. Просто ему показалось, что льгот,
привилегий, чисто человеческого тепла и уж тем более провианта змею
Анаконде выделено недостаточно, будто заслуг перед населением у змея
меньше, нежели у персидского слона.
- У какого персидского слона? - нахмурился Крейсер Грозный.
- У того, на которого лаяла Моська, - объяснил Шеврикука.
- Какая Моська? - нахмурился и обычно доброжелательный Такеути-сан, хотя и
басил, как сибирский мужик.
- Обожди, Сан Саныч, - сказал Крейсер Грозный. - Тут вопрос исторический и
государственный. Так в чем, Игорь Константинович, нам урезаны льготы и
провианты?
- Ваш змей будет кушать овсы и гвоздики, - сказал Шеврикука. - А что
подавали упомянутому мной слону?
- Что подавали? - спросили Крейсер Грозный и Сан Саныч.
- Тот слон проживал в Петербурге при императрице Елизавете. Я слышал, что
он... - произнес было Шеврикука, но тут же и спохватился. - Я читал о
нем... Так вот. Я уж и не перечислю все продовольствие, какое доставляли
слону из царских амбаров. Отмечу только, что в год, среди прочего харча -
а там и тростники, и ананасы, и мускатные орехи, и сахар, и шафран, -
полагалось для процветания выдавать слону сорок ведер виноградного вина и
шестьдесят ведер водки. Лучшего вина и лучшей водки. Слоновщик-персиянин
Аги-Садык мог позволить себе писать рекламации. Скажем, такую... Кабы не
соврать... ну, если и совру... Раз Аги-Садык доносил: "К удовольствию
слона водка неудобна, понеже явилась с пригарью и некрепка". А у вас
овсы...
- Сан Саныч, доставай компьютер и стрекочи, - возбудился Крейсер Грозный.
- Игорь Константинович, диктуйте формулировку рекламации.
- "К удовольствию змея водка неудобна, понеже явилась с пригарью и
некрепка", - проговорил Шеврикука.
- К удовольствию змея? - засомневался Такеути-сан. - Вы сказали - змея?
- Да хоть бы и змея! - махнул рукой Крейсер Грозный. - Надо нестись! Надо
фарватером! А то нам овсы и гвоздики!
- Кстати, - заметил Шеврикука, - за свои-то радения и невзгоды, к нынешним
должностям вы обязаны потребовать и должность погонщика змея. При этом
финансовыми расчетами возместить награды за неусыпный риск и непрестанные
бдения.
Крейсер Грозный, как бы смутившись, поморщился и рукой произвел жест
укоряющий: что это вы, Игорь Константинович, насмешничаете и будто бы
предполагаете во флотских корысть и сребролюбие.
А японский друг Сан Саныч, похоже, учитывая должность погонщика, сейчас же
произвел перерасчеты.
- И с баборыбой без погонщика не обойтись, - сообразил Шеврикука.
- Ax, увольте, увольте, Игорь Константинович! Сан Саныч, поспешим,
поспешим!
Но компьютер тотчас переварил и баборыбу, до талии в чешуе - и с дамскими
ногами.
56
Унеслись от Шеврикуки и Пузыря возбужденные Сергей Андреевич, Крейсер
Грозный, и его японский компаньон Такеути-сан, прошуршали по останкинскому
асфальту колесами четырехосного прогулочного экипажа, унеслись в
воодушевлении и надеждах.
"Экая у них телега несусветная! - подумал Шеврикука. - Впрочем, экземпляр
опытный. Переоденут, переобуют. Научат летать, плавать и ходить под
землей".
И тут же обругал себя: "Несусветный - это ты!" Что он приставал к Сергею
Андреевичу? Что он насмешничал над ним? Что он припоминал слона, баборыбу
и рекламации слоновщика-персиянина Аги-Садыка?
Из-за Векки-Увеки? Из-за нее?
И что он важничал? Что он хвастался? Чуть было не заявил: да что там Митя
Мельников, да я сам, если надо...
Что он сам? Что он этакое может? Что он фанфаронит? Из-за чего?
Опять же из-за Векки-Увеки и букетов гвоздик?
Полноте, Шеврикука! Не стыдно ли нам?
Стыдно.
Две среды свиданий под маньчжурским орехом были отданы ветру и посторонним
силам. В позапрошлую среду, по договоренности с Шеврикукой и при яростном
ее желании, нежная девушка Векка-Увека согласилась (напросилась) иметь
ознакомительное общение с кем-либо из Отродий Башни. К Векке-Увеке под
маньчжурский орех должен был подойти (мог подойти) порученец. Бордюра (не
сам же Бордюр?). В том, что ему станет известно, случилось ли свидание
удачным (и для кого удачным), Шеврикука не сомневался. А повидать
Векку-Увеку, при любых поворотах ее жизнеустановлений, Шеврикука был
намерен.
Не может быть, чтобы и до Увеки не донеслось о его новых значениях, а
потому, несмотря на свои добычи (тут тебе и цветы гвоздики, и девятый
черноморский вал, и занимательное знакомство с одним из Отродий), она вряд
ли бы пожелала упустить из виду и из своих перспектив его, Шеврикуку.
Стало быть, он и перед Веккой-Увекой желал теперь важничать и форсить?
Да, признался себе Шеврикука. И перед Увекой,
И он уверил себя в том, что его расположение важничать, хотя бы и перед
самим собой, нынче - оправданное и не постыдное. Произведя открытия, он
ощутил себя мастеровым, исполнившим дело, к какому прежде побоялся бы
подступиться (прежде он и боялся подступиться). Дело, на какое мало кто
был способен из знакомых ему личностей. Естественно, он не уподабливал
себя Даниле-мастеру, одолевшему камень. Но если бы он был тем самым
полотчиком-паркетчиком, кого считал нанятым российский предприниматель
Дударев, и выложил бы полы, какие не выкладывали и в Шереметевском дворце,
с вензелями, цветными разводами, гербами, изгибами эмблеморавного змея
Анаконды в углах, разве не имел бы он тоща право возгордиться или хотя бы
возрадоваться, а затем уж и заважничать?
Имел! Имел!
И пусть думают о нем, что хотят (ему-то казалось, что думают уважительно,
а иные смотрят на него и с опаской).
Таким прогуливал себя Шеврикука к Землескребу после собеседования с
Крейсером Грозным и Такеути-сан.
Таким он существовал еще два календарных дня.
Таким он явился во вторник, в день Макрид, на деловые посиделки домовых,
имевшие место в Большой Утробе. Явился непременным действительным членом.
Похоже, к Большой Утробе привыкли. Тем более что она была заброшена, как
Мангазея. Ни овощехранители, ни попечители гражданских оборон ее не
посещали и домовых не тревожили. Искания просвещенного приватизаторства к
почившему бомбоубежищу пока никого не подвели. А если бы и подвели, то на
тропинках искателей были бы выставлены лешие, тем и прежде нравилось
уводить в буреломы купцов и предпринимателей. О музыкальной школе
вспоминали между прочим. То ли починят ее к сентябрю, то ли не успеют.
Вроде бы принимая во внимание июньский разбойный погром, за ущербы и на
починки школе будет выдано от Пузыря. Но откроется ли сам Пузырь к
сентябрю? Кто ведает... Завтра вон уже Илья Пророк. Можно было
перезимовать и в Большой Утробе. Другое дело, что, собираясь в музыкальной
школе на посиделки и ради ночных толковищ и развлечений, они, домовые,
находились при культуре. Теперь они при ком? При людских убежищах,
несброшенных бомбах, страхах, прикаменевших к бетонным перекрытиям,
сдавленном воздухе отчаяния и вражды? "Э-э! - говорили терпеливые. - Не
пустяки ли? Или всюду в городе воздухи лучше? Перебьемся. Здесь оборонный
дух. А те, кто учинили погром музыкальной школы, сюда не совались и не
сунутся".
По привычке Шеврикука не направился сразу в залу заседаний, где уже горели
обязательные лучины. А определенный нынче расписанием в
привратники-глашатаи Колюня Дурнев, Колюня-Убогий, зазывал его. В
посиделочных сенях прохаживались курившие домовые, а на лавках у стен
местились резервисты, такие же непременные для соблюдения церемониала и
традиций, как и лучины. Шеврикуке вспомнился Петр Арсеньевич на последних
посиделках в музыкальной школе. И он жался на лавке у стены, зная свое
место в чиноположении, а вид имел совестливо-робкий и
печально-ответственный. А его взяли и пригласили замещать Шеврикуку.
В ожидании звонкопригласительного колокольчика глашатая говорили все более
о погоде. Нынче были Макриды, но ни капли не пролилось, облака плелись
ленивые, осени полагалось быть сухой. "Как же, как же! Макриды, они
случаются лукавые... - услышалось Шеврикуке. - Вот, помню, в тридцатом
году..." "Богатства-то свои пересчитывали?" - поинтересовались за спиной
Шеврикуки. Было установлено природой и ходом разнообразных жизней, что
наиболее верными расчеты прибылей и достатков выходят в Ильин день.
Впрочем, как и разорений и убытков. Удачливым и в пору снегов, и в пору
ледоходов предназначалось восторженное или враждебно-завистливое: "Богат,
как в Ильин день!" Сейчас же в сенях посиделок принялись обсуждать: чьи
добычи и убытки полагается учитывать им, домовым? Их собственные? Или же
заглядывать в бумажники, карманы и загашники определенных им в опеку
квартиросъемщиков и их домашних? Склоняться стали к тому, что при нынешних
положениях и относительных сословных послаблениях полезнее и исторически
оправданнее шарить в собственных карманах и мусорных ведрах, а не соваться
в чужие капиталы, давая им самостоятельное свободное развитие. "Лукавят,
лукавят, - думал Шеврикука. - Сами-то хотя бы из любопытства непременно
знают, у кого в квартирах копейки, а у кого голландские кредитные
карточки..."
- ...И у нас не одни бедняки. Вот к нынешнему Ильину дню, говорят,
Шеврикука богат, - услышал Шеврикука.
- Что? - обернулся он.
- Шучу, шучу! - поспешил заулыбаться домовой с Цандера, вислоухий
Феденяпин. - Но так говорят. Да и что же плохого, что Шеврикука богат в
Ильин день? Пусть не чеками, не недвижимостью, но, может, чем и
познатнее... - И вислоухий Феденяпин уважительно поклонился Шеврикуке. И
замолчавшие было домовые почтительно поклонились Шеврикуке.
- Да мало ли что говорят... - смутившись, пробормотал Шеврикука. - Чушь
говорят!..
- Но как же! А наследство-то! Наследство...
- Какое наследство?.. - вопрошал Шеврикука теперь будто бы в удивлении и с
досадой.
Но тут зазвенел пригласительный колокольчик привратника-глашатая
Колюни-Убогого. Действительные члены проследовали в конференц-отсек,
резервисты остались исполнять свое сословное назначение в прихожей.
Бункер был важен, вместителен и угрюм. На председательском месте
утвердился возвративший себя к посильной деятельности громкогласный Артем
Лукич. Справа от него сидел утомленный в оборонных бдениях полевой
командир Поликратов, квартальный верховод и домовой четвертой статьи,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг