покряхтывания, повизгивания, смешки с прищелкиваниями, зубовные стуки.
Возникали эти звуки не каждый день, а после тихих выдержек, и успокаивали
квартиросъемщиков, убеждая их в том, что они не хуже других, не обделены и
у них есть домовой, он с ними и трудится. И надзиратели Большеземова не
имели оснований быть недовольными его службой. В квартиры Большеземов не
заглядывал, а лишь нежился, слушал пение Марии Мордасовой, предавался
греховным мыслям, полоскал горло и шастал по Москве в поисках дурных
привычек. И вот после марьинорощинских раскопок он исчез. И коли теперь он
был поставлен в ряд с Петром Арсеньевичем и Тродескантовым, значит, он не
просто исчез, а, выражаясь изысками балбеса Ягупкина, сгиб.
35
"Надо поговорить с Велизарием Аркадьевичем", - подумал Шеврикука. Он
посчитал, что пришла пора отнести бумагу из Обиталища Чинов в присутствие.
После погрома в музыкальной школе останкинское присутствие сначала
перебралось в секретное помещение, то есть неизвестно куда. В последние же
успокоенные ночи служебные рвения добростарателей присутствия стали
осуществляться на улице Королева в овощном магазине. Возобновились, как
услышал Шеврикука, и ночные дружеские общения домовых, и встречи по
интересам, и облегченно-просветительские заседания клуба, правда, без
кутежей. Возобновились в известной домовым Большой Утробе, героическом
объекте гражданской обороны, в годы корейской войны - недостижимом вражьим
налетам останкинском бомбоубежище.
В овощном присутствии кто-то скрипел, кто-то стучал одним пальцем по
клавишам пишущей машинки, кто-то грыз тыквенные семечки и слушал в
безделье оптимистическую рок-трагедию "МММ накормит вас". Из квартальных
верховодов Шеврикука встретил лишь домового четвертой степени Поликратова.
Взор Поликратов имел пламенный, щеки аскета прорезали вертикальные впадины
морщин, на плечи верховод набросил желтовато-зеленый бушлат для окопных
сидений, выслушивая Шеврикуку, пил кипяток из жестяной кружки и вполне
выглядел полевым командиром. К бумаге от Увещевателя Шеврикука относился с
иронией и снисходительным высокомерием, но полагал, что в Останкине ей
удивятся и примутся отгадывать и выводить смыслы, из бумаги намеренно
извлеченные. Верховод Поликратов ни слова не произнес, а сунул бумагу в
латунный ларь, раздосадовав Шеврикуку или даже обидев его. Глядел он в
историю и, похоже, был готов, кратко упомянув об остроте оперативной
обстановки, послать Шеврикуку возводить надолбы. Но и этого не случилось.
Был бы в присутствии иной верховод, Шеврикука - и громко! - потребовал бы
разъяснений, является ли он действительным членом деловых посиделок или не
является, и если является, то когда и кем будут принесены ему извинения.
Потребовал хотя бы для того, чтобы из ответов личностей, основы
сберегающих, узнать, где он подвешен нынче или на каком суку сидит и кем
его признают, наводя на него увеличительное стекло. Лишь поинтересовался,
не отдается ли теперь в связи с простудами музыкальной школы и новосельем
в Большой Утробе предпочтение - при дружеских общениях - какой-либо форме
одежды. Мог услышать: "А вам воспрещено! Какие такие могут быть для вас
формы одежды!" Но полевой командир только привел в движение морщины
аскета: "Даже и без протокола!"
То есть приходи в чем хочешь. Такое, пусть и временное, падение культуры
общения было неприятно и Шеврикуке. Хотя он, как известно, по отношению к
диктатам был скорее оппозиционер или даже бунтовщик, нежели педант или
джентльмен. Не всегда, например, надевал клубный пиджак. Позволял себе и
такое. Теперь же он отправился в Большую Утробу в клубном пиджаке.
Увидеть он хотел многих. Но прежде всего Велизария Аркадьевича и наглеца
Продольного. На Продольного Шеврикуке достаточно было взглянуть. С
Велизарием Аркадьевичем следовало поговорить.
B Большую Утробу Шеврикука был допущен. Чувствовал он себя скверно.
Нервничал. Будто на самом деле все приобрели морские бинокли и смотрели на
него. И будто бы шепот шел о нем. Или хуже того. Из соображений
безопасности было отдано распоряжение в случае чего в него, Шеврикуку,
стрелять. "Хватит! - успокаивал себя Шеврикука. - Я все время держу в
голове разговор с Увещевателем. Но о нем здесь не знают!" И действительно,
все были заняты своим, никаких проявлений недружества или даже
враждебности Шеврикука не ощутил. И он потихоньку успокоился.
Продольного он не встретил. Случилось бы чрезвычайное свинство, если бы
Продольного допустили в клуб. "Но - вдруг!" - думал Шеврикука, направляясь
в Большую Утробу... Надо было искать Продольного в ином месте. А Велизарий
Аркадьевич, по собственному представлению состоявший целиком из высокой
духовности и некогда носивший тунику от Айседоры Дункан, присутствовал.
Играл со стариком Иваном Борисовичем в стоклеточные шашки. Подойти к ним
сразу Шеврикука не смог. Вспоминал, как после погрома в музыкальной школе
нагрубил и Велизарию Аркадьевичу и Ивану Борисовичу. Старики с воздушной
деликатностью подходили к нему, стараясь вызнать от Шеврикуки сведения,
которыми якобы он располагал, жизненно существенные для останкинских
патриотов, и даже, может быть, подвигнуть его на участие в
предупредительных героических действиях, а он отвечал им резко и с
капризами. Теперь же он мог оказаться просителем или хотя бы зависимым от
настроения, жеманств или возможностей Велизария Аркадьевича. А знался ли
Иван Борисович с Петром Арсеньевичем, это еще предстояло выяснить.
- Не помешаю? - не только искательно, но и робко произнес Шеврикука,
остановившись возле стариков с видом несомненно заинтересованного
почитателя игры в шашки.
- Не помешаете, - бросил Иван Борисович, сейчас же возвращаясь взглядом к
доске.
А Велизарий Аркадьевич ничего не сказал. Но было очевидно, что стариков он
не раздражает.
Велизарий Аркадьевич явился в клуб в будто надутом костюме из толстой
светло-зеленой мешковины и походных бутсах британского завоевателя. А Иван
Борисович сидел в ватнике, словно бы его поутру должны были везти в лес
заготовлять дрова. Месяца полтора Шеврикука не посещал клуб, и нынешние
наряды знакомцев удивили его, а отчасти и позабавили. Ватники, штормовки,
прорезиненные тужурки, свитера водолазов, френчи. Будто отдыхать и
общаться пришли не домовые, а то ли трудармейцы, то ли землепроходцы, то
ли партизаны или ополченцы. К Шеврикуке пришло опасение: не признают ли
его клубный пиджак вызовом, не посчитают ли знаком иронии или даже
несоответствия общим и обязательным настроениям. Не ходит ли он пустым,
безответственным вертопрахом среди отчаянных защитников останкинских
преданий и обыкновений, почти уже мобилизовавших себя на борьбу с
Отродьями Башни? Но вроде бы никто вокруг не затягивал наводящее кураж
песнопение о последнем параде, а все развлекались, как в прежние милые дни
миролюбий. И на клубный пиджак Шеврикуки взглядывали без всяких подозрений
и неприязни.
Разговор с Велизарием Аркадьевичем Шеврикука никак не мог завести, пока
Иван Борисович не прошествовал в буфетную. Закусить и выпить. И Шеврикука
отправился бы в буфетную, если бы и у Велизария Аркадьевича возникло к
тому желание. Но Велизарий Аркадьевич лишь достал жестяную коробку из-под
ландрина ("1908 годъ" - углядел Шеврикука на цветастой крышке), высыпал на
ладонь мягкие таблетки, пожелал угостить Шеврикуку, но тот от леденцов
отказался.
- Велизарий Аркадьевич, - начал Шеврикука, - соблаговолите помиловать меня
за прошлые грубости и недоразумения. Я был излишне и без причин нервен в
ту пору...
- Ах, что вы! - доброжелательно заулыбался Велизарий Аркадьевич. - И
вспоминать не стоит! Экая ерундовина! Вы были нервны, и все были нервны,
особенно после варварского разорения наших очагов. А вас еще и обидели.
Свои же и обидели. И хорошо, что вы пришли сегодня. И хорошо, что
вспомнили про клубный пиджак. А то ведь мы как босяки какие-то! Как
Челкаши! Вы видите, какой мешок я на себя водрузил? Конечно, имея в виду
наглеющих Отродий, необходимо поддерживать оборонное состояние духа. Но
духовность! Она-то при этом утекает! Взгляните на эти телогрейки, козьи
безрукавки, энцефалитные куртки!.. Вы хотите меня о чем-то спросить? -
неожиданно закончил Велизарий Аркадьевич.
- Да, - сказал Шеврикука, посчитав, что Велизарий Аркадьевич догадался, в
чем его интерес, и поощряет к самым острым или деликатным вопросам. - Да,
мне давно хотелось побеседовать с вами, досточтимый Велизарий Аркадьевич,
о Петре Арсеньевиче. А теперь возникла и явная нужда. Мне говорили, что вы
были с ним дружны
- Я... Вы... Я не знаю никакого Петра Арсеньевича! - чуть ли не взвизгнул
интеллигентнейший Велизарий Аркадьевич.
- Ну как же... - растерявшись, принялся помогать Велизарию Аркадьевичу
Шеврикука. - Петр Арсеньевич, домовой с Кондратюка, как же вы его не
знали? Но если не сейчас, то, может быть, прежде вы были с ним дружны?..
- Я не знал никакого Петра Арсеньевича! Я никогда не был с ним дружен!
Более ничего не выпытывайте у меня о нем! Во мне воспалятся болезни! -
Велизарий Аркадьевич уже всхлипывал, но все же сообразил нечто важное,
стал оглядываться по сторонам и утих.
- Хорошо, - резко сказал Шеврикука. - Извините. И разрешите оставить вашу
компанию.
Шеврикука пробыл в клубе еще полчаса. Перекидывался словами, порой и
беспечными, с телогрейками и тулупами бойцов охраны, послушал игроков в
буриме и даже выпил стакан можжевеловой. Покинув отсеки Большой Утробы,
или убежища от бомб, отведенные клубу, он двинулся к выходу мимо отсеков
иных. В зале потешных ристалищ шли добровольческие занятия защитников.
Отвыкшие или ленивые в отрочестве учились идти наперевес с ухватами,
колоть вилами, устраивать повал врагов городошной битой, орудовать и
крушить кочергой, швырять в супостата горшки с кипящим отваром куриной
слепоты, подставлять ко лбу супостата же раскаленный портновский утюг.
Осваивали и стрельбу из рогаток. Дверь одного из отсеков была как будто бы
предусмотрительно и со знанием дела задраена, но из щелей шел тяжелый
воздух. Возможно, за дверью бодрствовал в умственных и бдительных усердиях
Темный Угол. А у самого выхода из Большой Утробы Шеврикука столкнулся с
Продольным. Наглец Продольный, естественно, с серьгой в ухе и в тельняшке
сокрушителя кирпичей, тянул из банки иноземный бамбуковый соус "Анкл Бенс"
и хохотал, возможно, вдогонку чьей-нибудь срамной остроте.
Все в жизни Продольного, по-видимому, проистекало превосходно.
36
Шеврикука посчитал необходимым уяснить свое нынешнее правовое положение.
В овощном присутствии он опять наткнулся на изможденного тревогами
верховода Поликратова. Поликратов по-прежнему сидел, накинув на плечи
бушлат полевого командира, и подносил к губам кружку с холодным чаем.
Шеврикука не стал расталкивать тревоги Поликратова, а обратился к кроткому
стряпчему, быстро убравшему под стул тарелку с тыквенными семечками.
Говорил он небрежно, будто спохватился, брел уже домой, и вот пришло в
голову спросить. На всякий случай.
- Был занят. Упустил. Не назначены ли на завтра деловые посиделки?.. Или
теперь уже не посиделки...
Стряпчий разглядел Шеврикуку, полистал конторскую книгу, опять взглянул на
Шеврикуку.
- Нет, - сказал стряпчий. - В ближайшие дни посиделки проводиться не
будут. Но через три дня вас оповестят. Или повесткой. Или сигналом по
линии. О вас помнят. Ну а если что чрезвычайное, тогда уж как надлежит...
- Хорошо, - кивнул Шеврикука.
Из этого следовало вывести, что он, Шеврикука, как и прежде, является
действительным членом деловых посиделок. Уязвленный ли он удалением с
посиделок, а теперь восстановленный, или прошлое происшествие было
случайным, вызванным прихотью уполномоченного Любохвата и как бы
единоразовым, Шеврикука выяснять не стал. Определенность хотя бы
поверхностного слоя событий должна была бы потребовать от Шеврикуки
поступков. А они вышли бы сейчас лишними. Вот изменятся обстоятельства,
положил Шеврикука, тогда и произведем шум, тогда и потребуем извинений.
Ощутив себя вновь действительным членом посиделок, Шеврикука позволил себе
задержаться в присутствии. Никаких дел он не имел, кроме пустяшных,
бытовых, от своих двух подъездов, но ходил он по присутствию с выражением
лица строгим, будто нечто значительное утверждал или учреждал. Любохват на
глаза ему не попался (или он не попался на глаза Любохвату?). И никого не
увидел он ни из Китай-города, ни из Обиталища Чинов, ни тем более от
вершинных управителей. Ни силовых посланцев, ни скороходов с поручениями.
А ведь в Обиталище Чинов раздавалось: в Останкине, мол, грозовая
обстановка, чуть ли не линия огня... Ну да, ну конечно, самим-то
вершителям какой резон было устремляться туда, где якобы обнаружилась
линия огня, но посылать-то удальцов в пекло, да еще и с отеческими
напутствиями всегда было для них делом обязательным. А может, и послали. А
удальцы рассеялись на бастионах. Но не исключено, что все успокоилось. В
присутствии, как и ранее в клубе, ни суеты, ни мрачно-жертвенных
предчувствий и приготовлений не ощутил. Поволновались, судьбе вверились,
кто в страхе, а кто и с гонором пышноусых кавалеров из польского акта
оперы Глинки, и его, Шеврикуку, обиженного и удалившегося от всех,
теребили, а потом, не дождавшись новых атак и разгромов, пришли, видимо, к
мнению, что Отродья в силе лишь попугать, что у них кишка тонка,
компьютеры протекают насморками и завели носовые платки и что дальше-то
дрожать и тыкать в небо скалками! О, как хорошо были знакомы Шеврикуке
беспечность сословия и неопадаемая, с вечно трепещущими листьями надежда
на то, что все само собой и в наилучшем виде образуется. Ко всему прочему
- и по доктрине, и по сложившейся оперативной обстановке, - домовые не
собирались нападать. Их дело было держать оборону. Но и на них никто пока
не нападал.
Значит, они успокоились. Ну ходили в ватниках, бушлатах, опорках и
британских бутсах времен бурской войны, но ведь и от переодеваний можно
получать удовольствия. А по его, Шеврикуки, поводу в Останкине вообще мало
кто волновался. Что же, и теперь он держит в клетке и на цепях свою
натуру?! Наглец Продольный хохочет и пожирает банки бамбукового соуса
нуворишей, а уполномоченный Любохват, возможно, уложил добычу в сундук.
Благо, если в казенный. А он притих, забинтовался запрещениями и не
позволяет себе добыть хотя бы перечень предметов гипотетического
марьинорощинского схоронения!
А не оробел ли он? Нет, уверил себя Шеврикука, не оробел. Хотя именно
сейчас не повредит ему и осмотрительность. Осмотрительность и вынудила
Шеврикуку снова вспомнить о тени убиенного чиновника Фруктова. Да, яркое
желание послать тень Фруктова к раскопу было глупостью, а вот отправиться
с поручением в квартиру Радлугиных она имела чистое право. О стараниях
Продольного и Любохвата установить в туалете примерных супругов предмет
жизненной необходимости, наверняка со специальной технической начинкой,
Шеврикука не забывал. Прилежные бдения Шеврикуки после случая с унитазом,
а иногда и его целенаправленные изыскания как будто бы были полезны.
Ничего от Продольного и Любохвата в своих подъездах он более не
обнаруживал. Но вдруг в дни утихомиренного походом в Обиталище Чинов
Шеврикуки прохиндеи исхитрились, просунулись в его территории и урвали
кусок лакомого?
Оправданно объявившееся в Землескребе привидение или тень Фруктова
Шеврикука был намерен спустить в отсутствие Радлугина к книжному шкафу и
томам Мопассана с пожеланием проинспектировать известный портфель, но
легко, на глазок, и без полномочий разыскивать так называемую генеральную
доверенность Петра Арсеньевича.
Волевые, а потом и умственные напряжения Шеврикуки не вызвали требуемой
тени. "Препятствует ли кто? Во мне ли что иссякло? Или тень и даже идея
тени сами по себе рассеялись? - недоумевал Шеврикука. - А может, снова
начать в квартире Куропятова?" Когда Шеврикука, невидимый, проник в жилище
Куропятова, годы назад ютившее Фруктова, он чуть было не рухнул на пол. В
гостиной Куропятова в креслах напротив друг друга сидели Куропятов и
Фруктов, попивали кофе из чашек и беседовали. На столике с колесиками
вблизи Куропятова была воздвигнута и бутылка ликера "Амаретто". Вот оно
что, понял Шеврикука. Сразу же после известия о раскопе он сгоряча пожелал
возобновить тень Фруктова. Стало быть, и возобновил. А потом, остудив себя
и отыскав Пэрста-Капсулу, он о Фруктове забыл. И тень рассыпать забыл! И
выходит, тень уже три дня сама по себе пребывала в бывшей своей квартире в
гостях у Куропятова. Экий случился конфуз! С ним, Шеврикукой, а вовсе не с
Куропятовым и с Пост-Фруктовым. Куропятов не только терпел гостя, он,
похоже, оценил в нем собеседника и предоставил ему раскладную кровать.
Бакалейщик Куропятов, мужчина в возрасте, протертый щетками и наждаками
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг