Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
дядей Валей у политических карт мира...
     ______________
     * А его там, скорее всего, и не было.

     За дядей Валей и  Каштанов было поднялся с намерением -  так казалось -
объявить Любови Николаевне о  своих печалях,  ею вызванных,  но храбрости не
хватило.
     - Вы нетерпеливы, - сказала Любовь Николаевна. - Вы захотели все сразу.
А спешить нельзя.  - Потом она задумалась. - А может быть, я дала каждому из
вас слишком энергичный толчок...
     - Я его не ощутил, - вежливо сказал Серов.
     - Нет! Мы так больше не можем! - выдохнул дядя Валя.
     - Ну почему же... - начал было Филимон Грачев.
     - Помолчи ты, жертва интеллекта! - оборвал его дядя Валя. - Мы не можем
так, непонятно, что ли!
     - Дядя Валя прав, - кивнул Каштанов.
     - А ты-то что молчишь?  - обратился дядя Валя к Михаилу Никифоровичу. -
Она тебя своим участием искалечила,  превратила в инвалида, а ты молчишь! Не
такая она уж и красивая, чтобы ей все можно было прощать!
     Михаил Никифорович слова не произнес.
     Губы Любови Николаевны опять задрожали.
     - Я ведь не все могу, - сказала она тихо. - Я, наверное, не все умею...
Но ведь вы должны были сами...
     - Вот тебе раз!  -  возмутился я.  - Если вы не все умеете, зачем же вы
поставили  Михаила  Никифоровича  в  такое  положение,   что  при  нем  утек
четыреххлористый углерод? Это ведь нехорошо...
     - Но я... - начала Любовь Николаевна. И не договорила.
     Укорить-то  я  Любовь Николаевну укорил,  но тут же и  ощутил возможную
несправедливость  собственных  недоумений.   Сейчас  воином  рати  Валентина
Федоровича Зотова я  был ненадежным.  Я не противился бы тому,  чтобы Любовь
Николаевна сгинула,  исчезла бы из останкинской жизни.  Но я  и жалел ее.  И
себя опять упрекал в  малодушии,  житейской лени,  в намерениях существовать
гедонистом, стрекозой порхающей. Плохого нам Любовь Николаевна, выходило, не
желала,  а  мы  ее  произвели во вражью силу.  Старания Любови Николаевны мы
посчитали ярмом,  игом. Но не стали бы мы потом горевать об этом иге и ярме?
Час назад я был уверен в том, что действия Любови Николаевны вредны, что они
- насилие надо мной,  над  нами,  что  она  над нами -  кнут,  чьи удары еще
исполосуют в кровь наши натуры.  Но, оказавшись рядом с Любовью Николаевной,
существом  неизвестно каким,  но  живым  и  несомненно женщиной,  ослабевшей
теперь,  растерянной,  впрочем,  не потерявшей привлекательности, а потому и
трогательной,  я  снова чуть ли не "Вальс-фантазию" Михаила Ивановича Глинки
желал услышать...  Словом,  я  не знал,  что делать и  что говорить.  И  все
молчали.
     - Я  не все могу и не все умею,  -  снова сказала Любовь Николаевна,  и
твердость уже появилась в  ее голосе (руку Любовь Николаевна прежде сняла со
спинки дивана и  более не вызывала мыслей о мадам Рекамье).  -  Но вы должны
были рассчитывать и на самих себя, на свои решения и поступки.
     И  далее  она  голосом классной руководительницы или  голосом постового
милиционера  стала  говорить  о  нашем  жизненном  предназначении,  о  наших
обязанностях перед планетой,  людьми и  самими собой.  И  выходило так,  что
уроки мы приготовили плохо и следует ожидать переэкзаменовки осенью.
     - Может, ты еще и родителей вызовешь? - сказал дядя Валя.
     - Каких родителей? - спросила Любовь Николаевна.
     - Наших, - сказал дядя Валя. - Чтобы призвали детей к порядку и надрали
уши. Но с вызовом моих родителей могут возникнуть сложности.
     - Вы шутите, Валентин Федорович...
     - Шучу, - сказал дядя Валя. - Но беда-то ведь небольшая? И пора кончать
комедию!  Мы хозяева бутылки? Мы! И испытывать на себе опыты не согласны. На
кой ты нам сдалась со своими уздечками?  Насилиев терпеть не будем. Сгинь, и
разойдемся по-хорошему.
     - Я не могу сгинуть, - кротко сказала Любовь Николаевна.
     И  взглянула она на нас чуть ли не с  мольбой,  словно бы давая понять,
что она готова ради нас и сгинуть,  но не может,  беда такая и для нее и для
нас. Дядя Валя и тот замялся.
     - Тогда хоть пивной автомат откройте, - сказал Филимон.
     - Да  погоди ты!  -  рассердился на Филимона дядя Валя.  И  обратился к
Любови Николаевне:  -  А ты, если не врешь и вправду не можешь сгинуть, сама
придумывай способ,  как  от  нас  отстать.  Не  будем же  мы  об  тебя  руки
пачкать... Или как? - Теперь уже дядя Валя взывал к нам.
     Но было видно,  что террорист и каратель из Валентина Федоровича Зотова
вряд ли получится.  Хотя как знать... Ведь и безмятежного голубя тротуарного
можно ввести в раздражение и заставить взлететь.
     - Пусть сама что-нибудь предложит, - сказал Игорь Борисович Каштанов.
     - Пусть сама,  -  согласился Михаил Никифорович.  Это  были его  первые
слова при разбирательстве с Любовью Николаевной.
     - Что же я могу придумать? Что я могу предложить?..
     - Мне думается, - вступил я, - Любовь Николаевна, прежде чем освободить
нас от своих забот, должна излечить Михаила Никифоровича.
     - Я не смогу сделать это, - печально произнесла Любовь Николаевна. - Не
смогу сразу... И я...
     - Что  значит не  можешь!  -  вскричал дядя Валя.  -  Калечить людей ты
можешь, а лечить отказываешься?! Если ты его сейчас же не поставишь на ноги,
мы тебя разорвем в клочья!
     - Оставьте мои недуги, - рассердился Михаил Никифорович.
     - Нет, - сказал я, - это дело важное не только для тебя, но и для нас.
     - Я не смогу.  - Теперь уже не печаль, а страдание было в голосе Любови
Николаевны.  - Здесь случай особенный... Но я... Я попробую... Позже... Я не
могу вам все теперь объяснить...
     - Да вылечит она! Вылечит! - принялся уверять нас Каштанов.
     - Врет она все!  -  взревел дядя Валя. - Притворяется она! Цепляется за
Москву и  морочит нам головы!  А  ей и в Кашине делать нечего.  Будет тянуть
время с излечением, чтобы мы ее сразу же не прихлопнули!
     - Вы не правы,  Валентин Федорович,  гражданин Зотов,  - сказала Любовь
Николаевна.
     - Чего не прав!  Чего не прав!  - не мог утихнуть дядя Валя. - В общем,
так. Ты сейчас же подпишешь акт о полной и безоговорочной капитуляции, а там
мы  решим,  оставлять тебе жизнь или нет.  А  о  Москве перестань и  думать.
Михаил Никифорович, неси бумагу и чернила. И печать.
     Михаил Никифорович ни  за какими чернилами никуда не пошел.  Тогда дядя
Валя достал из кармана пиджака кусок плотной розовой бумаги, использованный,
впрочем, уже коммунальными работниками для сообщения о летнем отдыхе горячей
воды.
     Любовь Николаевна сидела бледная, горем убитая.
     - Зря вы,  Валентин Федорович,  -  жалобно сказала она.  - Вы ведь себе
хотите сделать хуже...
     - Молчи!  - оборвал ее дядя Валя. - Ты - раба хозяев бутылки! И все! Мы
натерпелись от тебя.
     Любовь Николаевна, будто и не говорившая с нами полчаса назад властно и
своевольно,  теперь  руки  смиренно  на  коленях  сложившая,  носиком  своим
вздернутым шмыгавшая,  робко взглянула на Михаила Никифоровича,  может быть,
вымаливая у него заступничество,  однако Михаил Никифорович заступником себя
не  проявил.  А  вот дядя Валя насторожился:  мало ли  какие изменения могли
внести в  ход разговора женские жалостливые взгляды?  Он потяжелевшей рукой,
будто  бы  готовой  в  глубины  земли  вминать  танки  и  самоходные орудия,
незамедлительно,  снимая все сомнения и не дав компании дух перевести, вывел
на не запачканном коммунальным распоряжением боку розовой бумаги слова: "Акт
о капитуляции". Потом добавил буквами помельче: "полной и безоговорочной".
     И  теперь  Михаил  Никифорович облегчать  судьбу  Любови  Николаевны не
вызвался.
     Составление документа как будто бы увлекало пайщиков кашинской бутылки.
И фундаторов,  исключая, правда, Михаила Никифоровича, который молчал, и нас
троих,  присяжных с  совещательными мнениями.  Все  мы  были приучены жизнью
обсуждать формулировки не спеша и  подолгу,  порой и  купаясь в их сметанных
волнах,  а  сейчас словно бы началась для нас и  умственная игра.  Серов был
деликатен, старался смягчить и облагородить казнящие слова. И его можно было
понять.  Мало того что  Любовь Николаевна спасла его,  она  и  позже ему  не
мешала.  Не  мешала  она  и  Филимону Грачеву,  напротив,  стараниями своими
совпала с  его  сутью и  в  выси его подбросила,  однако Филимон,  наверное,
посчитал,  что он и  без Любови Николаевны хорош и  в  выси шарад и гиревого
спорта сам подпрыгнул,  а  потому теперь он,  неожиданно для меня,  оказался
самым -  после дяди Вали - кровожадным. Игорь Борисович Каштанов опять начал
проявлять  себя  романтиком  с  останкинскими особенностями,  дядю  Валю  он
раздражал.
     Говорили много. Однако слов на розовой бумаге не прибавлялось. Поначалу
спросили,  от чьего имени должен следовать текст. Любовь ли Николаевна будет
сдаваться  в  документе  пайщикам?   Или  же  пайщики  сами  все  назовут  и
постановят?  Последнее посчитали более  достойным и  отвечающим историческим
традициям. Но как только дело доходило до разделов и параграфов акта, телега
начинала скрипеть и  застревать колесами в  весенней алтуфьевской глине.  То
есть требования общие -  для преамбул и деклараций - были ясны, но о случаях
частных, а стало быть, и существенных для каждого из нас пока не говорилось,
отчего  документ  получался лишенным определенности и  юридической точности.
Повторялись лишь два требования с  отчасти конкретной информацией:  "Вернуть
Михаилу Никифоровичу здоровье" и  "Возобновить работу пивного автомата (типа
магазина) по  улице  академика Королева,  пять".  К  пункту  насчет  Михаила
Никифоровича  предполагали  добавить   справку   о   несчастном  случае   на
производстве и  заключение врачей,  подтвержденное печатью.  Что же касается
пивного пункта,  то  Филимон Грачев настаивал на том,  чтобы усилить фразу и
начать ее словами:  "Возобновить бесперебойную работу..."  Поправку приняли,
но о самом пункте говорили теперь с неловкостью. Мелочный пункт-то был, хотя
и справедливый.
     Игорь  Борисович Каштанов,  разгорячившись и  будто бы  в  останкинские
Ликурги себя произведя,  предложил "Акт о капитуляции" отставить,  а назвать
документ  "Постановлением о  разводе".  Поначалу мы  растерялись,  но  потом
зашикали на  Каштанова.  Ведь  на  бумаге  при  разводе пошла  бы  житейская
дребедень -  раздел имущества и  жилой площади,  алименты и прочее.  И с кем
будет развод у Любови Николаевны?  Со всеми нами?  Или с кем-нибудь одним? А
не  потребует ли  при  этом  Любовь Николаевна раздела имущества с  Михаилом
Никифоровичем,  не отхватит ли у  него полквартиры,  не преподнесет ли ему в
день  аванса  дитя  в   сырых  кружевных  пеленках,   требующее  средств  на
воспитание?  Да  и  станет ли  к  тому же  разведенная жена,  ну не жена,  а
неизвестно  кто  слабого  пола,   лечить  мужа,   ну  не  мужа,   а  Михаила
Никифоровича,  и  открывать для  него и  для  его  приятелей пивной автомат?
Последнее соображение отрезвило и  Игоря Борисовича.  Нет  уж,  акт так акт.
Капитуляция так капитуляция.
     - Но какую капитуляцию вы имеете в виду? - спросил Серов.
     - Как какую? - удивился дядя Валя.
     Серов  с  терпением лектора,  прибывшего к  людям  с  путевкой общества
"Знание",   объяснил  ему,   что  капитуляции  бывают  разные.   Чаще  всего
капитуляция - это неравноправный договор государства, зависимого от сильного
государства,   с  этим  самым  сильным  государством,   устанавливающий  для
представителей  и  граждан  последнего  особый  режим  привилегий.   Скажем,
предоставление им  льгот налогового порядка,  закрепление размера таможенных
пошлин и так далее.
     - Это разве капитуляция! - возмутился дядя Валя.
     И  бывают  капитуляции  военные,   продолжил  Серов.   Это  прекращение
сопротивления сухопутных,  воздушных, морских сил на условиях, предъявленных
победителем.
     - Вот! - возрадовался дядя Валя. - Это настоящая капитуляция!
     При этом,  не  мог остановиться Серов,  все вооружение,  все крепости и
военное имущество передаются победителю,  ему  же  личный состав побежденных
поступает в качестве пленных.
     - Пленных мы брать не будем! - заявил дядя Валя.
     - Не  один вы  имеете право решать!  -  возразил Каштанов,  и  губы его
утончились.
     - Все равно,  если возьмем пленных,  -  не сдавался дядя Валя,  - можно
будет устроить потом Нюрнбергский процесс.
     Решили наконец в тексте акта выразить главное,  а частности содержать в
уме.  Но  опять  термины,  какие требовались для  документа,  стали вызывать
споры.  Серов считал,  что надо употреблять слова "хозяева бутылки" и  "раба
хозяев бутылки" и  нет  никаких оснований называть пайщиков победителями,  а
Любовь Николаевну -  потерпевшей поражение.  Дядя Валя настаивал,  что  нет,
была истинная война,  а  в  войне всегда случаются победители и побежденные.
Споры прекратил Филимон Грачев.  Он напомнил нам, что при капитуляции всегда
устанавливают час,  с  которого  начинает  действовать  акт,  а  сейчас  уже
пятнадцать минут  шестого  и  до  семи  может  не  успеть  прийти  машина  с
Останкинского завода.
     Документ закончили за  десять  минут.  В  нем  было  указано,  что  так
называемая Любовь  Николаевна,  существо неопределенных свойств,  сдается на
милость  победителей,  основных хозяев  бутылки и  трех  сопричастных к  ним
останкинских жителей с совещательными правами.  Она обязана освободить их от
своих  напрасных,  навязчивых забот,  каких -  она  знает сама,  предоставив
каждому  путь  самостоятельного развития  и  существования.  Так  называемая
Любовь Николаевна обязана немедленно вывести себя  и  свои  вещи  из  жилого
помещения M.H.Стрельцова без всяких территориальных и  имущественных к  нему
претензий. Документ вступал в силу в восемнадцать часов.
     - Подписывай! - приказал дядя Валя Любови Николаевне. - А не то мы...
     - Я  прошу  вас,  -  сказала  Любовь  Николаевна с  жалостью к  нам,  а
возможно,  и к себе самой,  -  подумайте обо всем еще раз. Ведь вы испортите
свои жизни.
     - Мы все обдумали! - сказал дядя Валя. - Подписывай!
     Любовь Николаевна подписала.
     И  все  мы  подписали.  Валентин  Федорович  Зотов  подписывал акт  как
главнокомандующий. А мы как члены делегации.
     И Михаил Никифорович подписал.
     Я со значением сообщаю об этом отдельно.
     - Печати нет,  -  сказал дядя Валя. - Завтра могу взять на автобазе. Но
ждать нельзя. А-а-а! Можно кровью.
     Он  достал из  кармана перочинный нож,  грозный,  с  полным холостяцким
набором,  с ножницами,  с шилом,  с консервным ключом, и порезал себе палец.
Испачкал пальцем розовую бумагу.  Предложил и нам скрепить акт кровью.  Мы с
возмущением (или с высокомерием? Или с брезгливостью?) отказались, а Филимон
и выразился при даме.
     - И  моей  хватит,  -  не  стал настаивать дядя Валя.  -  А  она  пусть
приложится.
     Не  дожидаясь наших  слов,  Любовь Николаевна взяла у  дяди  Вали  нож,
ткнула -  и  сильно -  острым концом его  в  палец,  будто  проколоть его  в
отчаянии желала, брызнула кровь ее на документ. Кровь Любови Николаевны была
красная,  словно бы человеческая.  Михаил Никифорович поднялся, намереваясь,
надо полагать,  принести бинт и  йод,  но  Любовь Николаевна остановила его,
слизнула с руки кровь и обвязала палец льняным платком.
     - Теперь это документ, - сказал дядя Валя.
     Я  с  некоею неприязнью смотрел на  то,  как дядя Валя видавшей виды из
шоферской жизни тряпкой,  впрочем,  выстиранной,  фланелью,  что ли, вытирал
нож,  собирал его,  а потом и неторопливо, степенно, чуть ли не торжественно
укладывал в  карман,  не клал,  не совал,  а именно укладывал,  как музейную
теперь вещь. А Любовь Николаевну было жалко.
     Дядя  Валя мог  бы  успокоиться и  примеривать на  себя лавровые венки,
триумфальные арки заказывать придворным живописцам и архитекторам, назначать
сюжеты фейерверков,  но нет, в нем еще бурлили страсти. Акт был подписан, но
чувствовалось,  что Валентин Федорович Зотов жаждет и  процесса.  Времени до
шести еще оставалось.
     - Убрать ее из квартиры Михаила Никифоровича мы постановили,  -  сказал
дядя Валя. - Но ведь она возьмет да и останется в Москве. - Потом он подумал
и добавил: - А захочет - и начнет портить жизнь не нам, а другим.
     И  дядя  Валя  потребовал  от  Любови  Николаевны исчезнуть  вообще  из
реальной действительности,  не  являться на  наши глаза ни под каким видом и
тем более не  возникать из бутылок -  и  винно-водочных,  и  молочных,  и  с
подсолнечным маслом,  и в особенности из азербайджанского портвейна "Чишма",
который и без всяких ведьм отравляет жизнь. Если же возникнет - в клочья!
     - А как же милость победителей? - спросила Любовь Николаевна.
     - Какая еще милость? - удивился дядя Валя.
     - А вы, Валентин Федорович, взгляните на документ.
     Дядя  Валя  взглянул.  Там  действительно было  написано:  "Сдалась  на
милость  победителей".   Дядя  Валя  осмотрел  составителей  акта,  стараясь
обнаружить автора упомянутой оплошной фразы.  Но фразу эту,  как мы помнили,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг