- Это Совокупеева! - захохотал Крейсер Грозный.
- Это привидение, - пробормотал Дударев и упал. Последние его слова
прозвучали завещанием: - Наше при... Защити его.
Наводить справки, какое привидение имели в виду коммунальные жильцы,
Крейсеру Грозному было не у кого, боевые сподвижники его, наверное,
одолевали противника на флангах, Крейсер Грозный с ревом, нос трубой,
двинул вперед. Наткнулся на Совокупееву и чуть не разбился об утес ее
плеча.
- Совокупеева! Ты чего голая? Ты привидение, что ли? Вся в синяках. Это
тебя, что ли, хотят угнать в рабство?
- Тише... тише... - зашептала Совокупеева. - Какое рабство! Не гогочи! Да,
привидение. Из-за этой растеряхи Леночки Клементьевой. Да... Вон те, две,
нам вредят... Самозванки!
- Ладно! - вскрикнул Крейсер Грозный и взмахнул древком. - Вот те две? Да
это разве привидения? Это же бабы!
При этих его словах началось новое нашествие в нижние палаты Тутомлиных.
Разобрав, расколошматив, разбросав доски, оставленные реставраторами в
дверных и оконных проемах охраняемого государством памятника, в подвалы
ринулись городские жители. По большей части - зеваки. После салюта с
шутихами они окружили дом и, рты раскрыв, будто фанатики шахмат следующего
хода Каспарова, ожидали сообщений о ночной прогулке изведенной покровской
девы. С ними доверительно беседовали стражи порядка. Но не все там были
бескорыстные зеваки, не все. Стоял и жужжал, выражая недовольство
устроителями, уже упомянутый мужчина-бузотер с кофром. Вернулись, выгрузив
добычу, и многие другие дневные гости дома. Вдруг и вечером что-нибудь
отсыплется. Проходил мимо и остановился молодой человек с рюкзаком и
альпенштоком. И надо сказать, стоять было интересно. Сообщения о ходе
прогулки привидения поступали постоянно и самые невероятные, от них дух
захватывало, а рты открывались все шире и шире. "Это та, которая, помните,
стреляла в великого князя..." - "Нет. Та из Лялина переулка. Это которая
разбилась на стратостате Осоавиахима..." Потом разнеслось: "Их три!
Раздают иностранцам! Делят!" А уж когда очевидным стало, что привидения
могут поделить окончательно и ничего не достанется, увлекая за собой
милиционеров, ринулись в оконные и дверные проемы, потому как иначе жить
дальше было нельзя.
При общей толкотне и свалке у Шеврикуки вдруг начались перебои сознания. В
нем самом причин для них не было. У кого он мог вызвать возражения и кому
могло оказаться неприятным его присутствие? Неужели он, Шеврикука, имел
неверное понятие о домовом Пелагеиче? Вряд ли. Воздействовать на него
принялась сила, Шеврикуке неведомая. Этой силе пришлось противиться, она
была настырна и неутомима. Не одно уже любознание удерживало теперь
Шеврикуку в доме Тутомлиных. Гликерия перестаралась. Платье ее, да еще со
шлейфом, было хорошо для хождений над публикой и в завороженных стенах. Но
Гликерия спустилась выручать Дуняшу. Ее могли и затоптать. Хорошо хоть
набежавшие сверху и с улицы не знали, кто здесь привидение, кого сдают в
аренду и кого делят, к тому же все они очень скоро в месиве толкотни стали
частицами общего дурева, сами по себе ничего не значащими, они желали лишь
устоять на ногах и дать по роже, кому - в ответ, кому - на всякий случай.
Шеврикука вовсе не собирался встревать во что-либо, да и не мог, однако
теперь его тянуло быть поближе к Гликерии. "Не буду я ей ни в чем
способствовать! Еще чего!" - говорил себе Шеврикука, но его тянуло.
Пребывал он еще пауком, стал энергично удлинять паутину, по камням свода
передвигаясь к Гликерии, попавшей в осаду. "Ну и попала в осаду, возьмет и
уйдет куда хочет, сквозь стены, сквозь людей. Сквозь меня!" Ворчал, а сам
двигался. Тут его и взяли в оборот, стараясь вовсе погасить в нем
сознание. Но не смогли. Однако на время затухли впечатления и поступки
Шеврикуки. Вот-вот он видел Гликерию уже рядом, бровь ее рассечена,
струйка крови бежала по щеке. "Это у Гликерии-то кровь?" - успел удивиться
Шеврикука, и - темнота... Вот он снова живет и действует, несется по
тесаным камням, но Гликерии под ним нет. Шеврикука остановился в
растерянности, оглядел "Ходынское поле". Все та же толкотня продолжалась
под ним. Никем не остановленные осветители и пиротехники (или кто там
занимался эффектами у Дударева?) не утихомирили пляски цветных пятен, да
еще и швыряли дымовые шашки и петарды. Полпрефекта Кубаринов взывал к
законодательной власти. Крейсер Грозный опять колошматил древком
неуспокоенного японца, повторявшего: "Привидение Александрин! Перл-Харбор!
Пожалуйста!" "Я тебе покажу Александрин! - воодушевленно гремел Крейсер
Грозный. - Я тебе покажу Перл-Харбор!" Молодой человек с рюкзаком на
спине, спешивший днем в Сверчков переулок на собрание скалолазов, с
альпенштоком в руке ползал теперь по опорным столбам и сводам, крошил
камень и направлялся к Шеврикуке. "Придется его сдунуть, - прикидывал
Шеврикука, - не то ведь задавит. А он цепок". Но, усилив свою
чувствительность к предметам и существам, недружелюбно настроенным к нему
в предпотолочье, Шеврикука вдруг открыл, что в поход на него двинулись
насекомые из разных закоулков дома. Уже приходилось обращать внимание на
легкомыслие Шеврикуки. Занявшись якобы от скуки плетением кружев, беседок
и замков, он будто и не держал в голове мысли о местных постояльцах. А
ведь слышал сегодня напоминание о том, что изверг Бушмелев был здесь
зверски и до смерти заеден насекомыми. Толпа пауков с клопами в
психической атаке шла прямо на Шеврикуку. Этим передовым смельчакам не
повезло. Молодой скалолаз с альпенштоком, стремясь к вершине, прополз по
своду мимо Шеврикуки, не задев его, зато недругов кого раздавил, кого
осыпал в бушующую внизу толпу. Погибших сменили новые бойцы, угрюмо
приближались к Шеврикуке. Рядом возник прыткий, заскочивший с тыла паучок,
Шеврикука хотел было сбросить его в толпу, но услышал: "Не пропадем. Я при
вас. Не пропадем". И будто бы голос знакомый. "Пэрст, а ты здесь откуда?"
- спросил Шеврикука. И снова - темнота... Далее он сидел в освещенной
комнате, похожей на гримерную. Он был уже не паук, а имел человечий облик.
А может быть, он сидел никакой, невидимый. Во всяком случае, барышня,
рыдавшая перед зеркальной створкой, его не видела. Но она и никого не
видела. Барышня эта была Елена Клементьева, музыковед, обожавшая Митеньку
Мельникова. И Шеврикука понял: это ее по причине хрупкости,
мечтательно-влюбленного взгляда, белизны щек и плечей назначили
привидением. А она не оправдала доверия. На стульях вокруг нее лежали
кофточки, ночное белье, нижние юбки, ленты, шляпы, на полу колоколом
стояло платье роброн будто с полотен Левицкого или Боровиковского.
Совокупееву, видимо убиравшую Леночку к выходу, в интересах дела отправили
к публике привидением, притом в случайном и сборном костюме. Или она сама
вызвалась стать привидением в отчаянии и кураже. "Вы, Леночка, не
расстраивайтесь, - сказал Шеврикука. - Митенька вас не видит. Вы еще
услышите полет шмеля". "Кто здесь? - вскрикнула в испуге Клементьева. -
Кто вы?" И опять - темнота... Потом хождение в узких, кривых коридорах.
Лабиринт, убежище утомившегося повесы-коллекционера?.. Чьи-то тени. Чьи-то
блудливые глаза. Неужели Продольный? Этот-то здесь каким образом?
Останкинские и вообще не должны были бы попасть на Покровку. А с
Продольным рядом и так называемый дядя, мордоворот и атлет, уполномоченный
Любохват. Зачем они здесь? Какие у них интересы? Неужели у них есть
интерес и к привидениям?.. А это кто? Бордюр? Где он? Рядом? Или в нем, в
Шеврикуке? Или нигде? Нет, кто-то сдавливает его плечи. По-приятельски, но
и назидающе властно: "Успокойтесь, Шеврикука. Да, и мы здесь. А где же нам
быть? Но успокойтесь. И остыньте". И снова - провал в темноту... Он,
Шеврикука, в подземелье с низким, плоским потолком. Ледяная декабрьская
стужа. Кости и черепа в углах. Узилище Бушмелева или застенок иного
столетия? Сам он проник сюда или брошен, заточен навечно? Похоже, сам...
Но сейчас откроется люк в потолке и спустится к Шеврикуке вырвавшийся,
наконец, из оков проклятий свирепый дух Бушмелева. Вот его гремящие
шаги... И опять - свалка в нижних палатах. Вдруг и впрямь вырвался на волю
свирепый дух? Неужели никто не слышит его мстительный рык? Его,
упрятанного, скованного, будто укрощенного навсегда, возбудила,
растревожила, взбеленила дурная людская свара. Как бы не воссоздались и не
ожили в нем гордыня и угрюмый зов злого помысла. Неужели никто не
чувствует, что он уже раскачивает дом, что в дико-могучем порыве жаждет
разнести, разломать, изувечить все и всех? А уж пауков, а уж насекомых,
тех в первую очередь... "Да что это я? Что со мной происходит? -
недоумевал Шеврикука. - Я не паук и не дрозофила. Я побыл ими. И хватит.
Чего я путаюсь?" А уже и не пугался. Уже тот, испытанный им в Доме
Привидений Ужас охватывал его. И воображалось невообразимое - как нечто
злорадное, несокрушимое разрастается, разливается повсюду, извергая
холодный ядовитый огонь и запахи праха. А вокруг уже кричали: "Земля
трясется!" - "Это в метро, в туннелях, взрывы и сдвиги!" - "Помпеи и
Геркуланум!" - "Свету конец!" - "Сумку верните! Отдайте сумку!" - "Газ!
Газ пустили!" - "Слезоточивый!" - "Нервно-паралитический!"...
Под руку кто-то выводил Шеврикуку дверным проемом нижних палат во двор, на
воздух. "Пэрст! Капсула! Это ты?" - смог пробормотать Шеврикука. "Все в
порядке. Все будет в порядке", - услышал в ответ. Обернулся.
Пэрста-Капсулы рядом не было. Люди, растерзанные не менее чем Шеврикука,
ошалевшие, выбирались в свежесть московского утра.
Командир расчета минометчиков, уже бодрый, поинтересовался:
- Ну все, что ли?
И пошел производить - в честь окончания церемонии - орудийный салют.
20
В малахитовой вазе пенсионеров Уткиных Шеврикука проспал девятнадцать
часов. Обычно для отдыха и здравия, если помните, ему хватало двух часов.
Ну трех.
Видения явились Шеврикуке лишь на исходе восемнадцатого часа сна. Они были
спокойные и малолюдные. И Шеврикука не нервничал, обозревая повседневную
останкинскую действительность. Тогда ему показалась Всемирная Свеча. Ее не
было, но вдруг она стала расти. Образовалась она посреди улицы Королева и
была равно удалена от Останкинской башни и Космического монумента с
мыслящим Циолковским в подножии. Люди, знакомые с географией Останкина,
могут предположить, что Всемирная Свеча восстала из земли как раз напротив
бывшего и достопамятного пивного автомата и что ее росту способствовали
пивные дрожжи. Но нет, должен огорчить их. Свеча росла все же ближе к
пруду и Башне, а пивные дрожжи, даже если учесть, что Свеча явно состояла
не из стеарина или воска, вряд ли что-либо значили в ее судьбе. Впрочем,
Свеча произрастала во сне Шеврикуки, и он был волен поставить ее хоть бы и
у пивного автомата. Однако оказалось, что не волен. Всемирная Свеча была
сама по себе, а Шеврикука мог лишь свидетельствовать ее существование.
За полчаса Всемирная Свеча стала куда толще и выше Башни (о Космическом
монументе и говорить нечего), проткнула облака и устремилась в выси.
Облака обтекали ее, лишь редкие задерживались и терлись о нее боками.
Кстати, облаков было немного. Свеча стояла, росла, но не горела. Не
светила и не обогревала. Видимо, в этом не возникало нужды.
Как полагал Шеврикука позже, во время наблюдения Всемирной Свечи он
однажды во сне повернулся с боку на бок и, повернувшись, обнаружил над
Останкином новый предмет. Предмет не предмет, а неизвестно что. Он то и
дело менял формы, а возможно, и свойства. Для облегчения мыслей Шеврикука
стал называть Это Неизвестно Что - Пузырем. Тут Шеврикукой были допущены
неточности и упрощения. Отчего именно Пузырем? Отчего не Пупырем? Отчего
не Каплей? Отчего не Надувным Матрацем? Отчего не Плотом для речного
лежебоки? Да мало ли как можно было назвать предмет. Поначалу Шеврикука
обеспокоился: не создает ли Это Неизвестно Что, посетившее Останкино,
какие-либо неудобства Всемирной Свече? Нет, беспокойство его вышло лишним.
Пузырь плавал и передвигался сам по себе, никому не навязывался, никого не
обижал, ни на что не натыкался. При этом нельзя было определить, каких он
размеров и где находится. С уверенностью можно было только утверждать, что
размеров он, скорее всего, гигантских, а находится над Останкином. Границ
он вроде бы не имел, а вроде бы имел и границы. Предмет показался
Шеврикуке нежно-серым, но при изменении его внешности и объема в нем
возникали и иные цвета: то перламутрово-палевый, то бледно-фиолетовый, то
тихо-бурый. Иногда же в недрах Пузыря вспыхивали и переливались
таинственные огни. И слышалось Шеврикуке, что в Пузыре нечто фыркало.
Ну и ладно. Пусть будет так. Всемирная Свеча и Всемирная Свеча. Пузырь и
Пузырь. С тем Шеврикука и проснулся.
Долго приводил себя в порядок. Ему потребовалось много воды, снадобий и
разнообразных гигиенических средств. Он стал совершенно чист, сух, хорошо
пах, тогда и вышел на улицу.
В Останкине не возвышалась Всемирная Свеча, а в высях не плавал Пузырь.
"Что и отрадно", - отметил Шеврикука. Одна такая Всемирная Свеча сентября
1771 года Москве запомнилась надолго.
На оздоровительную прогулку в парк, выяснилось, Шеврикуке не хватило сил.
Ноги никуда не желали вести. "Будто меня вчера били мешком с фасолью", -
расстроился Шеврикука. Судил он обо всем вяло и бестолково. Сел на
скамейку, подумал: "Что это за дурь наводили на меня на Покровке? Кто и
зачем?" И задремал.
- Ба, милый вы мой, да вас, видно, разморило! - услышал Шеврикука. - Ну
тогда сейчас же за мной! В порт приписки!
Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, тормошил его. В сумках
Крейсера Грозного звякало и булькало.
- Сколько времени? - спросил Шеврикука.
- Восемнадцать ноль семь! - сказал Крейсер Грозный. - Все давно за столом.
Пришлось ходить в автономное плавание. Груз взят. Следуйте за мной!
- Нет. Не могу, - пробормотал Шеврикука.
- И не упирайтесь! - захохотал Крейсер Грозный. - На базе ждут возвращения
морских охотников.
Шеврикука встал и поплелся за Крейсером Грозным в свой же собственный
подъезд. Зачем? Зачем поплелся-то? Но вот поплелся. Его шатало. Ему было
все равно. Он отсутствовал на Земле. А где присутствовал? Похоже - нигде.
Из него истекли желания, интересы и воля.
- Ну вот и мы! - объявил Крейсер Грозный, впуская Шеврикуку в квартиру и
радуя тех, кто давно за столом, свежестью восприятия жизни. - Прибыли для
дальнейшего прохождения службы. Это мой старый приятель Игорь
Константинович. Тоже останкинский. А это мои боевые мужики!
И Крейсер Грозный опять захохотал.
Сил поклониться боевым мужикам у Шеврикуки не нашлось. Мужиками этими
оказались японец, которого в доме на Покровке Крейсер Грозный просвещал
древком Андреевского флага, бывший служитель бывшего Департамента Шмелей и
соцсоревнователь Свержов и двое флотских друзей Крейсера Грозного,
отстаивавших вчера (или позавчера?) право коммунальных жильцов на свое,
потомственное привидение. Эти двое спали за столом, откинувшись на спинки
стульев.
- Подъем! - заорал Крейсер Грозный.
Покровские флотские, не открывая глаз, лишь пошевелили пересохшими губами.
- Ну ладно, - сказал Крейсер Грозный. - Тебе, Константинович, сразу
штрафной стакан для сугреву.
- Нет. Нет! Не могу! - взмолился Шеврикука. - Только чай!
- Хорошо, - согласился Крейсер Грозный. - Будет тебе чаепитие. Мы уважаем
любое, пусть и противоположное мнение.
Остальным он плеснул в стаканы "Пшеничную". В последние недели в
допущениях народа к питью случались просветы, и не один самогон являлся
теперь на столы граждан.
- Константиныч, - сказал Крейсер Грозный, положив руку на плечо
разомлевшего японца. - Вот ты не поверишь, а это мой лучший Друг. Такеути.
Да. Такеути Накаяма. Давай выпьем и поцелуемся, Такеути-сан!
- Пожалуйста! - обрадовался японец.
- Гнал бы ты подальше всех этих косопузых! - сердито сказал Свержов.
- Ты не прав, - возразил Крейсер Грозный. - Вот ты сидишь за столом, а
Такеути-сан бегает и, между прочим, марафоны. Он - марафонец. Туда-сюда.
Хочешь - по ровному месту. Хочешь - по холмам. Хочешь - на Фудзияму.
- Пожалуйста! - подтвердил японец.
- Ба! Свержов! - сообразил наконец Крейсер Грозный. - Ты опять повесил
свой дурацкий плакат! Уже снимали! И теперь снимем!
На груди и на животе Свержова на проволочной дуге, обходившей шею,
держался фанерный транспарант со словами: "Не вписался в исторический
поворот". Совсем недавно бывший соцсоревнователь Свержов открывал торговлю
египетскими бульонными кубиками вблизи Малого театра. А сегодня Сергей
Андреевич, Крейсер Грозный, увидел Свержова у Крестовского моста на
тротуаре, с опрокинутой тюбетейкой для подаяний, пристыдил его, поднял с
колен и чуть ли не силой привел к себе. Свержов сначала бранился, потом
плакал и позволил снять фанеру. Теперь опять водрузил ее на себя.
- Я не ради возбуждения жалости, - стоял на своем Свержов. - А как
документ предупреждения. Россия кровью набрякла!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг