- Ну и что! А толку-то что из всего этого! - резко сказал Михаил
Никифорович.
Отчего так резко он возразил Батурину, Михаил Никифорович и сам не
знал. Батурин всегда был ему приятен, но сейчас и сам он и слова его чуть ли
не подстрекали Михаила Никифоровича протестовать.
- Как толку что? - удивился Батурин. - Что же, выходит, что вы в аптеке
хороши, а мы бесполезны? Или даже вредны?.. Мы ищем новое, как будто бы
несвойственное человеку, но мы не противоречим природе, нет, мы опираемся на
резервы человеческого организма, мы их будим...
- И побегут за вашим новым Лошаки и будут хвастать: "Достали
наисовременнейшее, самое чудотворное..." Вы свысока смотрите на каких-то там
Бомелиев из шестнадцатого века, а их снадобья тоже были когда-то
наисовременнейшими, и ради них суетились Лошаки... Хотя Лошаки тогда не
суетились...
- Мы, по-вашему, шарлатаны? - чуть ли не крикнул Батурин.
- Мальчики! - миротворицей взмолилась официантка, женщина пышная,
огненная, в меру обтянутая форменной юбкой. - Вы оба такие симпатичные. А
ссоритесь. И цыплята увяли.
- Ладно, - кивнул Батурин и, оторвав кусок цыпленка, сказал: - Бомелий
- шарлатан. А куда ты нас поставишь в историческом ряду? К алхимикам не
отнесешь?
- Из алхимии - вся наука... Вы взяли на себя часть алхимии.
- Спасибо. А алхимики? Они тоже были бесполезны и вредны?
- Нет, - замялся Михаил Никифорович. - Я про них ничего дурного не
скажу. - И вдруг рассердился: - А к пенициллину эти сволочи бактерии взяли и
приспособились.
- Ну и пусть. А мы-то на что?
- Вы, - сказал Михаил Никифорович, - на то, чтобы люди несли из аптек
домой товару не меньше, чем из булочных. А скоро будут носить, как из
овощных. Вы к этому людей приучаете. Попали бы нынешние москвичи во времена
Бориса Годунова да не обнаружили бы в лавках Аптекарского приказа привычных
им килограммов лекарств, они тут же все и передохли бы. Стало быть, теперь в
аптечном деле важнее всего отпускатели товара и грузчики. Вот я и есть. Но
дальше-то что? Толку-то что?
- Миша, тебе ли это говорить?
- А почему бы и не мне? Не ко мне ли бегут с подушками для кислорода?
Не я ли вижу, что стопка рецептов, подписанных районным онкологом, тоньше не
становится? Не скорбный ли дом магазин, в котором я служу продавцом? Не я ли
желал, чтобы люди, которых я знаю и которых я не знаю, коли они люди, жили
бы долго, всегда, болезни же их были бы временными и не гибельными, лишь
напоминающими им о ценности бытия? Но нет этого...
- Михаил Никифорович, вон ты куда! - изумился Батурин и как бы даже
обрадовался. - Ты уже не нами недоволен, а порядками в мироздании!
- А бывают минуты, - словно бы и не услышал его Михаил Никифорович, -
иногда и там, в аптеке, когда мне хочется всех спасти! Всех! Всех!.. Дать и
этому, и тому, и тому здоровье, спокойствие и благо... Кем-то таким стать,
чтобы дать это...
Михаил Никифорович замолчал. Его самого смутило признание.
- Нет, ты не свое дело выбрал, - сказал Батурин. - Тебе надо было идти
в хирурги. Ты бы спасал...
Михаил Никифорович посмотрел на свои руки. Покачал головой.
- Руки не те. Пальцы не те. - Потом добавил, как бы оправдываясь: - И
конкурс на хирургов помнишь был какой.
- Чего ты тогда хочешь? - взвился Батурин. - От себя? От меня? От всех?
Они уже с официанткой расплатились, и та, пышная и огненная, жалела их,
советовала беречь нервы, как бы они из-за своих нервов не попали в Красную
книгу на манер лошадей куланов. И на улицу они вышли, но разойтись никак не
могли. И все старались вразумить, урезонить друг друга с таким усердием и
жаром, что со стороны их разговор мог показаться скандалом, обещающим драку.
Радиофицированные ходоки-милиционеры с интересом и надеждой поглядывали на
них. А ведь не были собеседники пьяными, не те сосуды опрокинули они под
птицу и маслины. Но словно бы неприятеля видел теперь перед собой Михаил
Никифорович, все слова Батурина казались ему обидными, неверными, чуть ли не
опасными для человечества.
- Опять ты тычешь своей лабораторией! - кипятился Михаил Никифорович. -
Не там вы ищете, не там! Вся история рода людского - это история
приспособления человеческого организма к травам, растениям, у нас с ними
одна биохимия, мы живые, и растения живые...
- Ты латынь-то помнишь еще? - спрашивал его Батурин.
- Наверное, не хуже тебя, что же мне было забывать-то ее!
- Ну так мне латынью или отечественными словами напомнить истину: "От
смерти нет в саду трав"? Нет, Миша! Нет их! Хочешь громить порядки в
мироздании? Громи!
- И все равно ты не прав. Не прав! Надо найти что-то такое, чтобы всем
помочь, и сразу!
- Ну поищи!
- И поищу!
- Ну и найди!
- И найду!
На этот раз Батурин не ответил, а поглядел на Михаила Никифоровича
по-иному, как бы жалеючи однокашника.
- Что-то ты, Михаил Никифорович, разошелся, - сказал он. - Или тебя
волхвы посетили? Или какой-то волшебник обещал спуститься к тебе?
- Какой волшебник? - Михаил Никифорович взглянул на Батурина
настороженно, чуть ли не с испугом. - С чего ты взял? Какой еще волшебник?
- Я не знаю, - усмехнулся Батурин, - какой волшебник. Может, и не
волшебник даже, а, предположим, всемогущий Демиург. Или развитой пришелец со
сверхвозможностями.
- Нет никаких волшебников, - быстро сказал Михаил Никифорович,
оглянувшись при этом.
- То-то и оно что нет, - назидательно произнес Батурин. - А потому и
милости прошу в нашу лабораторию.
- Нет никаких волшебников, - повторил зачем-то Михаил Никифорович. - И
хватит. И прекрати.
Однако прекратить был намерен сам Михаил Никифорович. Он забормотал тут
же про чрезвычайные дела, повернулся, руку забыв протянуть на прощание, и
пошел к остановке девятого троллейбуса. Батурин кричал ему что-то вслед,
напоминал свой адрес и номер телефона, а Михаил Никифорович будто бегством
спасался.
Затейница Любовь Николаевна прохлаждалась в московских кущах. Или где
еще. А похоже, и Любови Николаевне Михаил Никифорович мог наговорить в те
часы немало обидных, хотя, впрочем, и благородных слов. Однако по адресу
наговорил бы?
Но он быстро остыл. То есть вскоре не был более в настроении спорить с
Батуриным или ругать Любовь Николаевну. А себя-то, сидя на кухне и отложив
"Вечернюю Москву", бранил и склонял. Вспоминал разговоры с заведующей
аптекой Заварзиной, с ассистентом Петром Васильевичем и особенно с Серегой
Батуриным. Дивился на самого себя: он ли все то наговорил или какой другой
Михаил Никифорович?
Печалили его и мелочи. Скажем, принялся он чуть ли не в обиде
утверждать, что помнит латынь не хуже Батурина. Какое там не хуже! Что он
помнит? Ну читает рецепты и справочники, и ладно! Впрочем, подумаешь -
латынь! Но каков он был, когда заявил, что непременно будет искать - и
найдет! - нечто спасительное для человечества! Хорош гусь! И что он взъелся
на Батурина? На заботы и старания Батурина и ему подобных не следовало
хмуриться и тем более издеваться над ними, что-то ведь и вправду дают они
людям, дают. Обольщаться, конечно, их делами не стоит. Но ведь кому не стоит
обольщаться? Не приказчику в лекарственном магазине, а действительно
существу, взлетевшему над жизнью, влияющему на ход бытия, проникшему разумом
и душой в суть мироздания, в глубины времени. Может, и именно Демиургу. Или
хотя бы просто ученому уму, ироничному или даже скорбному из-за тщеты своих
усилий улучшить участь людского рода. А он-то, Михаил Никифорович Стрельцов,
аптекарь, какие такие научные или житейские подвиги свершил, чтобы отменить
формулу "От смерти нет в саду трав", или хотя бы для того, чтобы иметь право
не обольщаться открытиями Батурина? Никаких не свершил. А стало быть, только
уповал... И что делал в последние годы, как жил? Что он может изменить в
себе, в людях, в ходе событий? Вот сегодня нагрубил Нине Аркадьевне и Петру
Васильевичу, и что? Петр Васильевич чуть ли не носом стал хлюпать, а Нина
Аркадьевна, заведующая, смотрела на Михаила Никифоровича удивленно,
повторяла, как бы журя его и в то же время жалея по-матерински: "Да что ты,
Миша? Что с тобой сегодня? Что ты сердишься на нас, будто какой-то человек
со стороны?" Это "человек со стороны" и именно что сегодня, а не всегда, она
подчеркивала. Пина Аркадьевна Заварзина была женщина властная, деятельная,
но безалаберная. Образцовым хозяйством их аптеку назвать было никак нельзя.
Однако внешность и манеры Нина Аркадьевна имела самые представительные. Без
нее сиротели президиумы. Да что президиумы! Такую хоть отправляй послом в
Португалию. Или еще куда. К тому же и супруг ее служил на одной из ближних
улиц заместителем министра. В районе ею были довольны. А может, и не только
в районе. На взгляд Михаила Никифоровича, баба она была безвредная, он с ней
ладил. Интриг в аптеке не поощряла. И сама не заводила. Или почти не
заводила. Может, нужды в них не имела. А то, что дела в аптеке, хотя аптека
нередко и отмечалась премиями, шли не самым идеальным образом, что
особенного? Где они идут идеальным-то образом? Словом, не было никакого
резона Михаилу Никифоровичу нападать сегодня на Нину Аркадьевну. Ладно,
упрекнул он - и резко притом - ассистента Петра Васильевича. Тихий Петр
Васильевич, возмущенный нынешними дамскими нравами, в годы войны оказавшийся
нервно расстроенным, но теперь как бы и имевший отношение к победе хотя бы в
силу возраста, симпатий Михаила Никифоровича не вызывал. Работник был
аховый. По его вине не приготовили сегодня два порошка, а люди с квитанциями
пришли. Михаил Никифорович произнес ему слова. Петр Васильевич было
огрызнулся, а Михаил Никифорович добавил: "Меньше реплик по поводу барышень
отпускайте. От них-то толк есть. А от вас..." Петр Васильевич и захлюпал
носом. А Михаил Никифорович не успокоился, зашел к Нине Аркадьевне и
обличительными словами изложил ей все, что думал - сегодня! - о порядках в
аптеке. Были бы столь же серьезных свойств упреки произнесены лет сто
пятьдесят назад какому-нибудь гвардейскому офицеру, тот, коли порядочный,
сейчас же должен был бы застрелиться. А Нина Аркадьевна обошлась тем, что
напомнила Михаилу Никифоровичу о персонаже из современной драмы. Но что он
приставал к Нине Аркадьевне? Прав Батурин. Пусть и наступит в их аптеке
золотой или изумрудный век со сверканием порядков и трудов, перестанет ли
аптека быть магазином, а он в ней - продавцом? Ведь нет. А главное - не
исчезнут страдания и болезни людские. "От смерти нет в саду трав". И он,
Михаил Никифорович, изменить что-либо в миропорядке не в силах. Стало быть,
и нечего ерепениться. А он как будто начал следовать призывам Мадам Тамары
Семеновны. Впрочем, ее ли призывам?..
Михаил Никифорович постановил тут же прекратить думать и каяться, а
жить, как жил прежде. В частности, пойти и включить телевизор. Но не встал и
не пошел. И думать не прекратил. Он сидел на кухне виноватый перед всем
миром.
И это чувство вины в нем все разрасталось и как бы даже вскипало.
Напряжение в нем возникло такое, что Михаилу Никифоровичу плакать хотелось.
А видел ли кто прежде слезы на его глазах? И был он готов броситься сейчас
же куда-то и подвиг совершить. Драконов рубить или менять сущность галактик,
чтобы всех излечить и спасти, или даже дать человеку бессмертие. Жизнь свою
он не задумываясь положил бы за это.
Однако и останкинское обыденное благоразумие не оставило совсем Михаила
Никифоровича. Оно-то и не позволило разойтись геройскому куражу и вселенской
тоске аптекаря Стрельцова. И на подвиги он никуда не отправился. Но всю ночь
взъерошенный ходил по квартире из угла в угол. Курил. Любовь Николаевна,
надо полагать, знала о состоянии Михаила Никифоровича и ночевать не явилась.
И разумно поступила.
Но и дальше терзания Михаила Никифоровича продолжались. Дерзкие мысли и
намерения все больше взъярялись в нем. Никогда таких смерчей и самумов не
ощущал в себе Михаил Никифорович. Откуда взялись они? Все Михаил Никифорович
готов был привести в идеальное состояние. И аптеки, естественно. Но истинным
ли поприщем были для него теперь аптеки?.. Михаил Никифорович начал было
бунт на корабле, но сразу же понял, что никакой пользы от его действий не
выйдет, а выйдет мелкий производственный конфликт. Или скандал. Тогда Михаил
Никифорович, чтобы не злить себя и других, решил немедленно уйти из аптеки.
Но и не в лабораторию Сергея Батурина.
Ушел он на химический завод, куда его давно манил Никитин. Никитин тоже
оставил аптеку. Во-первых, объяснял Никитин, у них на заводе - мужское дело.
Во-вторых - хорошие деньги за вредность и пенсия чуть ли не в сорок пять
лет. А дальше можешь начинать жить заново. Хочешь - для себя, хочешь - для
человечества... Оформляли Михаила Никифоровича недолго, хотя имелись там и
свои сложности. И превратился Михаил Никифорович неизвестно в кого, то ли в
лаборанта, то ли в оператора, то ли в человека на подхвате. Рангом, во
всяком случае, он был ниже техника. Но процессы-то химические шли и без его
усилий. А в денежных ведомостях отношение к Михаилу Никифоровичу было самое
уважительное.
Но утек четыреххлористый углерод. Не по вине Михаила Никифоровича утек.
Однако дышал им Михаил Никифорович. И вечером его доставили к
Склифосовскому.
Теперь Михаил Никифорович - вольный гражданин со справкой о недуге.
Может начать жить заново. Хочет - для себя. Хочет - для человечества.
Вот что я узнал от Михаила Никифоровича в разговоре о событиях,
начавшихся 4 мая.
- А вдруг это она тебе знак дала? - предположил я.
- Кто она?
- Любовь Николаевна.
- Может, и знак, - сказал Михаил Никифорович.
- Она тебя к подвигам призывала, а ты дезертировал. А впрочем, если это
так, она может его и отменить. Обязана даже.
- С чего это обязана?
- Она ведь не только раба. Но и берегиня.
- Берегиня! - сказал Михаил Никифорович. - Они все с этого начинают.
Мог ли я не согласиться с Михаилом Никифоровичем?
- Ладно, - сказал я. - Но зачем тебе надо было идти именно на
химический завод?
- А затем! - горячо произнес Михаил Никифорович. - А затем, что мне
надо было идти куда похуже. Ведь на самом деле я возжелал всех и все спасать
и сейчас желаю. Может, и сильнее прежнего! А что я могу? Ничего. Что же мне
мучиться-то? Вот я и пошел туда, где уж никаких возможностей у меня не могло
бы быть!
Тут Михаил Никифорович как бы устыдился произнесенного им и добавил:
- И потом деньги...
- И пенсия...
- Ну и не смейся.
Сидел он теперь передо мной совсем растерянный, я удивился ему.
"Неужели она так прибрала тебя к рукам?.. Или ты..." Я чуть было не сказал
Михаилу Никифоровичу о догадках дяди Вали. Но и без того фраза мною была
произнесена не слишком рыцарская. А Михаил Никифорович стал чрезвычайно
серьезен. Совет ли какой желал испросить у меня? Или не все он мне открыл, а
открыть хотел? Снова закурил Михаил Никифорович.
- Михаил Никифорович, - начал я, стараясь говорить как можно
деликатнее, - тут тебе надо осмотрительнее... Мало ли что может прийти в
голову?.. А ведь выйдет-то чепуха какая-то... Если посмотреть на всю эту
историю холодным взглядом...
- Вот именно - холодным взглядом... - вздохнул Михаил Никифорович.
- А ты что же?
Я сразу же замолчал.
- Слушай, - спросил я погодя, - а на заводе наказали кого-нибудь за
аварию?
- Никого.
- Отчего так?
- Я сказал, что отравился случайно. И никто не виноват. Дело далеко не
пошло.
- Ну, Михаил Никифорович!.. Ведь была же авария. Ведь после тебя еще и
других повезут к Склифосовскому!
- Теперь будут внимательнее, - сказал Михаил Никифорович, не слишком,
впрочем, уверенно. - Да и не мог я ставить под удар Никитина... И люди под
суд пошли бы...
- Я тебе не судья, Михаил Никифорович, - сказал я. - Но ты шутки
шутишь! И если бы эти шутки тебя одного касались!
- В чем же я виноват? И перед кем?
- Михаил Никифорович, ты ведь сам говорил, что перед всем людским родом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг