непотопляемом крейсере "Грозный". Его и называли во дворе не Сергеем
Андреевичем и не Серегой, а то Крейсером, то Грозным.
- Митя! Мельников! - загремел Подмолотов. - Смотри, кого я привел! Вот,
видишь! - И уже шепотом: - Запамятовал, как вас именуют, в голове нынче
все перемешалось, извините...
- Меня? - замешкался Шеврикука. - Игорем Константиновичем...
Он сам себе был удивлен. Случались эпизоды, когда в людских компаниях и
передрягах ему приходилось придумывать себе имя и отчество. Но "Игорь
Константинович" никогда не являлось ему в голову, и не было никаких
объяснений, почему теперь он объявил себя именно Игорем Константиновичем.
Впрочем, никто на него, похоже, не обратил внимания. Дмитрий Мельников,
узкий в кости, деликатного сложения блондин, кивнул из вежливости. И ему,
наверное, лицо Шеврикуки показалось знакомым. Но Мельникова, вцепившись в
куртку, тянул к себе возбужденный собеседник с намерением то ли
расцеловать Митю, то ли плюнуть ему в физиономию. И собеседник этот
проживал в Землескребе. Департамент в пору расположения к нему городских
властей выбил здесь немало квартир. Собеседник Мити был экономист Дударев,
красавец мужчина лет тридцати пяти с коварными тонкочерными усами графа
Люксембурга или князя Эдвина, покорившего королеву чардаша, вертопрах и
плясун, в словесных баталиях способный обескуражить и самого Радлугина.
Наконец, Дударев расцеловал Митю. Но тут же гордо оттолкнул его от себя и
сказал:
- Ты - мельник, колдун, обманщик и вор, и дело наше, еще и не начатое, а
значит, и тем более хрупкое, желаешь предать!
- Почему я обманщик и вор? - пьяно пробормотал осевший на стул Митя.
- А потому что опера есть такая композитора Фомина "Мельник - колдун,
обманщик и вор". Или сват. Не важно. Лучше вор! Ну ладно, мельник ты
теперь только по фамилии. И небось уже не колдун. Стало быть, остался
только - обманщик и вор!
- Почему я обманщик и вор? - обиженно повторил Митя. - Почему я...
- Ты, Дударев, не прав, - вломился в разговор Подмолотов. - Ну конечно,
Митька уже не мельник. И где они, мельницы, где? Где мука? Где вермишель и
рожки? Но колдуном-то он может быть, их-то хватает!
- Могу! - тут же откликнулся Мельников. - Колдуном - могу! И прабабка моя
была колдуньей. Под Дмитровом. В селе Ольгово, в имении Апраксиных, там,
где Пиковая Дама на портрете... Колдуном - могу!
Сил у Мити хватило лишь на это заявление, веки его смежились, он заснул.
- Все он врет! - заключил Дударев. - И дело наше поддержать не желает!
- Какое дело? - спросил Подмолотов.
- Тише! Тише! - зашипел на него Дударев. - Неугомонный не дремлет враг!
Сейчас же из угла комнаты воздвигся человекобык с бокалом в руке и запел:
"Смело мы в бой пойдем за власть Советов и-и-и, - палец певца поперся
вверх, превращаясь в восклицательный знак или в жезл управителя движением,
- и-и-и как один умрем в борьбе за это!" "Бордюков, успокойся!" -
приказала певцу крепкая обильная дама, похожая на метательницу ядра, сама
будто выложенная из ядер, за столом она хозяйничала, и ее слушались. Вот и
Бордюков, испив из бокала, крякнул, сел и успокоился. "Бордюков - это наш
кадровик. И по общим делам... - зашептал Шеврикуке Подмолотов, видимо
посчитавший, что свежего человека следует просветить. - А соседка его -
Совокупеева, она передовых взглядов и всегда в президиумах, тоже
экономист, как и Олег Дударев, но сознательностью выше... А вон та
барышня, раскраснелась вся, это наша прелестная Леночка Клементьева,
музыковед, она из музыкального управления. Бывшего, конечно, бывшего..."
"Какое в вашем Департаменте могло быть музыкальное управление?" -
усомнился Шеврикука. "А как же! - Подмолотов сомнениям Шеврикуки чуть не
обрадовался. - А моряк-то великий, пусть и не служил на крейсере
"Грозном", но за сколько лет все предвидел и написал "Полет шмеля"!
Леночкино управление занималось биомузыкой, расшифровкой серенад и
трудовых песен шмелей, других разных насекомых. Леночка, скажем, вела
стрекоз, ну я еще кое-что, вы понимаете... - Тут Подмолотов зашептал
совсем тихо, губы его почти сжались. - Конечно, мы и шмелей курировали, и
их процветанию содействовали, но и не только... Много чего секретного...
Теперь другое мышление. И правильно... Но было, было... Вот и Митя
Мельников, Эдисон с Яблочковым, такие темы разрабатывал, такое изобретал,
что и рассказать нельзя, талант и гений!" "Точно! - подтвердил усевшийся
рядом Дударев, плясавший только что за стеной, налил всем в рюмки жидкость
бурого цвета и тоже зашептал: - Митьке-то давно быть доктором, академиком,
а он лодырь и карась, он и теперь уже такое соорудил, почти соорудил, что
чего хочешь материализует. Вот все, что Крейсер Грозный врет, и это
материализует!" "Я никогда не вру! - обиделся Подмолотов. - Нигде. Никогда
и ни при каких обстоятельствах. Ты же знаешь". "И такого человека, как
Мельников, разогнали и сократили? Как же так? - не поверил Шеврикука. -
Его куда только с почетом не звали, а он сказал: буду как все. И его не
сдвинешь". "Дурак он! - вспомнил возмущенно Дударев. - Колдун, обманщик и
вор! И дело наше поддержать не хочет! Предатель!" - "Какое дело?" - "Тише!
Ша! Замолкли! - зашипел Дударев. - Выпьем лучше! А Ленка-то как на него
смотрит. Тоже дуреха из оленьего стада!" Музыковед Леночка Клементьева,
рекомендованная Шеврикука Подмолотовым, и впрямь во все время их разговора
не сводила с Мельникова черных глазищ, восторженных и жалеющих, и все
видели, что она в Митю влюблена. На Митю глядел и ее приоткрытый рот.
Хотелось бы сказать: ротик. Но нет, у Леночки был именно рот, и большой,
нисколько, впрочем, ее не портивший. И вызывавший даже предположения, что
Леночка - барышня не только благоуханная, но и страстная. Теперь она явно
желала подойти к Мите и замереть возле него, оберегая Митин сон. Но сила
вмещенного в нее напитка подняться ей не позволяла. "И-и-и! - опять
взлетел палец Бордюкова. - Как один умрем в борьбе за это!" Теперь певцу
на глотку не наступили, а даже попросили начать кантату "От края до края
по горным вершинам, где вольный орел совершает полет", и он, обнаружив в
себе ансамбль Александрова, просьбу ринулся исполнять. Бордюкову стали
подтягивать. Хоровое пение в Останкине никогда не умирало, менялись лишь
вкусы и пристрастия любителей. Долгие годы здесь, как помнилось Шеврикуке,
звучали все более трогательные, бередящие душу или, напротив,
обнадеживающие слова. Вроде таких: "Ромашки спрятались, опали лютики..."
Или: "И снится мне не рокот космодрома..." Или: "Без меня тебе, любимый
мой, лететь с одним крылом!" Или: "Из полей доносится "Налей!" И конечно:
"Горная лаванда"! Где те устойчивые времена! Сейчас же получалось, что
квартиросъемщики и их гости при хоровом пении из лирического состояния
впадали в гражданское. При этом свирепели, и орали, и готовы были бить
посуду. Шеврикука поглядывал на солиста, человекобыка Бордюкова, и
прикидывал, перевернут ли стол вместе со спящим хозяином или нет. Не
перевернули. Утомились... Тут он наконец разглядел, что на столах осталось
и что с них уже было взято. При нынешних затруднениях к Мельникову
принесли закуски и напитки из семейных добыч и запасов, все больше
домашнего приготовления. Жидкость от разных специалистов была своего цвета
- и бурая, и свекольная, и мутно-оранжевая, и прозрачная, как совесть
отечественного налогоплательщика. "Кони сытые бьют копытами!" - забрал
Бордюков. Его остановили предложением выпить за урожай и за преодоление
кризиса в Новой Гвинее.
- Мо-ол-ча-ать! - вскочил вдруг на стул мелкий взъерошенный мужчина с
тремя жетонами победителя соревнования на эпонжевой ковбойке. -
Мо-ол-ча-ать! У нас что? Нам что - знамя вручили? У нас поминки. Мы
упразднены. Мы сокращенные. Нас нет. Нет. Мы живые трупы. Мы привидения. А
тут поют и пляшут! Ра-зой-дись!
- Свержов, успокойся, спать пора, баиньки пора! - Возле оратора сейчас же
оказался легкий Дударев, стал за ногу стаскивать Свержова с кафедры,
подоспела Совокупеева, она хозяйственно схватила Свержова, заграбастала
его и повлекла из компании на покой.
"Наверх вы, товарищи, все по местам!" - стал размахивать руками Бордюков,
приглашая публику открыть глотки и ответить Свержову и судьбе. "Это
по-нашему, по-флотски! - одобрил Бордюкова Подмолотов, успел шепнуть
Шеврикуке: - А Свержова вы в голову не берите. Замначальника управления
передних плоскостей. По режиму. Он, конечно, строгий. Да и как же ему без
строгостей? Но вы не бойтесь. Это он на нервах". И последовал Бордюкову во
вторые голоса.
И все же гулянье криками проявившего бестактность Свержова было
расстроено. Вот уж и из песен исчезла энергия. И пили без тостов, кто как
- кто с соседом, кто сам с собой, кто чокаясь с рюмкой или плечом
дремлющего Мельникова. Шеврикука полагал, что ему пора раскланяться, но
встать не мог. Трезвенником он не был, но и не увлекался, и уж под столами
и заборами никто его не наблюдал. А тут он затяжелел. Может, на Башне его
слишком растрясли и изволтузили. "Ну ладно, - говорил себе Шеврикука, -
еще посижу, послушаю". Как это он прежде-то не проявлял интереса к Мите
Мельникову и занятиям Департамента Шмелей? А вдруг и не случайно
Продольный с уполномоченным дядей собирались заменить предмет из системы
общей связи именно под Митей Мельниковым? Не был ли в их предприятии
какой-нибудь особый смысл или технический фокус? А покойный Фруктов, до
гибели доведенный, проживал прямо над Мельниковым! Так-так-так! Нет ли во
всем этом темного, но и вызванного кознями сплетения обстоятельств,
которое ответственный домовой-двухстолбовый проморгал? Чьими кознями?
Из-за чего и ради какой выгоды? "Фу ты! - останавливал себя Шеврикука. -
Глупости мерещатся, закусывать следовало борщом..." Тут на плечо Шеврикуке
доброжелательно возложила руку крепкая дама Совокупеева. Рука ее была
горячая, и сама Совокупеева исходила жаром. Или истомой. Нельзя сказать,
чтобы возлежание руки на его плече вышло для Шеврикуки неприятным. Опять
Шеврикука подумал, что Совокупеева может - и удачливо - толкать ядро и вся
сложена из ядер. "Как это материя, тряпки всякие выдерживают, как не
треснут, когда ядра ее перекатываются?" И в этой ленивой мысли Шеврикуки
не было неприязни, скорее содержался комплимент женщине. "Такая и в Доме
Привидений бы не пропала, - подумал Шеврикука. И тут же на себя фыркнул: -
Не пропала бы! Она там бы в первые привидения вышла, да еще бы и свечи в
шандалах растопила!" В грезах Шеврикука перевел в Дом Привидений и Леночку
Клементьеву, и Леночка увиделась там уместной. В тех же грезах сразу
возникли чаровница Гликерия и бесстыжая Невзора, она же Копоть, и стали
Шеврикуку гневно отчитывать, Шеврикука их не прогнал, он хотел всех, и
хрупких, и обильных, примирить и обнять...
- Какая улыбка у вас благодушная! - услышал Шеврикука явно ласковые слова
Совокупеевой. - И хохолок какой... И уши какие большие...
С плеча Шеврикуки горячая рука Совокупеевой двинулась к его лбу, потрепала
жесткий клок его русых волос, а потом захватила его левое ухо, сжала его,
отпустила и стала гладить розовую мочку и ушную раковину.
- И такую женщину сократили? - млея, произнес Шеврикука. - И такую женщину
упразднили? О чем же они думали...
- И сократили! И упразднили! - Рука Совокупеевой взлетела вверх, пальцы
сцепились в кулак, и опустилась на стол, произведя переполох посуды. -
Давай, друг, дернем с горечью!
Себе из криминальной по классификации Радлугина бутылки она плеснула
бордовой жидкости в стакан, оглядела рюмку Шеврикуки в недоумении и
заменила ее, как неспособную составить счастье, стаканом же, они дернули с
горечью, и Шеврикука понял, что Совокупеева его сейчас повлечет. Но опять
загремели, заголосили человекобык Бордюков и Свержов со значками
соцсоревнователя, теперь вместе, вскочив на соседние стулья, правда, один
выступал с песней, другой с устной прокламацией - звал с ружьем и на
улицу. Но песня не была поддержана, и ружье не нашлось. В Шеврикуке же все
текло и колыхалось, и состоялись минуты, когда жаркая дама Совокупеева
увлекла его в приют любви, и было испытано им удовольствие, будто бы он
откушал сдобный пирог с малиновым вареньем, только что вынутый на противне
из духовки. А потом Шеврикука задремал.
Проснувшись, он ужаснулся: давно столько не спал. Сидел он за столом в
квартире Мельникова, и из-под его рук и головы старались вытянуть
скатерть. Шеврикука вскочил. "Как же это я? А дела? Дела! Ты на
больничном! Ты на больничном!" - тотчас зазвенели над ним бубенцы;
Шеврикука огляделся. Легкий Дударев, тихие поутру Подмолотов, Совокупеева
и Леночка Клементьева убирали в квартире, и Шеврикука вызвался носить
посуду на кухню. Совокупеева на него и не посмотрела, воспоминания о
пироге с малиной из духовки предлагалось не держать в голове. Впрочем,
воспоминания эти и не слишком были нужны сейчас Шеврикуке.
В коридоре под потолком, вытянув руки в ноги будто в полете, раскачиваясь,
висел человекобык Бордюков и, не глядя вниз, нечто бормотал. Под ним
стояли Митя Мельников и еще более, чем ночью, взъерошенный
соцсоревнователь Свержов, уговаривая кадровика, корифея анкет и личных дел
снизойти к людям. Бордюков мрачно мычал и мотал головой. "Как это он
башку-то смог пропихнуть в кольцо? - удивился Шеврикука. - Он же теперь ее
оттуда не достанет". Митя Мельников из двенадцати колец, родственных
гимнастическим, устроил себе под потолком место для умственных полетов и
обывательских мечтаний. Имели же туземцы в Западном полушарии и до
Колумбовых каравелл гамаки. Митя просовывал голову в кольцо, остальные
кольца и ремни держали его туловище, раскинутые ноги и руки, Митя
покачивался в квартирных высях, отдыхал, обмозговывал свои технические
соображения, а то грезил. Но это Митя. А Бордюкову-то зачем потребовались
выси? И каким макаром сумел он взлететь? Впрочем, не Шеврикуки это было
дело. Спускаться на пол Бордюков не желал, а может, и не соображал, где
находится. Совокупеева, выйдя в коридор, спросила, опохмеляли ли Бордюкова
или нет, и, узнав, что не опохмеляли, посоветовала принести стакан
"лигачевки", но не поднимать его к объекту, а поставить на пол. Увидев под
собой самогон, Бордюков задергался, хотел было ввести себя в штопор, но не
вышло. Подставили стремянку, с трудами и ругательствами высвободили тело
Бордюкова, а голова не давалась, была в два раза шире кольца. Следовало
кольцо пилить. Пока искали пилу или ножовку, Шеврикука, поморщившись,
поднялся по стремянке, растянул кольцо, с тушей Бордюкова чуть ли не
рухнул на пол, с метр вынужденно пролетел. Совокупеева удивилась, стояла
озадаченная, впрочем, недолго. Действия Шеврикуки, возможно, укрепили ее в
чем-то, она взглянула на него со значением, но сейчас никуда не повлекла.
Ушла по делу. А Бордюков шарахнул стакан и потребовал еще.
- Ну нет! - решительно сказал Дударев. - Все выпито, пролито и испарилось!
Сам бы с удовольствием, но не имеем. Сейчас все вымоем, вытрем и пойдем в
парк, там под каждым кустом сидят дяди Гриши и тети Грани, у них на
квартирах курятся напитки и марочные, и ясновельможные.
Бордюков уныло кивнул, подниматься с пола не стал. Когда действительно все
было вымыто и вытерто, Дударев предложил и Леночке с Совокупеевой
участвовать в оздоровительной прогулке. Леночка, кротко, влюбленно
взглянув на Митю Мельникова, было согласилась, но Совокупеева цыкнула на
нее, заявив, что после вчерашнего надо думать не о душе, а о хлебе
насущном. Хлебом-то все же именно и жив человек, а в три часа им с
Леночкой назначен дорогой разговор в хорошем совместном предприятии.
- Да-да! Конечно! - рассмеялся Дударев. - В советско-йошкаролинском.
Будете в ихнем "Макдональдсе" накрывать на стол. Подадите нам моченый
горох: "Просим вас, мужчины!.." Мы-то как раз в парке и поговорим о деле.
И Митичку заставим в него вступить.
- Заставим! - утвердил с пола Бордюков.
- Нет, - заявила Совокупеева. - В твое дело включиться, коли будет нужда,
успеем. Нам с Леной надо сегодня сходить. А перед тем зайти в баню и к
парикмахеру.
- Ну смотрите, - сказал Дударев.
6
Прежде останкинским мужчинам в утреннем и неотложном состоянии не пришлось
бы шагать долго. Принял бы их и исцелил незабвенный пивной автомат на
Королева, пять. Но, увы, в восемьдесят пятом году открылось новое
внеисторическое сражение с пороком, в результате чего помещение автомата
было даровано райотделу милиции. На моей памяти таких государственных
сражений происходило много, начинались они всегда с души, с газетных слез
матерей и жен, с печалей по поводу подпорченных бормотухой и вражьими
силами народных генов, а заканчивались исключительно повышением цен на
сосуды, столь приятным населению. Но кампания восемьдесят пятого года
оказалась особенно резвой и отечественно-спасительной. При ней не только
повысили в нравственных целях цены, издали "Роман-газетой" тексты
тихонравного медика Углова, обрадовали торговлю всех видов, но и вызвали
беспредельное производство самогона, всюду называемого, независимо от удач
изготовителей, "лигачевкой". А останкинских жителей лишили пивного
автомата. Вот теперь наши знакомцы и шагали из Землескреба в Шереметевскую
дубраву имени Ф. Э. Дзержинского.
Шагали они в шашлычную. Ни шашлыков, ни опасных для желудка "колбасок",
возводимых в меню в достоинство купат, в той шашлычной уже не водилось.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг