Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
наши души.  И останется в нас только печаль.  А может,  и боль...  Но Любовь
Николаевна не исчезла, не рассеялась в прохладной мысленной дали, опять явно
материальное и человеческое случилось в ней - снова глаза ее стали влажными.
     - Как же мне жить, - сказала она, - если вы от меня отказываетесь?
     - Все! - вскричал дядя Валя, сам чуть не плача. - Не могу больше!
     - И я! - вскочил Каштанов.
     - Погоди, я первый, - осадил его дядя Валя.
     - Но как же Михаил Никифорович,  -  сказала Любовь Николаевна,  -  ведь
он...  - Тут она замолчала, не желая, видно, из деликатности разъяснять, кто
для нее Михаил Никифорович.
     - Ладно,  Любаша,  вы на него не глядите,  -  сказал дядя Валя.  - Они,
курские,  сами знаете. Но беда-то ведь небольшая, а? А я уж ладно. Я сдаюсь.
Готов на первое желание!
     - Я вас слушаю, - кивнула Любовь Николаевна.
     Дядя  Валя,  Валентин Федорович Зотов,  тут  же  выразил желание побыть
электросексом,  который лечит и двигает глазами. После уточнения терминов он
согласился быть экстрасексом.
     - Экстрасенсом...
     - Ну ладно... экстрасенсом, - сказал дядя Валя и нахмурился. Он, видно,
засомневался в чем-то и потому добавил нерешительно: - Со следующей недели.
     - Хорошо, - сказала Любовь Николаевна.
     - Ну!  -  торжествующе обратился дядя  Валя к  Михаилу Никифоровичу.  -
Теперь ты!
     - Любовь Николаевна,  -  сказал Михаил Никифорович,  -  жидкость в  той
бутылке была какая? Пшеничная? Или из табурета?
     - Ну если даже из табурета?  -  обиженно спросила Любовь Николаевна.  -
Что тогда?
     - Что ты к ней пристал!  -  рассердился Каштанов.  - Что ты взъелся-то!
Из-за немытой сковородки, что ли?
     - Из-за какой сковородки? - насторожилась Любовь Николаевна.
     - Это мое дело,  - встал Михаил Никифорович. - Простите, я должен идти.
Ждут рецепты.
     Молча он направился в прихожую,  надел свое серое пальто, кепку. Открыл
дверь.  А мы молчали. Делать нам в квартире Михаила Никифоровича больше было
нечего.  Мы  вышли вместе с  ним.  Каштанов фыркал возмущенно,  губы  тонкие
сжимал.  Дядя Валя лишь плечами подергивал.  А  не нам с Серовым и Филимоном
Грачевым  было  требовать  от  Михаила  Никифоровича объяснений.  Одно  было
отрадно:  не  попросил  Михаил  Никифорович Любовь  Николаевну покинуть  его
квартиру.
     Впрочем, нам-то какое до этого было дело...


                                     7

     Дней через десять я узнал, что дядя Валя надорвался.
     Он  еле  ходил,  плохо  ел,  мерз  душой.  Собаку дядя  Валя  по  улице
Кондратюка все же выгуливал,  но получалось так, словно бы собака выгуливала
его.
     А началось все со случая с таксистом Тарабанько.
     Случая этого я был очевидцем.
     Открывая в  пивном автомате банку трески в  томатном соусе,  Тарабанько
порезал палец.  Даже и  не  порезал,  а  поцарапал лохматым краем измученной
ножом  крышки.  Но  кровь  была.  Тарабанько стоял,  отправив палец  в  рот.
Понятно,   пошли   советы:   звонить  в   "скорую",   везти   несчастного  к
Склифосовскому и прочее.  Тут дядя Валя и заявил,  что он берется прекратить
кровь и  без  Склифосовского.  Тарабанько вынул палец изо рта,  кровь текла.
Дядя  Валя отошел от  Тарабанько метров на  шесть.  "Оттуда слабо будет!"  -
говорили дяде Вале. "Да я хоть от той стены могу прекратить и заморозить!" -
заявил дядя Валя.  И  он смело,  будто Суворов на Чертовом мосту,  ринулся к
стене, на которой, между прочим, и была укреплена чудесная чеканка с кружкой
пива и вымершими рыбами. У Равиля Ибрагимова не выдержали нервы, он крикнул,
что  предоставит дяде Вале за  четыре сорок две,  если тот  прекратит кровь.
"Тихо!"  -  сказал дядя Валя,  даже и  не приняв во внимание приманные слова
Ибрагимова.  Он был уже не здесь.  И мы притихли.  Казалось, и пиво нигде не
лилось,   и  кассирша  Полина  прекратила  размен  монет.  Тарабанько  стоял
базальтовым столбом -  до  того значительным и  для него стало происходящее.
Светильники горели не все,  и  в полумраке автомата глаза дяди Вали казались
углями. Пламя вот-вот могло полыхнуть из них. Сколько мы так стояли? Минуту,
две,  три,  больше?  И в нас самих,  похоже,  кровь застыла.  "Все! - хрипло
произнес дядя Валя.  -  Опускай!" Тарабанько опустил палец,  но не сразу,  и
поглядел на него как будто бы со страхом.  Крови не было.  То есть она была,
но засохшая.
     А дядя Валя в это мгновение рухнул.
     Его подняли и поставили.
     Возле стены он кое-как укрепился, но был не в себе. Сила из него вышла,
поняли мы.  "Исполняй обещание!" -  сказали Равилю Ибрагимову. Он согласился
исполнить,   но  при  этом  дал  понять,  что  принимает  во  внимание  лишь
болезненное состояние дяди Вали,  что же касается прекращения крови,  то тут
он  не  верит.  За  это время,  считал Ибрагимов,  кровь на  тарабаньковской
царапине и  сама могла засохнуть.  Тем  более что палец был поднят вверх,  а
прямо над  ним крутился вентилятор.  Возможно,  что Ибрагимов был и  прав...
Впрочем,  о  пальце  Тарабанько скоро  забыли.  Пытались  поправить здоровье
рухнувшего  дяди  Вали.   Ничего  не   помогало.   Расстраивало  нас  полное
безразличие дяди Вали к явлениям жизни.  Лишь однажды губы его зашевелились,
и мы услышали,  что пусть ему, дяде Вале, не верят, пусть, еще пожалеют, вот
он возьмет и  на тех,  которые не верят,  наведет порчу.  Однако угроза была
тусклая и безвольная,  никаких надежд на прибавление сил не дала,  дядя Валя
тут  же  затих.  Пришлось его  вести домой.  Самое обидное было в  том,  что
останкинские жительницы,  и тем более общественницы, могли принять дядю Валю
за нетрезвого, а ему сама мысль о спиртных напитках была в ту пору противна.
     И   вот   неделю  дядя  Валя,   рассказывали,   страдал:   не   касался
золингеновской сталью щек,  не следил за политическими событиями в  Испании.
Только собака выводила его на полчаса на улицу. А так он лежал.
     Рассказывали, что раза три посещал дядю Валю наглец Шубников.
     Я купил апельсины, зашел к дяде Вале. Дверь дядя Валя не запирал, лежал
на диване. В ответ на мои слова прошептал что-то. Но вряд ли существенное.
     - Помочь, дядя Валя, надо? - осторожно спросил я. - Может, врачей каких
привести?
     Дядя Валя не ответил.
     - Шубников вам настроение не портил? - поинтересовался я после неловкой
паузы. - А то скажите. Мы его отвадим.
     И теперь дядя Валя не открыл рта. Он и глаз не открывал.
     Глупым становилось мое  пребывание возле недужного.  Я  стал оглядывать
комнату.  Я уже говорил как-то,  что в доме дяди Вали я ни разу не был, хотя
он и  звал меня к  себе.  Я боялся,  как бы знание тех или иных свидетельств
дяди  Валиной  жизни  не   испортило  и   не  исказило  впечатлений  от  его
повествований, прошлых и неизбежных новых, не стало бы своей определенностью
одергивать  мое  воображение  и  дяди  Валины  фантазии...  А  тут  я  видел
фотографии на стене над диваном. Вот жена дяди Вали, покинувшая его года три
назад.  Вот его дочь, смазливая девица, чернявая, видно, верткая, теперь она
замужем -  тоже за таксистом -  и живет в Марьиной роще.  Вот сам дядя Валя,
молодой,  ушастый, рядом именно с Эйзенштейном. Вот он положил руку на плечо
Василия  Ивановича  Чапаева.  Впрочем,  в  пору  вскинутого  клинка  Василия
Ивановича дядя Валя по  хронике его  жизни был  младенцем,  и  если точнее -
грудным.  Стало быть,  кто же  это -  не Василий Иванович,  а,  предположим,
Бабочкин? Определить точно я не смог. Подойти к стене не решился. Снимок так
и  остался для меня загадкой.  Были и иные фотографии.  Скажем,  дядя Валя в
красноармейской форме без погон,  наверное,  на финской. А вот он с погонами
возле трехтонки,  на  ней,  если вспомнить его историю,  он  возил снаряды в
сорок четвертом в Белоруссии. Испанских снимков не было. Впрочем, это ничего
не значило...
     - Ты эту...  не видал?.. - прошептал дядя Валя, открывая глаза и словно
бы выныривая из дремотного состояния.
     - Нет, - сказал я. - Работы было много. Никого я не видал.
     - Что же это она?.. - еле произнес дядя Валя.
     - А может,  ее и вообще уже нет?  Была -  и нет...  И потом, дядя Валя,
ведь  вы  просили ее  дать вам  силу со  следующей недели.  А  дожидаться не
стали...
     - Но  сейчас-то  уже срок пришел...  -  Кое-как он  все же приподнялся,
опустил ноги на пол. Сказал: - Положи на стол предмет.
     Я достал из авоськи апельсин.
     - Нет, - поморщился дядя Валя. - Мелкий предмет.
     - Спичку, что ли?
     - Спичку, - кивнул дядя Валя. - Две спички. Нет, стакан с водой.
     - Да что вы, дядя Валя! Ну зачем!
     - Неси стакан...
     Прозвучало это  как  последнее желание,  я  вздохнул,  пошел на  кухню.
Стаканы у  дяди  Вали были все  деловые,  граненые.  Тяжелые.  Воды я  налил
чуть-чуть. Стакан поставил на край стола, поближе к дяде Вале.
     Он сжал губы и уставился на стакан.  Такой приказ был в его глазах, что
и меня,  казалось,  боковым течением его воли,  как худого комара, отнесло к
окну. Но стакан был будто примерзший. Пять минут пытался подвинуть дядя Валя
глазами  предмет.  Я  словами  хотел  помочь  дяде  Вале,  но  удержал себя,
убоявшись спугнуть дяди Валино вдохновение.  Или разрушить его энергию... На
седьмой минуте дядя Валя и сам закрыл глаза.
     - Замени стакан спичкой, - понял я из движений его губ.
     Я уж нарочно - и не спеша - отнес стакан на кухню, чтобы дать дяде Вале
мгновения отдыха.
     И спичку дядя Валя сдвинуть не смог.
     Слег опять, ноги еле-еле занес на диван.
     - Может,  я поищу Любовь Николаевну,  - сказал я неуверенно. - Или хотя
бы Михаила Никифоровича?
     Опять молчание было мне ответом...
     На  самом  деле,   что  же  Любовь  Николаевна-то?   Странной  казалась
непоследовательность ее действий. Или просто необязательной была девушка? Ну
ладно,  не  дала она пока силы дяде Вале (хотя,  возможно,  дядя Валя и  сам
что-либо  напортил,  принявшись прекращать кровь  и  двигать предметы раньше
срока?).  Ладно.  Но  что же  дальше-то мучить его?  Или Любовь Николаевна и
вправду больше не существовала?
     - Оставь меня, - сказал дядя Валя.
     Я  пошел к  двери,  хотел было еще раз спросить дядю Валю о  посещениях
Шубникова:  отчего-то беспокоили меня эти посещения. Но дядя Валя повернулся
к стене.  "А не унес ли Шубников,  между прочим,  собаку?" - подумал я. Нет,
собака спала на коврике возле двери,  дышала невинно,  но еле заметно, будто
готова была испустить дух, видно, и ее, как хозяина, покинули силы.
     Стало быть, интерес Шубникова был не к собаке...


                                     8

     Пришлось искать Михаила Никифоровича.
     Дома его не оказалось,  как не оказалось там и Любови Николаевны,  что,
впрочем,  нельзя было считать удивительным.  Следовало ехать в аптеку.  Но в
какую? В одной Михаил Никифорович работал, в другой прирабатывал, служебного
расписания его я  не  знал.  На  всякий случай попробовал обнаружить Михаила
Никифоровича в пределах Садового кольца.
     Читателю, коему хватило терпения следить за ходом останкинских событий,
понятно,  могла прийти мысль о том, что все житейские интересы моих знакомых
были связаны исключительно с  пивным автоматом.  Да еще и с пивным автоматом
именно на улице Королева.  Это не так.  Все мы работали.  Кто где.  И в иных
зданиях и сферах были наши сердечные дела,  наши коренные заботы и интересы.
В автомат же в будние дни мы заходили ненадолго, чаще всего заскакивали туда
в  вечерние часы,  когда вот-вот  должна была появиться над оконцем кассирши
валтасарова надпись "Пива нет"  и  печально прозвучать прощальные звонки.  В
выходные дни  наши удовольствия продолжались дольше,  впрочем,  об  этом уже
было сказано.  Тем более что полагалось отдохнуть, прежде чем волочить сумки
и рюкзаки домой.  Я не оправдываюсь. (Хотя для жены, ведшей, между прочим, в
некоем издании раздел "НОТ в  доме",  мог  бы  произнести эти  слова и  ради
оправдания.)  Но где нам еще можно было встретиться со знакомыми,  давними и
случайными,  постоять просто так в  шумной компании,  ни о чем не думая или,
напротив, именно думая о существенном? Где еще можно было дух перевести? Где
дать душе отдохновение после суеты, страстей, бед, хлопот и радостей летящей
жизни?  Не за решением же шарад и  плетением входящего в моду макраме!  И не
было у  нас в Останкине никакого мужского клуба.  Вот мы и переводили дух на
Королева, пять.
     А так мы трудились. Даже профессиональным и вечным посетителям автомата
и тем приходилось время от времени оставлять кружки и плестись в бакалейные,
овощные,  хлебные магазины,  таскать там мешки с  луком,  ящики с  крупами и
макаронами,  болгарские  коробки  с  томатными  банками,  к  чему  они  были
принуждены административными решениями комиссий по трудоустройству.
     Я ехал к Михаилу Никифоровичу и думал:  а что я ему скажу? О дяде Вале?
О чем спрошу?  И чем его так рассердила тогда Любовь Николаевна, что за знак
он углядел в ней? Отчего остался непоколебим в своем упрямстве, как скальная
порода?  Кто знает, может быть, вернувшись тогда домой из аптеки, он взял да
и  выгнал Любовь Николаевну на мороз.  Или на панель.  Или вообще учинил над
ней какое-либо зверское насилие, что-нибудь испортил в ней, отчего дядя Валя
и не получил возможность двигать глазами мелкие предметы.
     Ну да,  скажет читатель,  что же вы только теперь хватились?  Что же на
другой  хотя  бы   день  не  осадили  Михаила  Никифоровича  или  просто  не
поинтересовались    обстоятельствами    жизни    Любови    Николаевны?    Не
поинтересовался...  Вообще намерен был не думать ни о Любови Николаевне с ее
трепетной,  птичьей, чуть ли не лебединой шеей, ни о разбитой бутылке, месте
ее прежнего,  одинокого, но спокойного обитания, положив: ладно, это дело не
мое, лучше быть от него подальше... Однако теперь грустная история дяди Вали
изменила мои настроения...
     Михаил Никифорович в своей аптеке сидел в рецептурном отделе.
     Если бы вы видели Михаила Никифоровича лишь в Останкине и лишь в пивном
автомате,  то в аптеке вы могли бы его и не узнать. И дело было не в цеховом
одеянии Михаила Никифоровича -  белом  халате и  белой  шапочке.  Дело  было
прежде всего в  совсем ином,  нежели в останкинские досужие часы,  состоянии
Михаила Никифоровича.  Кем  он  пребывал там  и  кем  здесь?  Здесь  он  был
Верховный жрец.  Или  даже Демиург.  Здесь от  него зависело течение жизни в
природе,  в  людском  сообществе,  в  любой  человеческой  натуре,  в  любой
живности,  в любом зеленом побеге.  Здесь и каждая звезда, особенно влияющая
на  эпидемии и  поветрия,  была  в  его  управлении,  здесь  каждая былинка,
ядовитая и целительная, засушенная, попавшая в сборы трав или еще и вовсе не
проросшая,  вздрагивала  при  движениях  его  бровей  и  губ.  Здесь  Михаил
Никифорович помнил о людских бедах и болях.  Здесь он был целитель и колдун,
здесь он был и хирург,  и терапевт,  и акушер, и хозяин сновидений, и знаток
кровяных токов и давлений, и охранитель зеницы ока, и врачеватель душ.
     Самые миловидные девушки -  представим вдруг, и доброжелательные! - или
же сонные,  умученные собственным жизненным сроком дамы, хоть и провизоры по
должности,  чьи  лица  мы  наблюдаем (порой и  в  раздражении) за  аптечными
стеклами,  все же  представляются нам подавательницами товара.  Сунули мы им
рецепт с  чеком -  и  вон из  очереди.  Капли же с  таблетками будто бы сами
помогут от хворобы,  если не подорвут печень. А присутствие в аптеке Михаила
Никифоровича,  мужчины в  белом халате и белой шапочке,  наводило на мысль о
встрече с профессором. Тут уж явно не за товаром стояли, а ради консультации
у нездешнего светила в надежде, что оно выслушает, поймет и спасет.
     Подойти просто так к окошку Михаила Никифоровича я не мог.  Старушки из
очереди меня бы  сразу урезонили.  А  если бы Михаил Никифорович мне ответил
как  знакомому,  доверие  к  профессору  могло  быть  поколеблено.  Я  встал
последним,  достал  листок  бумаги  и  в  письменной форме  попросил Михаила
Никифоровича удостоить меня  разговором.  Способ  общения  был  проверенный.
Однажды Кочетков,  тридцатилетний дизайнер из Останкина,  натура лирическая,
оказался поутру в центре города с подорванным здоровьем.  Кочетков изобразил
на  бумаге как бы  рецепт и  латинскими буквами написал:  "Миша!  Добудь три
рубля!" Выстоял очередь,  протянул бумажку. Михаил Никифорович терпеливо и с
достоинством изучил рецепт,  встал,  сказал:  "Пойду посмотрю, есть ли у нас
ваше лекарство".  Вернулся с маленькой коробочкой,  Кочетков почуял, что три
рубля в  ней есть,  а  Михаил Никифорович сказал ему с долей назидания:  "Но
принимать его все же советую вечером".  Вот я и стоял.  Очередь шла тихо, по
логике нашей  жизни  многим пора  было  уже  и  осерчать,  но  нет,  Михаила
Никифоровича спрашивали,  и он отвечал.  По привычке -  с паузами, вспоминал
случаи из практики, а когда выдавал наружное, мазь Вишневского, предположим,
то  и  руками показывал,  как и  что надо делать.  Мне он  кивнул сдержанно,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг